разговорных и полулитературных жанров от божбы до новеллы, оказалась в литературе эпохи «второго» испанского Возрождения, используя образ М.М. Бахтина,
в жанровом отношении бесприютной.
Уже первые продолжения «Ласарильо» (если счесть за самое первое из них вставки в издание повести в Алькала-де-Энарес) показывают, что наиболее важная для потомков и для писателей, начиная с Сервантеса, сторона повести — ее собственно романное содержание — история перерождения «человека внутреннего» в «человека внешнего» в жестоких обстоятельствах жизни как борьбы за выживание, личностная трагедия героя, представленная как фарс о муже-рогоносце, — осталась совершенно скрытой для читателя. «Ласарильо» воспринимали как нанизанную на историю похождений героя серию комических сценок и сатирических картин, а сами похождения — в духе похождений Осла-Луция, как «метаморфозу»: «превращение». Именно в этом жанровом ключе написана и «Вторая часть» «Ласарильо», которую — с подачи Кристобаля де Вильялон — нередко именуют «Ласарильо-тунцом». Ее автор также предпочел остаться неизвестным, хотя им может вполне оказаться всё тот же... Диего Уртадо де Мендоса [379].
Повествование во «Второй части Ласарильо с Тормеса» (из названия продолжения знаменательно исчезло слово «жизнь») также ведется от первого лица, хотя рассказчик нередко сбивается на третье. Но, по существу, жанровая парадигма «Второй части» по отношению к «Ласарильо» «классическому» значительно смещена — в сторону философской фантастики Лукиана, Апулея и собственно испанских образцов менипповой сатиры. «Вторая часть Ласарильо с Тормеса» вполне органично вписывается в группу произведений типа «Погремушки», «Диалога о превращениях Пифагора» («Diálogo de las transformaciones de Pitágoras»; ок. 1530) — возможно, первого наброска «Погремушки», — «Путешествия в Турцию» («Viaje de Turquía»; 1557), приписываемого как Кристобалю де Вильялону, так и Андресу Лагуне (Andrés Laguna; 1499—1559).
Во «втором» «Ласарильо» фантастическо-аллегорическое повествование выходит на первый план. Поэтому в нем гротескно обнажаются важнейшие символические мотивы «первого» «Ласарильо», такие как вино или связь героя со стихией воды. Яснее становится оборотническая природа Ласаро, персонажа-трикстера.
Большая часть действия «Второй части» (главы с 3 но 16, а всего их в книге — 18) разворачивается в иномире, в подводном королевстве рыб-тунцов, в которое Ласаро попадает после того, как корабль, на котором он плыл в Алжир в надежде разбогатеть, участвуя в очередной военной авантюре, потерпел крушение. Ласаро спасается лишь благодаря огромному количеству вина, выпитому им в начале шторма (так еще раз сбывается предсказание первого наставника Ласарильо — слепца, согласно которому вино дарует Ласаро жизнь): напиток чудесным образом препятствует проникновению воды в рот и нос тонущего солдата. А затем Бог — по проникновенной молитве Ласаро, явно дублирующей постоянные молитвенные обращения героя «Ласарильо» 1554 года к Творцу, — превращает его в тунца (превращение происходит в подводной пещере-гроте, где оказывается утонувший Ласаро: еще один гротескный образ-архетип материнского лона, в котором обретали новую жизнь многие мифические и эпические герои). Ласаро ухитряется обмануть новых «сородичей» и выдать себя за одного из них, а затем и завоевать своими героическими деяниями место фаворита короля-тунца. Ведь жизнь рыб-тунцов бурлескно-травестийно копирует жизнь людей на земле: у тунцов есть король-правитель, окруженный приближенными (privados), в среде которых выделяется фаворит, фактически распоряжающийся судьбами королевских подданных; у короля-тунца есть армия — его верные солдата, лавры побед которых присваивают генералы и придворные любимчики. У тунцов есть жены и возлюбленные, есть семейные заботы и дружеские обязанности, но в целом их жизнь, как и жизнь людей, — сплошная война, интриги, раздоры, защита своей чести и борьба за место под солнцем монаршей милости. И всё это автор-аноним изображает в откровенно игровой манере, не всерьез, явно наслаждаясь гротескным приложением реалий и понятий, заимствованных из человеческого языка и опыта, к жизни рыб: чего стоят хотя бы шпаги, которые тунцы, наученные Ласаро сражаться «человечьим» оружием, держат во ртах (см., например, с. 122—123 наст. изд.). Рассказ о пребывании Ласаро у рыб и в обличье рыбы увенчан аллегорической встречей героя с Правдой, которую тот находит на заброшенной скале среди морских просторов, ибо Правде не нашлось места на земле, среди людей (глава 15). Вновь оказавшись среди людей и обретя человеческое обличье (Ласаро вместе с другими рыбами-тунцами, в том числе и со своей «морской» супругой Луной, попадает в рыбацкие сети), пережив унижения, связанные с тем, что его, получеловека-полурыбу, показывают публике как очередное «чудо», герой «Второй части» в конце концов благодаря чудесному вмешательству Правды, являющейся ему во сне и наставляющей его на путь истинный, примиряется и со своей «земной» женой Эльвирой, и со своим покровителем — архипресвитером.
Во «Второй части» нет двусмысленности и многозначности «Ласарильо» 1554 года, возникающих из раздвоения образа героя на повествователя (нарратора) и действующее лицо (актанта), на Ласаро — умудренного жизнью циника и простодушного ребенка, на Ласаро-рассказчика и Ласаро «писателя», наконец, из несовпадения точек зрения повествователя и автора-анонима. Герой «Второй части» — сложившийся человек, зрелый муж, глава семейства, грешный лишь тем, что возмечтал о приумножении своего состояния. Он — рупор авторских идей. Ракурс его видения мира предопределен авторской установкой на разоблачение несправедливости, царящей в мире, и лицемерия всего, что связано с современными ему социальными институтами (неограниченной королевской властью, системой судопроизводства, продажностью судей и писцов) и церковным культом (как истинный христианин, невзирая на свою формальную непричастность к клиру, Ласаро во время шторма берет на себя миссию сбежавших с корабля трусливых священников и исповедует погибающих товарищей). Он изобретательный и отважный воин, верный друг, нежный муж [380].
Однако человек Ласаро, заключенный в теле тунца, — отнюдь не «человек внутренний», а тот же «человек внешний», поступки которого на протяжении большей части повествования и воспроизводят, и невольно пародируют деяния эпического героя. «Рыцарский роман», героем которого выступает Ласаро, храбро отбивающийся от полчищ тунцов, сражающийся с войсками короля, несправедливо обрекшего его друга на смерть, берущего в осаду королевский дворец, больше похож на хронику деяний полководцев эпохи Карла V, побеждающих за счет владения новым оружием и новой тактикой боя. Он — не рыцарь, бьющийся с против ником один на один, а тактик и стратег, ведущий свое тунцовое войско в бой (к тому же — искусный дипломат). И что из того, что под его началом сражаются им обученные стаи рыб?! Ласаро повествует о своих героических деяниях всерьез, хотя и слегка посмеиваясь над придуманной для него сочинителем «Л-II» игрой, превращающейся в развернутую аллегорию человеческой жизни.
Из испытаний, выпавших на его долю, Ласаро выходит наделенным большим знанием о мире, более тонким и изобретательным умом, но он не становится качественно
