С этими словами он бросился к своему прекрасному начальнику и заключил его в объятия. Княгиня позвала на помощь, в то время как Кольцов покрывал ее поцелуями, однако на помощь никто не пришел, кроме маленькой обезьянки, которая, увидев свою хозяйку в опасности, запрыгнула Кольцову на спину и до тех пор кусала его и царапала, пока обезумевший поклонник не выпустил княгиню и, истекая кровью, не устроил со шпагой в руке охоту на ее освободительницу.
Но теперь Людмила поспешила на помощь своей любимице.
Во всей величественности встала она перед разъяренным гостем.
– Господин капитан! – командирским голосом крикнула она. – Я приказываю вам немедленно убрать шпагу в ножны.
И когда Кольцов, хотя и явно смущенный, не сразу повиновался, она, топая ногой, в ярости продолжила:
– Знаете, что вы совершили? Это нарушение субординации. Поэтому я отправляю вас на гауптвахту!
Кольцов хотел было извиниться.
– Молчать! – крикнул красивый майор. – Отдайте мне свою шпагу…
Кольцов передал возлюбленной шпагу, поклонился и вышел.
Отсидев на гауптвахте двадцать четыре часа, Кольцов получил свою шпагу обратно. Этот акт княгиня не сопроводила со своей стороны никаким изъявлением чувств; она сидела в будуаре и смеялась больше обычного, ожидая после освобождения увидеть поклонника перед собой раскаявшимся грешником.
Однако тот не явился.
Прошел день, прошел другой, миновала неделя, а Кольцов так и не появился. Майор Симбирского полка и капитан полка Тобольского старались переупрямить друг друга точно два капризных ребенка. Пешим и конным, ценимый душевной тревогой, Кольцов как неприкаянный блуждал по пустынным окрестностям Петербурга, он не спал, он не ел, он чувствовал себя в высшей степени обездоленным; но он поклялся себе ни за что на свете не делать первого шага к примирению с княгиней, и непреклонно держался принятого решения. Людмила же Меншикова терзала своих камеристок, своих солдат, свою обезьяну, свою собаку, и прежде всего, конечно, терзалась сама; но она была слишком горда, чтобы признать, что зашла слишком далеко, что затеяла с Кольцовым негодную кокетливую игру, и прежде всего была слишком горда признать, что любит его; а вот это она теперь чуть ли не со стыдом чувствовала день ото дня все сильнее; ей очень недоставало его, она по нему тосковала, она плакала в подушку от ярости, но не могла пересилить себя и первой протянуть ему руку для примирения, сколь бы охотно ни схватила бы его руку сама.
А между тем события шли своим чередом, и однажды во время развода караула полковым командиром, госпожой фон Меллин, офицерам Тобольского полка был представлен их новый товарищ, подпоручик Софья Нарышкина.
Этим новоиспеченным подпоручиком была одна из прелестных девушек тогдашней русской аристократической элиты. Выросшая на природе, в идиллическом уединении небольшой русской деревушки и в атмосфере патриархальных нравов русских помещиков, Софья Нарышкина, подобно многим женщинам и девушкам тех дней, ослепленным сиянием Екатерины и завороженным в семейном кругу рассказами о фантастических приключениях, тоже решила вырваться за пределы узкого женского мирка и стать амазонкой, в то же время оставаясь невинной, доброй, скромной девушкой, в характере которой аристократические манеры и прирожденная природная смекалка гармонично сочетались с благородною простотою образа мыслей, которая в ту пору при Петербургском дворе была не менее редким явлением, чем при дворе Версальском.
Человек никогда не склонен влюбиться более, чем в тот момент, когда он обижен, обманут или покинут возлюбленной.
Кольцов увидел в себе игрушку, которую красавица Людмила использовала для приятного времяпрепровождения, а потом за ненадобностью отбросила. При мысли об этом все, что составляет природу мужчины, возмутилось в нем, и вполне естественно, что в первое же мгновение, увидев красивую высокую девушку с чудесными голубыми глазами, он полюбил ее и чуть ли уже не на следующее утро осознал это. Впечатление, произведенное молодым капитаном на Софью, тоже оказалось очень благоприятным. Товарищеские отношения способствовали сближению, и таким образом вскоре Кольцов и барышня Нарышкина стали неразлучны, и оба находили взаимную любовь столь естественной, что совершенно забыли сказать об этом друг другу и договориться о своих планах на будущее.
Тем пристальнее ими озаботился свет, он сразу назвал барышню Нарышкину невестой капитана Кольцова, более того, поспешил назначить день бракосочетания еще прежде, чем наши любящие успели впервые поцеловаться.
Молва об этом, естественно, достигла и княгини Меншиковой, и красивая женщина вдруг обнаружила, что с неукротимой страстью любит мужчину, которого подвергла изощренному испытанию, которого сама от себя оттолкнула; она изводилась от ревности и тотчас же решила приложить все усилия, чтобы опять вернуть его. Он по-прежнему любит ее, убеждало себя ее тщеславие, и только потому, что она так скверно обошлась с ним, он с отчаяния бросился в объятия другой. Что привлекательного он мог найти в этой неотесанной провинциальной девчонке! Достаточно одного кивка ее, красивой, элегантной, остроумной женщины, и он как и прежде будет ее рабом.
Она написала ему, впрочем, все еще надменно, несколько коротеньких строк, она позволяла ему прийти. Однако Кольцов достаточно неучтиво проигнорировал ее послание и означенным позволением не воспользовался. Она написала вторично, это уже больше походило на извинение, а когда Кольцов тем не менее и теперь не явился, она попросила у него прощения и настоятельно пригласила его навестить ее. Кольцов по-прежнему не подавал признаков жизни. Тут гордыня красивой кокетки оказалась сломленной; она потеряла для себя мужчину, которого любила, обладание которым казалось ей необходимым для счастья, да к тому ж потеряла в пользу другой, которая любила его и которую он любил взаимно. Она написала еще раз, она призналась в своей любви, выдала свою страсть, свою ревность и умоляла дать ей возможность поговорить с ним.
Кольцов хотя и вежливо, но категорично ответил, что ему нечего сказать княгине, и ничего из уже сообщенного ею и из того, что она еще могла бы ему сообщить, не в состоянии изменить ситуацию. Как когда-то она разочаровалась в своем идеале, так и он давно уже избавился от прежних иллюзий, избавился окончательно и бесповоротно, чтобы и впредь поклоняться ей. Таким образом, он просит ее не настаивать на желаемом разговоре.
Между тем капризу случая было угодно, чтобы через два дня после того, как княгиня получила его ответ, Кольцов повстречал ее коляску в одном из узких переулков, где разминуться было никак невозможно.
Княгиня велела остановиться и не стала дожидаться, пока спрыгнет лакей; она сама поспешила открыть дверцу и протянула обе руки навстречу Кольцову.
Однако капитан не принял их, он с холодной учтивостью отвесил поклон и, справившись о самочувствии княгини, со столь же церемонным приветствием быстро последовал своей дорогой.
А княгиня забилась в угол кареты и горько расплакалась.
За короткой русской осенью наступила суровая зима; северная столица закуталась в снежную шубу; бедный крепостной люд теснился теперь по избам, мещане – по кабакам, а богачи и вельможи собирались у каминов своих дворцов; концерты чередовались с театральными представлениями, званые вечера сменялись балами. Княгиня Людмила Меншикова забыла, казалось, своего беглого поклонника, а Кольцов и барышня Нарышкина все еще не были женихом и невестой. Между тем автор книги «Человек и природа» с помощью французского танцмейстера месье Пердри благополучно спустил со стапелей новую книгу «Размышления о прогрессе человеческого духа» и этим в еще большей степени привлек к себе внимание петербургского bureaux d’esprit[5] и императрицы Екатерины Второй.
На первом придворном балу этой зимы он появился уже с совершенно новым сознанием, сознанием слывущего образованным и остроумным человека, окруженного словно ореолом благосклонностью царицы. И на этот раз он, как обычно, не затерялся в блестящей толпе товарищей, рассматривая с ними дам, вышучивая их туалеты и обобщая их хронику, а присоединился к группе из нескольких ведущих дипломатов и прославленных ученых из Петербургской Академии наук.
Кольцов, даже Софье Нарышкиной, вошедшей в зал вскоре после него, только учтиво и сдержанно кивнул в знак приветствия головой, а княгиню Меншикову, с горделивым видом прошелестевшую мимо него, казалось, попросту не заметил.
В толчее бала обе соперницы впервые столкнулись лицом к лицу и обменялись враждебными взглядами. Сколь бы великолепным, даже упоительным не был облик княгини в тяжелом белом, расшитом букетами разноцветных роз платье, в сверкающих бриллиантами украшениях, Софья спокойно, с насмешливой улыбкой выдержала угрожающий взгляд ее агатовых глаз, ибо, как ни посмотри, она ведь была победительницей, и побежденная сама признала, что эта стройная девушка с большими, преданными и наивно вопрошающими глазами просто обворожительна.
