Лазарь Кармен - Дети набережной

И вот он узнал от фельдшера при амбулансе Приморского приюта, что она в больнице.

Сенька пошел к ней с раскаянием. Он хотел сказать ей многое, многое. Но этот проклятый шмырник и злая сестрица испортили всю музыку.

Сенька долго ворочался на матраце, думая все о Лизе.

– Скорее бы отпустили! – проговорил он вполголоса. – Вот заживем! На все медные! – И он улыбнулся…

Прошла неделя с того дня, что он навестил Лизу.

Она не являлась в порт.

Сенька прождал ее напрасно еще два дня и, как ему не хотелось, отправился снова в больницу.

По дороге его перехватила подруга Лизы – Нюша, продавщица цветов. Узнав, что он идет к Лизе, она достала из своей корзиночки два лучших белых хризантема, сунула ему в руку и велела передать ей.

Мимо Сеньки по мостовой, покрытой снегом, весело мчались сани.

«Как только она выпишется, – думал Сенька, – обязательно возьмем сани и покатаемся».

«Зиму, – решил он потом мысленно, – как-нибудь проживем в Одессе, а летом махнем во Владивосток».

Владивосток был постоянной мечтой его.

Сенька строил тысячи соблазнительных планов.

Но вот и больница!

В воротах знакомый шмырник. Тот или не узнал его, или не хотел узнать. Он молча пропустил его во двор.

Вот и знакомая палата!

Но почему не видать Лизы?! Где она?! Она лежала, кажись, вот на той койке, против дверей, а теперь на ней лежит отвратительная старуха.

Или он ошибся палатой, или она выписалась?! У кого спросить?

А вон та самая сестрица! Она входила в палату с какой-то склянкой в руке.

– Ах, это ты?!

Она вздрогнула и остановилась перед ним в сильном смущении.

– Можно Лизу… Сверчкову повидать?! – спросил он ее торопливо и с беспокойством.

– Сверчкову?

– Ну да!.. Сверчкову! – повторил он, нервно и безотчетно общипывая лепестки хризантема.

– Она… умерла, – с усилием выговорила сестрица.

Сенька побелел, внутри у него что-то порвалось, и он посмотрел на нее испуганными глазами.

– Это было позавчера, – проговорила, стараясь не глядеть на него, сестрица. – Она даже похоронена уже. А все это, – прибавила она строго, – из-за ваших глупых кокосов. Она заболела возвратным тифом. Я ведь говорила.

Голос ее из строгого сделался вдруг мягким и нежным, и она прибавила:

– Бедный мальчик.

Во время беседы к ним подковыляли несколько человек больных и оглядывали его с любопытством. Сенька стоял среди них как истукан, по-прежнему нервно общипывая хризантемы и не замечая никого. Он сделал потом невероятное усилие, круто повернулся и пошел к дверям. Какая-то женщина крикнула ему вдогонку:

– Постой!.. Мальчик! Она велела серьги свои передать тебе.

Но он был уже на улице…

Сенька долго стоял перед приземистым и мрачным зданием больницы со сжатыми кулаками и стиснутыми зубами и думал:

«С какой стороны удобнее было бы подпалить эту гнусную ховиру?»

Постояв немного, он поплелся в порт, в трактир, потребовал водки и велел машинисту завести «Устю».

Он пил и лепетал:

– Лиза!.. Лиза!..

Прошла еще неделя, и Сенька успокоился. Он обзавелся новой барохой. Новую звали Маней Толстогубой.

Так же, как и Лиза, она стояла ему на цинке, ходила с ним под арап и набивала ему табаком гильзы.

Подруга. (Прим. автора.)

Холод и голод. (Прим. автора.)

Городовые, шпионы, сторожа и таможенные надсмотрщики. (Прим. автора.)

Таверна. (Прим. автора.)

Сладостному безделью (итал.).

Воловьи жилы, залитые свинцом. (Прим. автора.)