– Здравствуй, дорогой школьный друг Кийр! – Тоотс придерживает лошадь.
– Здравствуй! Ну, что такое?
– Ничего такого, дорогой школьный друг, я только удивляюсь, что это ты сегодня ничего не спрашиваешь?
– А что именно я должен спрашивать?
– Силы небесные! Тебя же всегда интересует, что я делаю, чем занимаюсь, куда езжу. Как же это сегодня ты идешь мимо и ни о чем не спрашиваешь?
– По мне, – отвечает Кийр, сопя, – можешь хоть в преисподнюю ехать, это меня не касается.
– Как, как? Да остановись же, приятель, я и сам все скажу, раз ты спрашивать не хочешь. Постой на месте, погоди!
– Ну и откуда же ты едешь? – Портной смотрит на Тоотса через плечо. – Из корчмы?
– Нет, зачем же непременно из корчмы. Это у кого же в будний день есть время по таким местам шататься, когда есть дела и поважнее. Ездил – знаешь куда?
– Ну, ну? Разумеется, опять наврешь с три короба.
– Да ну тебя, дурень! Заладил одно – наврешь да наврешь! Когда это было, чтобы я тебе врал!
– Фуй! – Кийр мотает головой.
– Нет, дай мне сказать. Я возвращаюсь из деревни Пуннкюла, отсюда это точнехонько тринадцать верст и еще три четверти – там живет один знаменитый мастер-портной. Его фамилия Пунн. Мой двоюродный брат по дяде.
– Ну а мне-то что до этого? По мне, езди, куда хочешь. Но чтобы поймать тебя на вранье, позволь спросить, как это получается, что твоя фамилия Тоотс, а фамилия сына твоего дяди – Пунн? Сыновья братьев – и разные фамилии?
– Ну и что, дурень, – это же от второго замужества.
– Замужества – чьего? Дяди?
Тоотс прищуривает один глаз, мгновенно соображает, после чего, тряхнув головой и махнув рукой, поправляется:
– Да-да-да, нет-нет-нет! Не дядюшкин сын, а тетушкин! Правда, сын тетушки. Тетушкин сын, тетушкин сын. Не дядюшкин! Вот олух, что ж это я! Тетушкин. Понимаешь, тетушкин сын!
– Ну ладно, мне ясно, что первая твоя ложь погорела, посмотрим, о чем ты дальше врать станешь. Ну, так что там, с этим тетушкиным сыном?
– С этим дядюшкиным – тьфу ты! – с тетушкиным сыном такая история: задумал он вскорости из Пуннкюла в Паунвере перебраться. Он портной – понимаешь? Хороший портной. Первоклассный. И сегодня я отвозил ему весть, дал совет, чтобы он и впрямь переезжал сюда, потому как здесь, около церкви, работы гораздо больше, чем там, в бедной лесной деревушке.
– Ну и что? – Кийр зло смотрит на Тоотса.
– Что?.. Да ничего. Обещал перебраться. Как ты на это смотришь, дорогой школьный друг?
– Гм! А какое это имеет ко мне отношение? Пусть себе перебирается хоть сюда, хоть…
Именно на этом коротеньком слове «хоть» молодой мастер обрывает разговор со своим школьным другом и частит дальше по дороге в Паунвере. Поравнявшись с домом булочника, он накапливает во рту слюну и с удовольствием посылает смачный плевок в направлении окна Длинной Юули.
Тоотс едет домой, распрягает лошадь и сразу же идет на гумно, к Либле.
– Ура, Либле! – восклицает он тихо.
– Ура! – подхватывает звонарь, выщипывая волокна льна из своих рогообразных усов.
– Ура, ура! – повторяет Тоотс, подтверждая свои слова кивком головы. – Завтра же погрузим картошку на сани, а вернемся с возом бревен.
– Вот видите, господин Тоотс, дело и впрямь с места стронулось. Теперь надобно прикинуть, где раздобыть еще сани. Ежели мы на трех лошадях поедем, надобны и трое саней.
– Ну, эта забота – не забота. Главное – знать, откуда мы бревна получим.
– Ну да, оно само собой, – звонарь машет рукой и принимается за работу вновь, но вдруг поднимает свою заросшую физиономию, смотрит в глаза Тоотсу и произносит тихо, однако многозначительно:
– Тээле приходила сюда.
– Так. И что она сказала?
– Спросила, куда вы уехали.
– А ты?
– Ну что я… – Либле пожимает плечами. – Что я мог сказать. За ворота выехал, а куда – поди знай. Так ведь?
– Хм-хью-хьюх!
Тоотс идет в дом, чтобы переодеться в рабочую одежду. Взгляд его случайно падает на стол в задней комнате, замечает маленький листок бумаги.
«Приходила. Заката не было дома.
Заря.»
– Ну да, – бормочет Йоозеп, засовывая записку в карман, – и впрямь не было дома, что правда, то правда.
В следующее воскресенье Тоотс отправляется на хутор Рая и в свою очередь не застает Тээле, – оказывается, она пошла навестить госпожу кистершу. Тоотс вскоре уезжает домой, оставив записку:
«Приходил. Зари не было дома.
Закат.»
И начиная с этого дня, как Тээле, так и Тоотс, твердо убеждены, что другая сторона уклоняется от встречи нарочно.
Возле дворовой ограды хутора Юлесоо образовался уже довольно внушительный штабелек добротных прямых бревен. Сам молодой хозяин несколько раз на дню выходит во двор с единственной целью – окинуть взглядом этот штабелек, словно боится, что в промежутке какой-нибудь прохожий возьмет какое-нибудь бревно под мышку и унесет. В то же время в Паунвере, в так называемой нижней деревне, распространяется слух, будто юлесооский Тоотс, тот самый Йоозеп Тоотс, тот, который служил в России управляющим, собирается строить дом. И пока еще робко, исподволь, но все же набирает силу еще один слушок: будто бы жена этого самого Йоозепа, прежняя раяская Тээле, ушла от своего мужа. Причиной последнего обстоятельства считают дурной характер Тоотса, его склонность к ссорам, тягу к вину и тому подобное. Он вроде бы даже побил разок свою молодую жену и оттаскал ее за волосы. Что же до бревен, так старший сын мастера-портного Кийра Йорх под честное слово обещал доказать, что они украдены в каком-нибудь лесу.
Сам Тоотс обо всем этом пока что и понятия не имеет, однако замечает все же, что в деревне на него поглядывают словно бы с подозрением. Те, кто прежде здоровались с ним, теперь при встрече отворачивают голову в сторону или же опускают глаза, когда же он здоровается первым, отвечают едва заметным кивком и ускоряют шаг.
В один из дней, когда Тоотс и Либле везут по дороге бревна, юлесооский хозяин спрыгивает со своего воза, угощает звонаря куревом и говорит:
– Послушай, Либле, мне сейчас вспомнилась одна вещь. Жители деревни стали меня чуждаться, с чего бы это?
– Как так – чуждаться?
– Ну, словно бы опасаются. Может, старый школьный друг Кийр опять пустил про меня какую-нибудь сплетню?
– Ну, сплетен в Паунвере вроде как всегда хватало, – отвечает Либле. – А теперь и того больше, вечера долгие, чего еще и делать людям, как убить время, ежели языки не почесать.
– Так-то оно так, только почему говорят все об одном и том же человеке?
– Про кого это вы, господин Тоотс?
– Про себя самого.
– Ну, будто уж только про вас и говорят – этого никак не скажешь. Бывает и о других тоже, но в последнее-то время и впрямь вроде как больше всего про вас.
– Вот-вот, о том я речь и веду! Я сразу понял – тут что-то нечисто. Вообще-то мне от этого ни холодно, ни жарко, но узнать все же любопытно. Имей в виду, и мои вечера тоже долгие и скучные. Представь только, Либле, какую игру завела со мною та же Тээле! Думаешь, мне сладко?!
– Нет, ну, дорогой Йоозеп, про это чего и говорить! Как же оно может быть сладко! Я куда как старый и безголовый, но столько-то еще разумею, что такие дела никак не радуют. Ну да, стало быть – о чем в деревне более всего болтают…
Звонарь пересказывает Тоотсу паунвереские новости, вернее, те истории, которые в Паунвере за новости считают. При этом он искоса посматривает на молодого хозяина, примечая, как на того действуют его слова.
– Только болтовню-то эту не стоит принимать близко к сердцу, – успокаивает он время от времени Тоотса.
Йоозеп слушает молча, иной раз даже и охает, но когда Либле доходит до воровства бревен, не в силах сдержать смеха.
– И только подумайте, – склоняет звонарь голову набок, – есть такие, которые вроде как верят. Прошлым воскресеньем зашел я в корчму, ну, так… пропустить чарку другую. А Ух-Петух-Который-Моложе цоп меня за рукав, оттащил в сторонку и спрашивает вроде как всерьез: «Из чьего леса вы бревна-то таскаете? Говори смело, я ведь раззванивать не стану».
– Ну а ты что?
– Ну что я – у меня уже вроде как сверчок в голове стрекотал. Вот я и говорю: «Откуда придется, то тут, то там берем». И еще: «Всё из одного да из одного леса вроде как не годится, того и гляди пронюхают да следить начнут».
– А что Ух-Петух?
– А Ух-Петух говорит мне: «рисковые вы парни. Чертовски рисковые!» И еще: «Есть все же и в наших краях мужики, что надо». А потом еще сверх всего и добрый совет дал: «Но купить-то вам, шельмецам, тоже надобно, штук двадцать. Не то, ежели вы все украдете, можете и погореть».
– Хм-хью-хьюх, пых-пых-пых! – смеется Тоотс.
Но это уже не тот его прежний смех, веселый и беззаботный, когда и сердце тоже смеялось. Сегодняшний смех быстро обрывается, словно бы застывает на зимнем морозе, лицо молодого хозяина вновь становится озабоченным.
