Марта жадно вслушивалась, и чем больше слушала, тем было очевиднее, что и ей приходят в голову те же мысли, те же слова готовы сорваться и с ее уст.
— Скажите, — спросила она, — мужчины тоже должны быть такими учеными и талантливыми, чтобы обеспечить себе жизнь без тяжких страданий и нужды?
Жминская тихонько засмеялась:
— Неужели писцы, переписывающие в учреждениях бумаги, продавцы в лавках, учителя, преподающие в начальных школах географию, историю, рисование, такие уж великие ученые?
— В таком случае, — воскликнула Марта с несвойственной ей живостью, — в таком случае я снова спрашиваю: почему, почему одним всюду дорога, а другим нигде не дают ходу? Почему мой брат, если б он у меня был, мог бы давать уроки рисования при таких же, как у меня, способностях и знаниях, а я не могу? Почему он мог бы переписывать в учреждениях бумаги, а я не могу? Почему ему разрешалось бы применять в жизни все свои знания, а мне разрешается лишь обучать музыке, к которой у меня нет способностей, и иностранным языкам, которыми я не так уж хорошо владею?
Губы Марты дрожали, глаза, щеки горели, когда она произносила эти слова. Марта не была важной дамой, которая, сидя на бархатном диване, глубокомысленно рассуждает о равноправии женщин. Она не была теоретиком, взвешивающим и измеряющим в четырех стенах своего кабинета мозг мужчины и мозг женщины с целью найти сходство и различие между ними. Вопросы, срывавшиеся с ее уст, терзали ее материнское сердце, жгли мозг; она, как щитом, хотела заслониться ими от голодной смерти!
Жминская слегка пожала плечами и медленно произнесла:
— Вот вы все твердите «почему?». Отвечу вам только одно: скорее всего потому, что мужчина — глава семьи, отец.
Марта впилась взглядом в говорившую. Блеск ее глаз, вызванный напором мыслей и чувств, скрыла набежавшая слеза. Невольным движением она заломила руки.
— Пани, а я мать!
Людвика Жминская поднялась. В передней раздался звонок, возвестивший приход новой посетительницы. И хозяйка поспешила закончить разговор с молодой вдовой.
— Я сделаю все возможное, чтобы найти для вас подходящую работу; не надейтесь однако, что это будет скоро. Уроки найти трудно, предложение превышает опрос. Конечно, учительницы, в совершенстве владеющие каким-нибудь языком, очень нужны, они получают хорошую работу, но таких мало, гораздо меньше, чем спрос на них. Что же касается начального обучения, то этим хочет заняться столько женщин! Конкуренция снижает оплату, и очень немногие находят работу. Но, повторяю, я сделаю все, что в моих силах, чтобы найти для вас уроки. Ведь это не только в ваших, но и в моих интересах. Зайдите через несколько дней, через неделю, — быть может, что-нибудь найдется.
Хозяйка опять стала холодно-официальной и неприступной, так как в комнате появилась новая посетительница.
Марта ушла. Медленно спускаясь с лестницы, она не плакала, как та девушка, которая час тому назад проходила здесь. Она глубоко задумалась. Лишь выйдя на улицу, она подняла глаза и ускорила шаг. В этот день ей еще многое предстояло сделать.
Рядом с домом, в котором она поселилась, находилась столовая. Марта зашла туда и попросила присылать ей обеды на дом. Так как это было близко, то за небольшое вознаграждение ей обещали присылать обеды с мальчиком. Плату за обеды — десять злотых в неделю — с нее взяли вперед. Марте казалось, что это очень дорого — у нее оставалось всего около двухсот злотых.
Открывая кошелек, содержавший все ее богатство, она почувствовала какое-то неопределенное, но весьма мучительное беспокойство. Оно еще усилилось, когда она зашла к управляющему домом и отдала двадцать пять злотых — месячную плату за комнату и мебель. Еще до этого она купила в мелочной лавочке немного сахару и чаю, булок, лампу и керосину. На все это ушла четверть ее состояния.
Яня, запертая все утро в комнатке, вскрикнула от радости, услыхав, что в замке поворачивается ключ. Она бросилась к матери на шею и стала горячо целовать ее.
Ребенок поддается лишь впечатлениям минуты. Будущее для него не существует, прошедшее быстро стирается в памяти. Вчерашний день для него уже далекое прошлое, а то, что было несколько дней назад, исчезает и расплывается в тумане. Яня была весела.
Слабый луч солнца, проникавший в мансарду через маленькое оконце, радовал ее, печь, закопченная внутри, возбуждала любопытство. Она знакомилась с новой мебелью, смеялась над двумя стульями, у которых одна ножка была короче трех остальных, — они напоминали ей хромых старичков, которых она видела на улице. Сидя одна все утро, она накопила в своей головенке некоторый запас мыслей и спешила высказать их матери, торопливо и громко щебеча.
Впервые веселость дочки произвела на Марту тягостное впечатление. Вчера, когда Яня еще ясно помнила лицо отца, когда, огорченная уходом из квартиры, в которой они жили, и исчезновением красивых вещей, к которым она привыкла, девочка со слезами отказывалась от еды и смотрела в лицо матери взглядом, полным мольбы и неосознанного страха, Марта отдала бы все на свете, чтобы вызвать улыбку на детских губках и румянец здоровья на побледневших щечках Яни. А сегодня звонкий смех ребенка пробуждал в ней смутную и тягостную тревогу. Что же изменилось для Марты? Она была одинока, как и вчера, бедна, как и вчера, но между вчерашним и сегодняшним днем встало утро испытаний, заставившее ее, очутившуюся в незнакомом мире, проверить себя. Вчера у Марты была уверенность, что не пройдет и суток, как она найдет заработок и начнет строить свою новую жизнь. Сутки истекли, а будущее оставалось невыясненным. Ей велели ждать, не определив даже срока, ждать чего-то, что во всяком случае будет весьма жалким.
«До чего же я была неопытна, думая, что мне не придется ожидать! До чего я была неразумна, когда надеялась на себя».
Так думала Марта, стоя вечером у окна, за которым нависло черное осеннее небо и шумел большой город.
«Что за столпотворение! Люди всех сословий, всех возрастов, всех наций толпятся там. Проложу ли я себе дорогу в этой толпе и как я ее стану прокладывать, когда я так плохо вооружена для борьбы? А если мне вовсе не дадут вступить на этот путь, если пройдет неделя, другая, месяц, а у меня не будет работы?..»
При этой мысли холодная дрожь пробежала по телу Марты. Она быстро повернулась и посмотрела на спящую Яню таким взглядом, точно вдруг испугалась за нее, точно вдруг заметила нависшую над ней грозную опасность.
* * *
В серый, ненастный ноябрьский день Марта торопливо шла с Длугой улицы на Пивную, из справочной конторы домой.
Тучи проливали потоки слез, но лицо молодой женщины сияло. Люди защищались от дождя зонтами, от холода — пальто, а она, не защищенная ничем, столь же равнодушная к немилостям природы, сколь была бы, вероятно, в эту минуту равнодушна к ее ласкам, легко бежала по грязным тротуарам.
Никогда еще с тех пор, как она поселилась в мансарде, Марта не взбегала с такой легкостью на четвертый этаж по узкой, грязной и темной лестнице; она улыбалась, доставая из кармана тяжелый заржавленный ключ, с улыбкой переступила, вернее, перепрыгнула через порог, опустилась на колени, раскрыла объятия и молча крепко прижала к груди черноглазую дочурку, с радостным криком бросившуюся ей навстречу. Марта поцеловала девочку в лоб.
— Благодари бога, благодари бога, Яня! — шепнула она. Ей хотелось сказать еще что-то, но она не могла: две слезы скатились на ее улыбающиеся губы.
— Отчего ты смеешься, мама? Отчего плачешь? — защебетала девочка, нежно касаясь маленькими ручками разгоряченных щек матери.
Марта не ответила; она вскочила и заглянула в черную глубь печки. Только сейчас она почувствовала, что одежда ее промокла, а в комнате холодно.
— Сегодня мы можем развести огонь, — сказала она, доставая из-за печки последнюю вязанку дров.
Яня даже запрыгала от радости.
— Огонь! Огонь! — воскликнула она. — Я люблю огонь, мама! Ты так давно не топила печку!
Когда желтые языки пламени, поднимаясь вверх, ярким светом осветили черную глубь печки и залили комнату волной приятного тепла, Марта села у огня и посадила дочь к себе на колени.
— Яня, — сказала она, наклоняясь к бледному личику, — ты еще маленькая, но ты должна понять то, что я тебе сейчас скажу.
Твоя мама была очень, очень бедна и очень несчастна. Она истратила все свои деньги, и через несколько дней ей уже не на что было бы купить ни обеда для тебя и себя, ни дров, чтобы топить печку. Сегодня твоей маме дали работу, за которую ей заплатят… Потому-то я, придя домой, и сказала тебе, чтобы ты благодарила бога, поэтому я развела этот яркий огонь — пусть нам будет сегодня тепло и весело…
Марта действительно получила работу. После целого месяца ожиданий, после долгих и бесплодных хождений в контору молодая женщина узнала от Людвики Жминской, что для нее нашелся заработок — урок французского языка. Этот заработок — пятьдесят копеек в день — казался Марте сущим кладом. Теперь она сможет, оставаясь в той же комнате и соблюдая во всем такую же или еще большую экономию, кое-как прожить со своим ребенком. Сможет прокормиться! Эти два слова так много значили для женщины, которая за день до этой радостной вести разузнавала уже, где можно продать что-либо из одежды.
