чтобы и она попробовала? Конечно — он не станет говорить — глазами только дает понять; а когда она делает вид, что ничего не замечает, он мычит, как во время молитвы «Восемнадцати благословений» [3]. Нет… он не допустит — не пойдет на то, чтоб ему сидеть на почетном месте среди праведников и патриархов, а ей валяться где-нибудь в этом пустынном мире, одинокой, заброшенной…
Но что из этого?
Ведь ей просто стыдно будет поднять глаза в компании праматерей; она сгорит со стыда!
Во-вторых, у нее нет детей… а — «годы текут, годы идут…»
Вот уж семь лет живут они вместе, еще три года — и развод!
Разве она посмеет сказать ему хоть одно слово?
И другая будет в раю служить скамеечкой для ног его, а ей, Бог знает, с каким-нибудь портнишкой придется горевать в аду…
А что? Она разве большего заслужила?
Уже не раз ей снился портной или сапожник, и она просыпалась с плачем и криком.
Просыпался и он, испугавшись.
Ночью, в темноте, он иногда заговорит; он спрашивает:
— В чем дело?
А она только отвечает:
— Ничего.
Она плачет, молит Бога, чтоб Он ниспослал благословение на ее горох и дрожжи.
А он, в самом деле, был золото-человек.
Глупая женщина, думает он, о чем она? Но как бы то ни было — думает он — надо принять какие-нибудь меры! Может она себе позволить что-нибудь, не будет жалеть себе!
Он стал рыться в книгах, рылся, искал, но как часто бывает, что ищешь, того как раз не находишь! Такие вещи приходят бессознательно, неожиданно!
Порою ему кажется, что он уже на верном пути, как вдруг, словно злой дух; помешало что-то, и ему приходится начинать сначала!
Он обдумал и решил заговорить об этом с «ним» самим, да продлит Бог дни его на земли.
Но это трудно давалось.
Один раз ребе не расслышал; он о чем-то задумался; в другой раз он качал головой: ни то, ни се. В третий раз он ответил:
— Гм! Конечно, было бы справедливо! — И в это как раз время кто-то вошел и перебил его.
Еще один раз тот нарочно поехал и спросил:
— Ну?
— Ну! Ну! — ответил ребе, и… ничего!
Однажды, в канун субботы, Хаим-Борух, сидя у ребе, протяжно вздохнул.
— Это непорядок, — рассердился ребе, — мои хасиды не охают. Ибо, в самом деле, что?
— Дрожжи! — осмелился возразить Хаим-Борух.
— Во всех углах земли уже испекли хлеб для субботы, — отвечает ребе. — В пятницу после двенадцати уже не говорят о дрожжах!
В субботу вечером Хаим-Борух заговорил более открыто.
— Ребе, — начал он, — не соблаговолите вы принять участие в этом деле?
Ребе опять разозлился:
— А ты сам, — заметил он, — не в силах? Для твоей молитвы врата неба, Боже сохрани, закрыты, что ли?
Хаим-Борух ясно слышал слова «Боже сохрани!» — и точно камень свалился с души его. Тем не менее прошло еще несколько месяцев, и опять ничего…
На праздник Нового года он опять приехал к нему.
Вечером, на исходе праздника, вдруг подходит к нему ребе и при всем народе ударил его по плечу.
— Хаим-Борух, чего тебе не хватает? — спрашивает он.
Хаим-Боруху стыдно стало, и он ответил:
— Ничего!
— Неправда! — замечает ребе. — Не хватает.
— Что? — спрашивает Хаим-Борух, весь дрожа от страха, а на языке у него вертится: «благословение на горох и дрожжи».
Но ребе не дает ему сказать и отчеканивает:
— Тебе, Хаим-Борух, не хватает чубука!
Весь народ замер от удивления.
— Ты, — говорит ребе, — куришь из трубки, как простой извозчик.
У Хаим-Боруха выпала его трубка изо рта, и он с трудом пролепетал:
— Я скажу Соре.
— Скажи, скажи, — заметил ребе, — пусть она тебе купит приличный чубук… На, вот тебе для образца мой, праздничный, чтобы был такой же!
И он передал ему свой чубук.
И это было все!
Не успел он еще вернуться домой, как во всем городе уже знали, что Хаим-Борух везет с собою праздничный чубук ребе.
— Зачем, для чего? — спрашивали друг друга на всех улицах, на всех перекрестках, во всех домах!
— Зачем? — Трепетали все еврейские души.
— Зачем? — и тут же отвечали: — Конечно, по всей вероятности, чтобы были дети!
Хаим-Борух, кажется, страдал еще той болезнью, какой страдают все еврейские ученые. Должно быть, дым из праздничного чубука ребе окажет магическое действие и на это.
— Ага! вот что еще, — догадывались другие, — у Соры глаза больные! Ей только двадцать два года, а она уже очки носит; ребе по всей вероятности это имел в виду — шутка сказать, жена Хаим-Боруха!
Ну, а с другой стороны: чему только не помогает такой чубук? И притом еще праздничный?!
И не успел еще Хаим-Борух сойти с воза, как сотни людей уже стали просить его одолжить чубук: на месяц, на неделю, на один день, на час, на минуту, на секунду…
Его озолотить хотят!
А он всем отвечал:
— Разве я знаю? Спросите у Соры…
Пророческое изречение вышло из уст его…
Сора сделала прекрасное дело…
18 монет за одну потяжку! 18 монет, ни копеечки меньше!
А чубук помогает!
И платят, и у Соры уже имеется домик свой, красивая лавка, много дрожжей в лавке и много других товаров!
Сама она пополнела, поздоровела, выпрямилась! Она сшила мужу новое белье, забросила очки…
Несколько недель тому назад приехали за чубуком для помещика! Три серебряных рубля положили на стол, а то как же иначе?
— А дети? — спросите вы.
— Ну, да! Трое уже или четверо у нее… И он тоже человеком стал…
А в синагоге вечный спор.
Одни говорят, что Сора не хочет и таки не отдаст ребе его чубука!
Другие говорят, что она уже давно ему отдала! А это совсем другой…
Сам же Хаим-Борух, он молчал на это.
А какая разница? Раз чубук помогает.
идишь ли это деревце? Вон то, что растет там? С колючими иглами.
А деревцо это было когда-то плодоносным деревом — яблоней.
Оно не было больше, чем сейчас, только корона была на нем — чистое золото! Золотые яблоки росли на нем.
Сочные, вкусные яблоки, таяли во рту, и такие большие, как кулаки!
«Он», дай ему Бог много лет здравствовать, ел их каждый день; приближенные получали их только для того, чтоб попробовать; а внуки ребе, дай Бог им здоровья, брали их обыкновенно в праздник торы
