— Нѣтъ, — говоритъ Ляйтвудъ упрямымъ тономъ, — денегъ не было.
— Сумасшествіе и сентименты, — таковъ сжатый вердиктъ финансоваго генія. — Человѣкъ можетъ сдѣлать за деньги все въ предѣлахъ законности. Но даромъ? — Чепуха!
Что же говоритъ Бутсъ?
Бутсъ говоритъ, что онъ не взялъ бы за это меньше двадцати тысячъ.
А что говоритъ Бруэръ?
Бруэръ говоритъ то же, что Бутсъ.
А Буфферъ что говоритъ?
Буфферъ говорить, что онъ знаегь человѣка, который женился на банщицѣ и сбѣжалъ отъ нея.
Леди Типпинсъ въ полной увѣренности, что она отобрала голоса всего комитета (никому и въ голову не пришло спросить мнѣнія Вениринговъ), какъ вдругъ, оглянувъ столъ въ свой лорнетъ, она замѣчаетъ мистера Твемло, который сидитъ, прижавъ руку ко лбу.
— Ахъ, Господи! Моего Твемло забыли!.. Мой дорогой! Душа моя! Вашъ голосъ?
Мистеру Твемло, видимо, не по себѣ въ ту минуту, когда онъ отнимаетъ руку это лба и отвѣчаетъ:
— Я склоненъ думать, что это вопросъ чувствъ джентльмена.
— Джентльменъ, вступающій въ такой бракъ, не можетъ имѣть чувствъ! — вспыхиваетъ Подснапъ.
— Простите, сэръ, я съ вами не согласенъ, — говоритъ Твемло не совсѣмъ такъ кротко, какъ обыкновенно. — Если признательность, уваженіе и любовь заставили этого джентльмена (какъ я предполагаю) жениться на этой леди…
— На этой леди! — подчеркиваетъ Подснапъ.
— Сэръ! — обращается къ нему Твемло, не замѣчая, что у него вылѣзла манжетка изъ рукава. — Вы повторили это слово. Повторю и я. Да, леди. Какъ бы вы назвали ее, позвольте васъ спросить, если бы между нами присутствовалъ тотъ джентльменъ, ея мужъ?
Вопросъ затрудительный, и потому мистеръ Подснапъ, недолго думая, отбрасываетъ его въ сторону безмолвнымъ взмахомъ руки.
— Я говорю, — снова начинаетъ Твемло: — если такія чувства заставили этого джентльмена жениться на этой леди, то я считаю его вдвойнѣ джентльменомъ за такой поступокъ, а ее вдвойнѣ леди. Говоря: джентльменъ, я понимаю это слово въ смыслѣ той степени благородства, какой можетъ достигнуть всякій человѣкъ. Чувства джентльмена для меня священны, и, сознаюсь, мнѣ становится не по себѣ, когда ихъ дѣлаютъ предметомъ забавы и глумленія.
— Хотѣлъ бы я знать, согласенъ ли вашъ высокородный родственникъ съ вашимъ мнѣніемъ? — издѣвается Подснапъ.
— Мистеръ Подснапъ, позвольте! — говоритъ рѣзко Твемло. — Быть можетъ, онъ согласенъ, а можетъ быть — и нѣтъ. Этого я не знаю. Но и ему я не позволилъ бы предписывать мнѣ законы по вопросу столь деликатнаго свойства, насчетъ котораго я имѣю свое, совершенно опредѣленное, мнѣніе.
Всю компанію точно холодной водой окатили — таковъ былъ эффектъ этихъ словъ. Леди Типпинсъ никогда еще не ѣла такъ жадно, и никогда у нея не было такого злого лица. Одинъ только Ляйтвудъ ликуетъ. Онъ только что спрашивалъ себя обо всѣхъ членахъ комитета по очереди: «Ужъ не ты ли голосъ общества?». Но онъ не задаетъ себѣ такого вопроса послѣ того, что сказалъ Твемло, и смотритъ въ его сторону такъ, какъ будто благодаритъ его. А когда компанія разъѣзжается по домамъ (къ этому времени мистеръ и мистрисъ Венирингъ по горло сыты оказанной имъ честью; сыты и гости честью, оказанной имъ), Ляйтвудъ провожаетъ Твемло до его дома, сердечно жметъ ему руку на прощанье и отправляется къ себѣ въ Темпль, довольный и веселый.
Постскриптумъ
(вмѣсто предисловія)
Когда я задумалъ написать эту повѣсть, я предвидѣлъ, что найдутся такіе читатели и такіе комментаторы, которые вообразятъ, что я въ ней всячески старался замаскировать то, что я, напротивъ, всячески старался подчеркнуть, а именно, что Джонъ Гармонъ не быль убитъ, и что Джонъ Роксмитъ — не кто иной, какъ Джонъ Гармонъ. Но, признаюсь, это меня не смущало, такъ какъ, съ одной стороны, я льстилъ себя надеждой, что такое недоразумѣніе могло отчасти вызываться замысловатостью сюжета, а съ другой — находилъ не лишнимъ, въ интересахъ искусства, дать почувствовать читателю, что художнику (какого бы то ни было наименованія) можно предоставить иногда нѣкоторую свободу въ распоряженіи его матерьяломъ.
Но, кромѣ того, у меня былъ еще другой замыселъ, вытекавшій изъ этого главнаго инцидента и который, постепенно и непрерывно развиваясь, долженъ былъ, какъ можно дольше, оставаться подъ спудомъ и, наконецъ, завершиться пріятно и съ пользой для читателя. Эта была самая интересная и самая трудная часть моей задачи. Трудность ея еще усугублялась отъ способа появленія романа въ печати, ибо странно было бы ожидать отъ читателей, слѣдящихъ за романомъ изъ мѣсяца въ мѣсяцъ въ теченіе слишкомъ полутора лѣтъ, чтобъ они уловили отношеніе всѣхъ тончайшихъ нитей ткани къ цѣльному ея рисунку, который всегда передъ глазами у ткача повѣсти, когда онъ работаетъ за своимъ станкомъ. Но я нахожу, что преимущества такого способа изданія перевѣшиваютъ его невыгоды, а что я дѣйствительно это думаю, я доказалъ уже тѣмъ, что возобновилъ этотъ способъ, послѣ долгаго забвенія, на «Запискахъ Пиквикскаго клуба» и съ тѣхъ поръ постоянно держался его.
У насъ вообще грѣшатъ наклонностью отвергать въ беллетристикѣ, какъ невѣроятное, то, что зачастую случается въ жизни. Поэтому считаю нужнымъ замѣтить (хоть это, можетъ быть, и лишнее), что существуютъ сотни процессовъ по духовнымъ завѣщаніямъ, гораздо болѣе замѣчательнымъ, чѣмъ случай, который описывается въ этой книгѣ. Судебные архивы полны яркихъ примѣровъ этого рода, показывающихъ, какъ составители завѣщаній мѣняли и отмѣнивали свою послѣднюю волю, какъ они прятали и перепрятывали свои завѣщанія, и забывали о нихъ, и оставляли ихъ неуничтоженными въ гораздо большемъ количествѣ, чѣмъ это сдѣлалъ мистеръ Гармонъ-старшій.
Съ тѣхъ поръ, какъ выступила на сцену и сошла съ нея мистрисъ Бетти Гигденъ, мнѣ не разъ приходилось сталкиваться съ питомцами и сторонниками «Министерства Разглагольствованій» [2], готовыми сразиться со мной по поводу моего взгляда на Законъ о бѣдныхъ. Мой пріятель мистеръ Баундерби [3] никогда не могъ понять, что отъ требованія «рабочихъ рукъ» Коктауна оставить ихъ въ покоѣ до того, чтобы ихъ кормили дичью и черепаховымъ супомъ съ золотыхъ ложекъ, еще очень далеко. Мнѣ дѣлали много идіотскихъ возраженій такого же рода. Но, оставляя въ сторонѣ этотъ вздорь, я скажу только слѣдующее. У поборниковъ Закона о бѣдныхъ я подмѣтилъ подозрительную наклонность дѣлиться на двѣ партіи. Одна изъ нихъ утверждаетъ, что между бѣдняками нѣтъ такихъ, которые предпочли бы медленную смерть отъ голода и холода благодѣяніямъ оффиціальныхъ благотворительныхъ учрежденій и рабочихъ домовъ; другая допускаетъ существованіе такихъ бѣдняковъ, но пытается доказать, что ихъ отвращеніе къ оффиціальной благотворительности ничѣмъ не оправдывается. Газетныя извѣстія, послѣдняя обличительная статья «Ланцета» [4], простой здравый смыслъ и вѣрное чутье нашего народа служатъ слишкомъ убѣдительнымъ доводомъ противъ обѣихъ сторонъ. Но дабы мой взглядъ на Законъ о бѣдныхъ не былъ какъ-нибудь перетолкованъ, я изложу его здѣсь. Мнѣ кажется, что со временъ Стюартовъ не было въ Англіи закона, который примѣнялся бы такъ недобросовѣстно, который бы такъ часто нарушали и за исполненіемъ котораго наблюдали бы такъ плохо. Въ большинствѣ позорныхъ случаевъ болѣзни и смерти отъ голода, такъ возмущающихъ общество и унижающихъ страну, трудно бываетъ рѣшить, что было тутъ главной причиной — беззаконіе или безчеловѣчность. Что же сильнѣе этого можно сказать?
Въ пятницу девятаго іюня текущаго года мистеръ и мистрисъ Боффинъ, принимающіе у себя за завтракомъ мистера и мистрисъ Ламль (тѣ и другіе въ утреннемъ неглиже черновой рукописи) вмѣстѣ со мной потерпѣли крушеніе на Юго-Восточной желѣзной дорогѣ [5]. Оказавъ посильную помощь пострадавшимъ, я влѣзь назадъ въ свой вагонъ (почти опрокинутый, лежащій бокомъ на откосѣ), чтобы вытащить эту достойную чету. Она оказалась сильно перепачканой, но въ другихъ отношеніяхъ была невредима. Такъ же благополучно обошлось дѣло и для миссъ Беллы Вильферъ въ день ея свадьбы, и для мистера Райдергуда въ тотъ моментъ, когда онъ разсматриваетъ красный платокъ на шеѣ спящаго Брадлея Гедстона. Съ благоговѣйной благодарственной молитвой я вспоминаю этотъ день, когда я былъ на волоскѣ отъ того, чтобы на вѣки распроститься съ моими читателями, какъ это будетъ въ тотъ моментъ, когда къ моей жизни будетъ приписано слово, которымъ я заключаю теперь эту книгу.
Конецъ.
1865
