— Ну что ты! Это очень весело!
— Ладно, все закончилось благополучно, и слава Богу…
— Закончилось ли? — перебила мадам Юлали.
— О чем ты? Она указала вниз.
— Сюда кто-то поднимается.
— Да! Ты права!
— Что же нам делать? Сбежать по лестнице?
— Вход они, по всей вероятности, охраняют, — покачал головой Хамилтон.
— Тогда — что?
В минуты, подобные этой, и отличишь великий ум. Человек заурядный зашел бы в тупик, и, конечно, ему пришлось бы потратить уйму драгоценного времени на раздумья. Хамилтон же, единой вспышкой гигантского ума, блестяще решил проблему всего за четыре секунды с четвертушкой.
Взяв невесту под руку, он развернул ее.
— Смотри!
— Куда?
— Туда!
— Что там?
— Это.
— Что — это? — На красивом личике проступило замешательство. — Я не пойму. На чего мне смотреть-то?
— На что мне смотреть, — автоматически поправил Ха-милтон и потянул ее через крышу. — Видишь веранду? Это летняя спальня Джорджа Финча. Зайди, закрой дверь, включи свет…
— Но…
— …и частично разденься.
— Что?
— Если кто явится, скажешь, Джордж сдал тебе веранду, и ты как раз переодеваешься, чтобы идти на обед. А я между тем спущусь к себе в квартиру и поднимусь через несколько минут проверить, готова ли ты. — Гордость, вполне объяснимая, обуяла его настолько, что, пренебрегши даже чистотой слога, он опустился до жаргона. — Ну, классный фокус-покус? — в восторге спросил он. — Отпад, а?
Невеста благоговейно взглянула на него. Одно из утешений, которые есть у нас, у людей с интеллектом, — то, что, когда грянет кризис, ум побеждает женское сердце. В минуты мира женщины могут увлекаться шейхами и смотреть томным взглядом на светских щеголей, которые только и способны, что проделать первые три па чарльстона. Но пусть только что-то пойдет не так, пусть только грянет внезапная угроза беды — и кто тогда король? Кто главный спасатель? Тот, у кого размер шляпы — восемь с четвертью!
— Джимми! — воскликнула мадам Юлали. — Это — блеск!
— Вот именно.
— Мы спасены!
— Правильно. Быстрее! Нельзя терять ни секунды!
3
Так и случилось, что Джордж, затаившийся под кроватью, получил еще один шок, от которого, как ему показалось (хотя он должен бы попривыкнуть к шокам) волосы у него мгновенно поседели — все, до последнего волоска!
После того как глаза попривыкли к свету, первой в сознание Джорджа Финча вторглась лодыжка в прозрачном чулке. К ней почти сразу же присоединилась вторая. Довольно долго обе эти лодыжки, хотя и стройные, занимали так много места в Джорджевом мире, что, можно сказать, затмили весь горизонт. Потом они исчезли.
За минуту до их исчезновения Джордж, скромно вжавшийся в стенку, сказал бы, что ничто не доставило бы ему большего удовольствия. И однако же, когда они действительно исчезли, ему с трудом удалось сдержать панический вскрик. Потому что из виду их скрыла пелена упавшего платья, будто скроенного волшебными ножницами из лунных лучей и звездной пыли. В витрине магазина оно вызвало бы у Джорджа восхищение. Но любоваться на платье в витрине магазина и видеть, как оно пеной упало на пол спальни, — вещи абсолютно разные! Джордж покраснел, и ему почудилось, что от его щеки уже затлел коврик. Прикрыв глаза, он стиснул зубы. Конец это, вопрошал он себя, или всего лишь начало?
— Да? — внезапно раздался женский голос, и Джорждева голова, конвульсивно дернувшись, чудом не слетела со слабо прикрепленной шеи.
Ответил этот голос, как он интуитивно догадался, когда к нему вернулась способность соображать, на резкий и властный стук в дверь. Стучали каким-то тяжелым предметом, очень похоже, что полицейской дубинкой. А вслед за стуком раздался резкий, властный оклик:
— Откройте дверь!
Обладательница лодыжек была явно не из трусливых.
— И не подумаю! Я одеваюсь!
— Кто вы?
— А вы кто?
— Неважно.
— Ну, тогда неважно и кто я!
Наступила пауза. Джорджу, как судье беспристрастному, показалось, что с небольшим перевесом побеждают лодыжки.
— А что вы там делаете? — спросил мужской голос, берясь за расследование с другого конца.
— Одеваюсь! Сколько можно повторять!
Повисла новая пауза. Затем к напряженным переговорам подключился третий участник.
— Что тут происходит? — резко осведомился он. Джордж узнал голос своего старого друга.
— Гарроуэй, — с досадливой строгостью продолжил тот, — какого дьявола вы тут делаете? За этой дверью — дама. Честное слово, мне непонятно, в чем все-таки состоят обязанности нью-йоркских констеблей? Их жизнь — одно бесконечное безделье! Убивают время, болтаясь по городу и досаждая женщинам. Вы вообще знаете, что дама в комнате — моя невеста? Она переодевается, чтобы идти со мной в ресторан.
Офицер Гарроуэй, как всегда, сник перед превосходящим интеллектом.
— Вы уж простите, мистер Бимиш!
— Может, и прощу. А как вы вообще тут оказались?
— Внизу, в этом «Цыпленке», случились беспорядки. На меня напал некий мистер Финч. Я преследовал его по пожарной лестнице…
— Мистер Финч? Что за околесица, Гарроуэй! Мистер Финч сейчас в свадебном путешествии. Он очень любезно сдал этой даме свою спальную веранду на время своего отсутствия.
— Но, мистер Бимиш, я только что говорил с ним! Мы сидели за одним столиком.
— Ерунда!
Платье из поля зрения исчезло, и Джордж услышал, как открывается дверь.
— Джимми, что нужно этому человеку?
— Не что, а кто. Врач, несомненно. Он говорит, будто только что встретил здесь Джорджа Финча.
— Но Джордж уже за сотни миль отсюда!
— Вот именно. Ты готова, дорогая? Тогда пойдем, пообедаем где-нибудь. А вы, Гарроуэй, выпейте брома с сельтерской. Зайдемте ко мне, и я смешаю. А когда выпьете, рекомендую полежать спокойно на диванчике. Лично я считаю, что вы несколько перенапрягли мозг, сочиняя поэму. Кто подбил вам глаз?
— Я сам бы очень хотел знать, — с сожалением откликнулся Гарроуэй. — Получил увечье в «Цыпленке». В этот момент на голове у меня была скатерть, и личность нападавшего установить я не смог. Но если я найду его, отколочу так крепко, что и внукам его аукнется.
— Скатерть?
— Да, мистер Бимиш. Пока я старался выпутаться из складок, кто-то двинул мне в глаз кофейником.
— Как же вы догадались, что именно кофейником?
— Валялся рядом со мной, когда я вылез.
— Ну что же, — подытожил Хамилтон, — надеюсь, это послужит вам уроком. Не ходите в такие места. Вам еще повезло, что так легко отделались. А вот если б вы отведали там сыра… Ну ладно, пошли. Посмотрим, чем я сумею вам помочь.
4
А Джордж остался на месте. Знай он укрытие получше, то перебрался бы туда, но он не знал. Кто-кто, но только не он стал бы притворяться, будто ему удобно лежать под кроватью, где пух щекочет ноздри, а около левого уха гуляет сквозняк. Но при данных обстоятельствах ничего больше не оставалось. Для человека, не умеющего летать, существуют только два способа уйти с крыши: спуститься по пожарной лестнице и, вероятнее всего, угодить в лапы констеблей или украдкой спуститься по обычной лестнице и, очень вероятно, наскочить на мстительного Гарроуэя. Правда, Хамилтон советовал полисмену, выпив брома с сельтерской, отлежаться на диване; но кто же знает, последует ли тот совету? Может, уже сторожит на лестнице. Припомнив его сложение и горечь, с какой он говорил о нападавшем, Джордж решил, что риск слишком велик. Как ни многочисленны изъяны его укромного приюта, для человека в его щекотливом положении местечка лучше не отыщешь. Итак, он забился поглубже и попытался скоротать время за раздумьями.
Раздумывал он о многом — о своей юности в Ист Гилиэде, о зрелости в Нью-Йорке, о Молли. О том, как любит ее. О миссис Уоддингтон и о том, как же портит она великую картину мирозданья; о Хамилтоне Бимише и о том, как небрежно управляется он с полисменом. Об офицере Гарроуэе и его дубинке, о Джузеппе и его кофейнике; о преподобном Гедеоне Вулесе и его белых носках. В раздумьях своих он дошел даже до Сигсби X. Уоддингтона.
Ну а уж когда человек принимается думать про Сигсби, это значит, что ресурсы раздумий у него окончательно иссякли. Возможно, учитывая этот факт, судьба любезно подкинула Джорджу свежий материалец. Лениво раздумывая о Сигсби и гадая, как тот дошел до жизни такой, Джордж вдруг услышал приближающиеся шаги.
Он свернулся в клубок, и уши у него встали торчком, точно у борзой. Да, действительно, шаги. И мало того, направляются прямиком к его спальной веранде.
Волна жалости к себе затопила Джорджа. Что ж это за наказание такое, в самом деле? Почему на него так и сыплются напасти? Он мало просил у Жизни — и всего то, чтобы позволила ему спокойно лежать под кроватью, вдыхать пух. И что же? Одни помехи! Можно сказать, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог, как выразился Киплинг. С той самой минуты, как он отыскал себе это укромное местечко, мир превратился в сплошной серый ад. Как все-таки неправильно и несправедливо!
