при использовании его на работах, при взимании пундутана [156] и так далее.
Очень скоро я обнаружил, что регент по собственному почину и в своих интересах сгоняет на работы людей в количестве, значительно превышающем число панченов и кемитов [157], разрешаемое ему законом.
Я колебался, послать ли мне тотчас же официальную реляцию, или же, как мне хотелось, побудить регента к отказу от его действий посредством мягкости или хотя бы угроз, дабы достигнуть того, чтобы прекратились злоупотребления и, в то же время, чтобы этот старый слуга правительства не встретил сразу чересчур сурового отношения к себе, в особенности принимая во внимание плохой пример, который ему, по-видимому, подавали раньше. Я имел также в виду то обстоятельство, что он ожидал посещения двух родственников, регентов Бандунга и Чанджора, по крайней мере последнего наверняка, — тот, если не ошибаюсь, уже находится в пути с большой свитой, вследствие чего регент подвергнут был большему соблазну, чем когда-либо, — и, наконец, ввиду ограниченности его материальных средств, из-за чего он был, так сказать, вынужден, хотя бы и незаконным путем, принять необходимые подготовительные меры к этим визитам.
Все это побудило меня примириться с уже совершенными им нарушениями закона, но я ни в коем случае не намерен проявлять снисходительность в дальнейшем.
Я настаивал на немедленном прекращении всех незаконных действий.
Об этой предварительной попытке побудить регента добром к исполнению его долга я немедленно же сообщил вам.
Но выяснилось, что он с грубым бесстыдством презрел все мои указания, и поэтому я считаю себя обязанным, на основании моей присяги, довести до вашего сведения:
что я обвиняю регента Лебака раден-адипатти Карта Натта Нагару в злоупотреблении законной властью посредством неправомерного использования труда подчиненных и заявляю, что подозреваю его в вымогательстве поставок натурою бесплатно или же за произвольное, недостаточное вознаграждение;
что я, далее, подозреваю паранг-куджангского деманга (его зятя) в соучастии в вышеназванных преступлениях.
Чтобы надлежащим образом расследовать это дело, я беру на себя смелость предложить вам уполномочить меня:
1. Со всей возможной поспешностью отправить вышеназванного регента Лебака в Серанг и принять необходимые меры к тому, чтобы он ни перед своим отъездом, ни в пути не имел возможности, посредством подкупа или как-нибудь иначе, повлиять на свидетелей, которых мне придется вызвать.
2. Паранг-куджангского деманга подвергнуть предварительному аресту.
3. Применить те же меры к лицам низшего ранга, которые в качестве родственников регента могли бы оказать влияние на законный ход предстоящего расследования.
4. Немедленно приступить к следствию и о результатах его представить подробный отчет.
Далее беру на себя смелость предложить вам запретить регенту Чанджора въезд в округ.
В заключение имею честь заверить вас (хотя это и излишне, так как вы лучше знаете округ Лебак, нежели это было возможно до сих пор для меня), что с политической точки зрения справедливому и закономерному рассмотрению этого дела не грозит никакая опасность, и я скорее готов видеть ее в том случае, если оно не будет доведено до ясности. У меня есть сведения, что простой люд, по словам одного свидетеля, доведен угнетением до отчаяния и давно уже задумывается над тем, где искать ему спасения.
Силу, нужную мне для исполнения тяжелого долга, требующего от меня написания этого письма, я отчасти почерпнул в надежде, что мне позволено будет в свое время сделать что-либо в защиту старого регента, положение которого, как бы ни вызывалось оно его собственной виной, внушает мне глубокое сострадание.
Ассистент-резидент Лебака
Макс Хавелаар».
На следующий день был получен ответ... от резидента Бантама? Нет, господин Слеймеринг ответил ему не в качестве резидента, а как частное лицо!
Этот ответ представляет драгоценное свидетельство того, как осуществляется власть в Нидерландской Индии. Господин Слеймеринг жалуется на то, что «Хавелаар не сделал ему сначала устного сообщения о деле, о котором речь идет в письме № 88», конечно, потому, что тогда было бы больше шансов его «уладить» и так далее; что «Хавелаар мешает ему при выполнении ряда спешных дел»!
Этот человек, вероятно, занят был составлением годичного отчета о «спокойном спокойствии»! Передо мной лежит его письмо, и я не верю своим глазам. Я перечитываю письмо ассистент-резидента Лебака... Я сопоставляю Хавелаара и Слеймеринга...
Этот Шальман просто бродяга. Ты должен знать, читатель, что Бастианс опять часто не является в контору из-за приступов подагры. Так как для меня обращение с капиталами фирмы (Ласт и К0) составляет дело совести, — ибо в принципиальных вопросах я непоколебим, — то мне третьего дня пришла в голову мысль: у Шальмана все-таки хороший почерк, а вид у него жалкий — значит, его можно нанять за умеренное вознаграждение. И я понял, что мой долг перед фирмой позаботиться о наиболее дешевой замене Бастианса кем-нибудь другим. Поэтому я отправился на Большую Лейденскую улицу. Опять я увидел торговку из лавки, но она, казалось, не узнала меня, хотя совсем недавно я объяснял ей, что я мейнхер Дрогстоппель, кофейный маклер с Лавровой набережной. Я чувствую себя всегда оскорбленным, когда меня не узнают; но так как значительно потеплело — прошлый же раз на мне было пальто с меховым воротником, — то я приписал это перемене костюма и готов был не считать ее поведение оскорбительным. Поэтому я объяснил ей еще раз, что я мейнхер Дрогстоппель, кофейный маклер с Лавровой набережной, и попросил ее узнать, дома ли Шальман, так как мне неприятно иметь дело с его женой, которая всегда недовольна.
Но эта ничтожная торговка отказалась подняться к ним. Она не может целый день лазить по лестницам из-за каких-то нищих, — сказала она, — мне надо подняться самому. За этим последовало описание лестниц и дверей, в котором я совершенно не нуждался; я всегда узнаю то место, в котором однажды побывал, ибо ко всему отношусь внимательно. Я привык к этому в своих делах.
Итак, я взобрался по лестнице и постучался в знакомую дверь, которая сама открылась. Я вошел и, не найдя в комнате никого, оглянулся вокруг. Впрочем, смотреть было не на что; на стуле висели вышитые детские штанишки. Для чего таким людям вышитые штаны? В углу стоял не особенно тяжелый чемодан, — я мысленно взвесил
