лишь ничтожная пылинка, не идущая в счет, но стоит прислушаться к словам великих мира сего, которые изволили поделиться с нами такой истиной: «Важно то, что говорят, а не то, кто говорит»
Сам по себе высокий сан ни тени
Величия не придает словам,
И потому — всегда внимайте смыслу,
А кто сказал — какое дело вам?..
Я же смиренно молю творца дать мне дожить до того дня, когда я своими глазами увижу благие времена, которые пророчил мне в Тегеране почтенный и уважаемый муж.
Главное условие этого счастья зависит от согласия и единодушия министров и правителей страны, которые должны решительно выбросить из сердец все корыстные и личные побуждения, помогать друг другу в устранении темных сторон жизни нашей родины в своем служении ей.
Я был глубоко погружен в эти мысли, как вдруг услышал, что Юсиф Аму обращается ко мне со словами:
— Господин бек, разве вы еще не хотите кушать? А я очень голоден, уже давно прошло время обеда.
Вижу, и впрямь время близится к вечеру.
— Что же, и то правда! — сказал я. — Пойдем, поедим, а потом сходим на базар купить часы, свои-то в Тегеране я выбросил на ветер.
— Вот, вот, господин бек, — подхватил Юсиф Аму, — я уж давно собирался спросить, где ваши часы, да все как-то не приходилось к слову. Теперь вы сами вспомнили об этом. Никак я не могу взять в толк, что случилось с вашими часами?
— Об этом не спрашивай, все равно не скажу.
— Отчего же? — растерялся он.
— Потому что я не смогу рассказать тебе правду об этом приключении. А ведь ты сам знаешь, что ложь не в моем обычае.
Бедняга грустно замолк и не произнес больше ни слова.
Мы вышли из гостиницы и отправились обедать и покупать часы. При выходе мы встретили какого-то иранца и спросили у него, не знает-ли он поблизости лавки, где торгуют челавом.
— Нет, — ответил он, — но если вы желаете пообедать, то могу указать лавку, где готовят кебаб.
— Что ж, — заметил я, — это тоже неплохо. Если вы нас туда проводите, будем вам крайне признательны.
Он любезно согласился и проводил нас до лавки. Принеся ему свои благодарности, я пригласил его отобедать с нами. Однако он, сославшись на то, что недавно ел, попрощался с нами и ушел.
Мы поели кебаб в маленькой лавчонке, а затем, разыскав магазин часов, вошли в него.
Нам навстречу поднялся еврей небольшого роста — владелец магазина. Когда я спросил у него о цене, он ответил мне что-то по-русски. По-азербайджански он не понимал и, как оказалось, не смог ответить и тогда, когда я обратился к нему на английском и французском языках. Было ясно, что он знает лишь русский язык. Мы уж собрались было уйти, но он не пустил нас и, взяв в руки несколько часов, знаками показал нам, чтобы мы следовали за ним. Тогда я понял, что он идет за переводчиком.
Рядом с лавкой было еще какое-то помещение, туда вела лестница. Еврей поднялся наверх и постучал в дверь; стоя за его спиной, мы услышали, как чей-то голос произнес по-французски: «Войдите!».
Вслед за маленьким продавцом часов мы шагнули через порог и увидели в комнате трех иранцев, сидящих за обедом.
Мы почтительно приветствовали их.
— Пожалуйте, во имя бога, входите и разделите с нами трапезу, — сказали они.
— Благодарствуем, — ответил я, — но мы только что пообедали.
Еврей — владелец магазина — объяснил им по-русски суть дела; пришли дескать ваши соотечественники, желающие приобрести часы. Короче говоря, с помощью переводчиков мы сторговали у него часы за двенадцать рублей.
Еврей взял деньги и покинул комнату. Поскольку в России в любом доме всегда наготове чай, нас пригласили к столу и угостили чаем. Потом завязалась беседа.
Выяснилось, что хозяин дома — иранский купец; он постоянно живет в Батуме и занимается тут торговлей, главным образом привозя и перепродавая чай. Он полюбопытствовал, кто мы и откуда.
— Я — иранец, живу в Египте, сын такого-то, — ответил, как обычно, я. Услышав это, мой собеседник проявил признаки большой радости и с удвоенным оживлением начал расспрашивать о моих знакомствах и родне. Как оказалось, он хорошо знал моего покойного отца; он выразил глубокие сожаления по поводу его кончины.
Я поинтересовался, как зовут двух других иранцев, присутствующих в комнате.
— Это — Таги Кербелаи, — сказал он, указывая на одного, — по происхождению он из города Маранда, но теперь постоянно живет в нашем городе. Другой наш собеседник — Халил Султан, муж моей сестры, живущей в Иране. Сестра прислала его, чтобы он непременно увез меня отсюда к ним, на родину. Она не понимает, видно, что я живу здесь в полном покое, и в безрассудной сестринской любви хочет подвергнуть меня тысяче всяких опасностей, которые подстерегают живущих в Иране.
Мы еще немного пошутили и посмеялись, как вдруг открылась дверь и вошел какой-то человек.
— Господин хаджи, он опять водит меня за нос! — начал он без всякого предисловия: — Заклинаю тебя господом богом, вызволи меня из когтей этого тирана!
— Дорогой баба, — сказал хаджи, — что же я могу поделать?! Я три раза ходил к нему, усовещивал его, чтобы он дал вам сто пятьдесят рублей, и он трижды мне в этом клялся. Что это за штуки такие! Да покарает господь эту шайку, которая, не страшась ни бога, ни пророка, чересчур уж обнаглела, пожирая имущество бедняков и сирот! Идите себе с богом, я сегодня же опять пойду к нему и уж настою, чтобы он прекратил тяжбу. Человек рассыпался в благодарностях и восхвалениях и вышел.
— Что случилось? Кто этот человек? — спросил Халил Султан.
— В прошлом году, — рассказал хаджи, — в этом городе умер один иранец, владевший бакалейной лавкой. Консул продал все имущество лавки, выручил семьсот пятьдесят рублей с лишним да и прибрал их к рукам. Теперь приехал этот человек — брат купца. У него с собой свидетельство, выданное влиятельными улемами страны, где подтверждается, что он брат умершего и его наследник. Вот уже несколько месяцев, как он живет в городе. Консул ни за что не соглашается выплатить все оставшиеся после умершего деньги. После бесконечных препирательств нам удалось сойтись на том, что
