У старухи Конерсман глаза зоркие, как у ястреба. Но чему не поверит рогатый муж, если ему хочется верить?
— Поэтому она их и спутала, — поясняю я. — Дама, снятая на карточке, несколько раз приходила сюда ко мне в гости. Надеюсь, она имеет право прийти или нет?
Я облегчил Вацеку все дело, ему остается только ответить «да» или «нет». Сейчас ему достаточно кивнуть.
— Хорошо, — говорю я. — И поэтому вы человека ночью чуть не зарезали?
Вацек тяжело опускается на ступеньки крыльца.
— Ты тоже меня сильно потрепал, дружище, посмотри на меня.
— Глаз цел.
Вацек ощупывает подсыхающую черную кровь.
— Если вы будете продолжать в том же духе, то скоро попадете в тюрьму, — замечаю я.
— Что я могу поделать? Такая уж у меня натура.
— Заколите себя, если вам необходимо кого-нибудь заколоть. Это избавит вас от многих неприятностей.
— Иногда мне даже хочется прикончить себя. Ну как же мне быть? Я с ума схожу по этой женщине. А она меня терпеть не может.
Я вдруг чувствую себя растроганным и уставшим и сажусь на ступеньки рядом с Вацеком.
— А все мое ремесло! — говорит он с отчаяньем. — Она ненавидит этот запах, дружище. Но ведь если много режешь лошадей, от тебя пахнет кровью!
— А у вас нет другого костюма? Чтобы переодеться, когда вы возвращаетесь с бойни?
— Нельзя этого. Иначе другие мясники подумают, что я хочу быть лучше их. Да и все равно я насквозь пропитан запахом. Его не вытравишь.
— А если хорошенько мыться?
— Мыться? — удивляется Вацек. — Где? В городских банях? Они же закрыты, когда я в шесть утра возвращаюсь с бойни.
— Разве на бойнях нет душа?
Вацек качает головой.
— Только шланги, чтобы мыть пол. А становиться под них сейчас уже холодно, осень.
С этим я не могу не согласиться. Ледяная вода в ноябре — небольшое удовольствие. Будь Вацек Карлом Брилем, это бы его не испугало. Карл зимой прорубает на реке лед и плавает вместе с членами своего клуба.
— А как насчет туалетной воды? — спрашиваю я.
— Не могу ею пользоваться. Другие мясники решат, что я гомосексуалист. Вы не знаете, каковы люди на бойнях.
— А что, если бы вам переменить профессию?
— Я ничего другого не умею, — уныло отвечает Вацек.
— Торговать лошадьми, — предлагаю я. — Это ведь занятие, очень близкое к вашей профессии.
Вацек качает головой. Мы сидим некоторое время молча. Какое мне дело, думаю я. Да и чем ему поможешь? Лизе нравится в «Красной мельнице». И привлекает ее не столько сам Георг, сколько желание иметь кого-то получше, чем этот ее мясник.
— Вы должны стать настоящим кавалером, — говорю я. — Зарабатываете вы хорошо?
— Неплохо.
— Тогда у вас есть шансы. Ходите каждые два дня в городские бани, потом вам нужен новый костюм, который вы будете носить только дома, несколько сорочек, один-два галстука; вы можете все это купить?
Вацек размышляет. Я вспоминаю вечер, когда на меня взирала критическим оком фрау Терговен.
— В новом костюме чувствуешь себя гораздо увереннее, — говорю я. — Сам испытал.
— Правда?
— Правда.
Вацек с интересом смотрит на меня.
— Но у вас же безукоризненная наружность!
— Смотря для кого. Для вас — да. Для других людей — нет. Я замечал.
— Неужели? И давно?
— Сегодня, — отвечаю я. Вацек от удивления разевает рот.
— Скажи пожалуйста! Значит, мы вроде как братья. Вот удивительно!
— Я когда-то где-то читал, будто все люди — братья. А посмотришь на жизнь и удивляешься, как еще далеко до этого.
— И мы чуть друг друга не убили, — мечтательно говорит Вацек.
— Братья частенько друг друга убивают.
Вацек встает.
— Завтра пойду в баню. — Он ощупывает левый глаз. — Я было хотел заказать себе мундир штурмовика… их как раз сейчас выпускают в Мюнхене.
— Элегантный двубортный темно-серый костюм выигрышнее. У такого мундира нет будущего.
— Большое спасибо, — говорит Вацек. — Но, может быть, мне удастся приобрести и то и другое. Ты не сердись на меня, приятель, что я хотел зарезать тебя. За это я тебе пришлю завтра большой кусок первоклассной конской колбасы.
— Рогач, — говорит Георг, — подобен съедобному домашнему животному, например курице или кролику: ешь с удовольствием, только когда его лично не знаешь. Но если вместе с ним рос, играл, баловал его и лелеял — только грубый человек может сделать из него жаркое. Поэтому лучше, когда ты с рогачом не знаком.
Я молча указываю на стол. Там, между образцами камней, лежит толстая красная конская колбаса — дар Вацека; он сегодня утром занес мне эту колбасу.
— Ты ешь ее? — спрашивает Георг.
— Разумеется. Во Франции мне приходилось есть конину и похуже. Но ты не уклоняйся. Вон лежит подарок Вацека. И я стою перед дилеммой.
— Она возникла только из-за твоей любви к драматическим ситуациям.
— Хорошо, — говорю я. — Допускаю. Но как-никак я тебе спас жизнь. Конерсманша будет шпионить и дальше. Стоит ли игра свеч?
Георг берет из шкафа бразильскую сигару.
— Вацек смотрит на тебя теперь как на собрата, — отвечает он. — Для твоей совести в этом конфликт?
— Нет. Он, кроме того, еще нацист. Факт, аннулирующий одностороннее братство. Но хватит об этом.
— Вацек и мой брат, — заявляет Георг, посылая клубы белого дыма в лицо Святой Катарине из раскрашенного гипса. — Дело в том, что Лиза обманывает не только его, но и меня.
— Ты это сейчас придумал? — удивленно восклицаю я.
— Ничуть. А откуда же иначе у нее наряды? Вацек в качестве супруга не задает себе этого вопроса, а я не могу не задавать.
— Ты?
— Лиза сама мне призналась, хотя я ее не спрашивал. Не желает, чтобы между нами был какой-нибудь обман, так она мне заявила. И она честно этого хочет, не ради шутки.
— А ты? Ты изменяешь ей со сказочными образами твоей фантазии и с героинями из твоих великосветских журналов?
— Конечно. Что значит вообще слово «изменять»? Оно обычно употребляется только теми, кому изменяют. Но с каких пор чувство имеет какое-либо отношение к морали? Разве я для того дал тебе здесь, среди чувственных образов преходящего, дополнительное послевоенное воспитание? Измена? Какое вульгарное название для тончайшей, высшей неудовлетворенности, для поисков все большего, большего…
— Спасибо! — прерываю я его. — Вон тот коротконогий, но очень крепкий мужчина с шишкой на лбу, который сейчас входит в ворота, только что побывавший в бане мясник Вацек. Он подстригся и еще благоухает одеколоном. Он хочет понравиться своей жене. Разве тебя это не трогает?
— Конечно; но он своей жене никогда не может понравиться.
— Почему же она тогда вышла за него?
— Она стала с тех пор на шесть лет старше. И вышла за него во время войны, когда очень голодала, а он раздобывал много мяса!
— Почему же она теперь от него не уйдет?
— Он грозится, что тогда уничтожит всю ее семью.
— Она сама тебе все это рассказала?
— Да.
— Боже праведный, — восклицаю я. — И ты веришь?
Георг искусно выпускает кольцо дыма.
— Когда ты, гордый циник, доживешь до моих лет, тебе, надеюсь, уже станет ясно, что верить не только очень удобно, но что иногда наша вера бывает даже оправдана.
— Хорошо, — отвечаю я. — Но как же тогда быть с ножом Вацека? И с глазами Конерсманихи?
— И то и другое очень огорчительно, — говорит Георг. — А Вацек идиот. В данное время ему живется приятнее, чем когда-либо: Лиза изменяет ему и поэтому обращается с ним лучше. Подожди, увидишь, как он будет снова орать, когда она к нему вернется и начнет за это вымещать на нем свою ярость! А теперь пойдем обедать. Мы можем все обдумать и по пути.
Эдуарда чуть удар не хватил, когда он нас увидел. Доллар вскарабкался почти до биллиона, а у нас все еще имеется запас талонов, и он как будто неисчерпаем.
— Вы, наверное, печатаете их! — заявляет он. — Вы фальшивомонетчики! Тайком печатаете!
— Мы хотели бы выпить после обеда бутылку Форстериезуитенгартена, — с достоинством заявляет Георг.
— Как это — после обеда? — недоверчиво спрашивает Эдуард. — Опять какие-то штучки?
— Это вино слишком хорошо для тех обедов, какими ты нас кормишь за последнее время, — заявляю я.
Эдуард вскипает.
— Обедать на прошлогодние талоны, по шесть тысяч гнусных марок за обед, да еще критику наводить — это уже черт знает что! Следовало бы позвать полицию!
— Зови! Еще одно слово, и мы будем обедать только здесь, а вино пить в «Гогенцоллерне»!
Кажется, у Эдуарда сейчас печенка лопнет, но он сдерживает себя из-за вина.
— Язву желудка… — бормочет он и поспешно удаляется. — Язву желудка я себе нажил из-за вас! Только молоко могу пить!
