– Значит, ты горюешь о том, что у тебя нет своего хозяйства и семьи? – спросила Одарка.
– Нет, нет... – Христя замахала на нее руками. – О том, что нет у меня пристанища на белом свете.
– Да ты ведь живешь – дай Бог всякому: и сыта, и в тепле, и обута, и одета.
Христя словно не слышала доводов Одарки.
– Нет ничего родного, близкого, что согревало бы сердце. Нет такого, о чем бы я могла сказать: это мое и никто его у меня не отнимет. Все чужие, и я всем чужая. Как птица, у которой нет пары, носится от дерева к дереву, чтобы укрыться темной ночью в чужом гнезде, так и я... Разве это жизнь? Разве об этом я мечтала?
Одарка задумалась.
– И как вспомню все это, – продолжала Христя, – не знаю, куда мне деться. Куда бежать? Где спрятаться?
– Никуда ты не убежишь от самой себя, нигде не спрячешься, – тихо сказала Одарка.
– Что ж мне делать, Одарка? Как быть? – с отчаянием спросила Христя. – Раньше я об этом совсем не думала. А теперь из головы не выходит! Не наваждение ли это? У нас есть бабка Оришка. Страшная такая. Сразу мне ведьмой показалась. Предсказывает, что меня большое горе ждет. И с того времени нет мне покоя. Не она ли наслала на меня эту напасть?
– Бог его знает, Христя. Может, и она. Бывает дурной глаз, бывает и слово лихое. Зачем же ты держишь эту бабку в доме? Разве ее нельзя отослать?
– А как это сделать?
– Как? Сказала бы своему старику. Неужто он тебя не послушает? Говорят же, что он в тебе души не чает.
Христя задумалась. Некоторое время они шли молча. Вдруг позади послышались торопливые шаги.
– Мама! Мама! – раздался детский крик.
Одарка и Христя повернулись. Прямо к ним во весь дух мчался хлопчик. Волосы у него растрепались, глаза горели.
– Вот и Миколка, – сказала Одарка. – Выспался, сынок? Что же ты не поздороваешься с тетей Христей? Поклонись ей.
Миколка подбежал к Христе. Та поцеловала его.
– Какой большой! И не узнать.
– А я вас сразу узнал, – сказал Миколка.
– Не постарела?
– Ничуть.
Одарка довольно усмехнулась.
– О, ты у меня умница! Только не надо без шапки бегать по солнцепеку.
– А учитель сказал, что бегать полезно для здоровья, а барчуки потому такие бледные и вялые, что боятся солнца.
Одарка снова засмеялась.
– А что там Кылына делает? – спросила она.
– Кылына уже сняла чугуны. Ждет вас, чтобы звать косарей на обед.
– Так идем, идем скорее, – сказала Одарка.
– Может, и тетя Христя с нами пообедает? – спросил Миколка.
– Не знаю, сынок. Если уж не побрезгует кашей.
Христя молча шла позади.
– Мама, попросите ее с нами пообедать... И о лесе скажите... Помните, что отец говорил? – тараторил Миколка.
– Тссс... – остановила его Одарка, и густая краска залила ее лицо.
Христя только взглянула на идущих впереди Одарку и Миколку, и сердце ее наполнилось горечью. Ей казалось, что необыкновенная приветливость Одарки вызвана какими-то другими соображениями, о которых случайно проговорился болтливый Миколка.
Поэтому, как Одарка ни просила и ни уговаривала пообедать с ними, Христя попрощалась и ушла домой.
– А какая пышная тетя Христя, как панночка. Я неправду сказал, что узнал ее, я совсем ее не узнал, – без умолку болтал Миколка, подпрыгивая на одной ноге.
– Уходи, постылый! – сердито крикнула Одарка. – Все знают, какой ты брехун. И болтаешь лишнее. Какое тебе дело до того, что отец говорил? Что я, без твоей помощи, не знаю, что мне говорить... Дурак!
Покрасневшая от злости Одарка стала пробовать кашу.
– Совсем несоленая! Что ж ты, не пробовала? – напустилась она на Кылыну.
– Я же по вкусу солила, – робко оправдывалась девушка.
– Хороший у тебя вкус! Дай соли! – И она насыпала по целой горсти в каждый чугун.
Хотя косари и жаловались, что каша пересолена, но Одарка и ухом не повела. Склонившись над шитьем под тенью липы, она думала: «Ох, уж эти дети! Как ни остерегаешься, они все разболтают...»
На третий день Колесник вернулся сердитый и нахмуренный. Дело о потраве он проиграл в суде. «Что это за судья? У вас, говорит, нет ни свидетелей, ни поличного. Зачем все это нужно? Разве я стану врать? Ты же судья – так суди по совести! Я, значит, вру, по-твоему? Ну, ладно, доживем до новых выборов. Пустим тебя, голубчик, вверх тормашками. Кто тебя выбирает? Мужики, думаешь? Дожидайся, пока тебя выберут!» – ворчал он, ругая заодно и судью, и лесника, и слобожан.
На следующее утро Колесник и Христя пили чай в столовой. Снаружи в открытое окно доносился какой-то шум.
– Тут такой нету, – услышали они голос Кирила.
– А мне хозяева велели идти сюда и спросить Христю Притыку.
Услышав, что речь идет о ней, Христя бросилась к окну. У развалин старого замка рядом с Кирилом стоял молодой парень и держал в руке какой-то круглый предмет, завернутый в белый платок.
– Что там такое? – крикнул Колесник.
– Да это паренек из Марьяновки, – ответил Кирило. – Ищет какую-то Христю Притыку. Я говорю, что у нас такой сроду не было, а он одно твердит, что здесь она.
– Ты от кого? – спросил Колесник.
– Да я из Марьяновки, от Карпа Здора.
– Что тебе нужно?
– Мои хозяева прислали Христе сотового меду и наказывали беспременно отдать только ей в руки.
– А ты уже всем разболтала о себе и коммерцию завела! Бери, если твое! – крикнул Колесник и, резко повернувшись, ушел в свою комнату.
Христя наклонилась и взяла узелок.
Руки ее дрожали, и вся она пылала. Кирило на нее смотрел с таким удивленным видом, точно перед ним был выходец с того света.
– С женщинами никогда толку не добьешься! – ворчал Колесник, вернувшийся в столовую. – Нет того, чтобы держать язык за зубами. Хвастаться надо – вот куда мы шагнули! Знай наших! Недаром говорят: волос долгий, а ум короткий. Ну какая тебе польза с того, что ты себя раскрыла? Да Оришка первая наплюет на тебя... – Он не договорил и снова ушел в свою комнату.
Христя сидела точно на горячих угольях. И надо же было Одарке затеять такое! Что, просила она ее? Нужен ей этот мед?
– Посуду опорожните? – спросил хлопец.
– У вас чистая мисочка есть, бабуся? – сказала Христя.
– Зачем?
– Да соты выложить.
– Так бы и сказали. А то про мисочку спрашивает. У нас не так, как у других, что иной раз и ложки в доме нету. Давайте! – и своими корявыми руками она почти вырвала узелок из рук Христи.
– От кого это? Ну и соты! – сказала она уже ласковее, увидя три больших пласта липового меда.
Христя молчала, думая: «Хоть бы скорее она отпустила парня». Он казался ей сейчас живым укором.
Между тем Оришка не спешила. Христя терпеливо ждала.
– Чего вы ждете? Я сама принесу, – гаркнула Оришка, перекладывая последний кусок.
Христя схватила тарелку, платок и помчалась в комнату.
– Постойте! – крикнула Оришка. – Там еще мед остался. Надо же вымыть! Зачем такая спешка! – Войдя в комнату, она забрала тарелку и ушла в кухню.
Христя тяжело вздохнула.
Упреки Колесника еще звучали в ее ушах, а тут еще Оришка ворчит.
Христя открыла свой сундучок и начала в нем рыться. В это время вернулась Оришка, неся в одной руке миску с медом, а в другой – опорожненную посуду.
– Нате вам, а то еще скажете, что я украла. Стара уж я для этого, – сказала она обиженно и тотчас же ушла в сени.
Христя вся затряслась, но решила сдержаться. Она отдала хлопцу посуду, сунув ему в руку монету.
Хлопец низко поклонился, поблагодарил и ушел со двора.
Больше Христя не могла сдерживаться. Она отвернулась, и слезы градом полились у нее из глаз. Словно подстреленная, свалилась она на постель.
– Опять начинается! – с горечью произнес Колесник, войдя в комнату и почесывая затылок. – Ну, чего ты?
Христя вздрагивала от рыданий, уткнувшись лицом в подушку.
– Вот всегда так... – сказал Колесник, сердито шагая взад и вперед по комнате. – Сами натворим, да еще и плачем, покоя людям не даем.
– Что я такое сделала? – сквозь слезы спросила Христя.
– Зачем ты в Марьяновку ездила?
Христю словно кнутом стегнули. Она поднялась и заплаканными глазами сердито взглянула на Колесника.
– Спросите у бабки, которой вы наказали следить за мной.
Колесник вытаращил на нее глаза.
– А вчера... или третьего дня, где ты была?
– У любовников. Их у меня целая шеренга.
– У нас никогда не бывает, как у людей... Или слезы, или крик, – тихо сказал Колесник и вышел из комнаты.
Еще тяжелее стало на сердце у Христи. Она подумала, что подозрения ее, может быть, напрасны. Колесник ушел обиженный, не упрекнув ее ни в чем. Может, у него и в мыслях не было того, что ей померещилось. Он бы это как-нибудь проявил, а то предпочел уйти, чтобы не поднять бучи. Отчего же она так думала? Старая ведьма тогда намекнула перед отъездом Колеснику, а ей уж показалось, что это так и есть. Досада пиявкой впилась в ее сердце. Обидные слова Оришки и назойливый допрос Колесника жгли ее, словно горячие уголья. Она громко зарыдала. В комнату вошла Оришка, поглядела на плачущую Христю, пожала плечами и вернулась в кухню.
