— Да не знаю, — сказал Том. — Что-то не понравился мне этот человек. Уж очень зазывал. А сколько будут платить, не говорит. Будто бы не знает точно.
Мать сказала:
— Поедем в Мэрисвилл. Все равно, сколько ни заплатят. Едем.
— Это очень далеко, — сказал Том. — Не хватит на бензин. Не доберемся. Вот ты, ма, говоришь «думайте». А я ничего другого не делаю, только и думаю все время.
Дядя Джон сказал:
— Тут один говорил, будто скоро начнут собирать хлопок в Туларе. Это, кажется, недалеко.
— Надо уезжать, и поскорее. Хоть лагерь и хороший, а я здесь все равно больше не останусь. — Мать взяла ведро и отправилась в санитарный корпус за горячей водой.
— Ма у нас совсем разошлась, — сказал Том. — Я ее такой злющей давно не видал. Прямо кипит.
Отец облегченно вздохнул:
— Что ж, она хоть заговорила обо всем начистоту. Я уж сколько ночей не сплю, ломаю себе голову. А теперь решим, как быть дальше.
Мать вернулась с полным ведром; от горячей воды шел пар.
— Ну, — спросила она, — надумали?
— Все еще думаем, — ответил Том. — А что, если в самом деле двинуться на север, где хлопок? Здесь мы все объездили. Здесь ничего не найдешь, это уже ясно. Так вот, давайте погрузим все вещи и подадимся на север. Поспеем как раз к самому сбору. Я на хлопок пойду с превеликим удовольствием. Эл, а бензина у тебя полный бак?
— Почти. Двух дюймов не хватает.
— Что ж, этим обойдемся.
Мать подняла тарелку над ведром.
— Ну? — спросила она.
Том сказал:
— Ну, победила. Поедем. Так, что ли, па?
— Видно, придется, — ответил отец.
Мать взглянула на него.
— Когда?
— Да откладывать нечего. Можно и завтра утром.
— Утром и поедем. Я же вам говорю, сколько у меня всего осталось.
— Ты, ма, не думай, мне здесь тоже не хочется сидеть. Я уже две недели досыта не наедался. Есть — ел, да толку от такой еды мало.
Мать опустила тарелку в ведро.
— Значит, утром, — сказала она.
Отец хмыкнул:
— Вот какие времена настали, — язвительно проговорил он. — Раньше мужчина всем распоряжался. А теперь женщины командуют. Похоже, надо припасать палку.
Мать поставила мокрую тарелку на ящик. Она улыбнулась, не поднимая головы.
— Что ж, припасай. Вот будем сыты, устроимся где-нибудь, тогда, может, палка тебе и пригодится. А сейчас ты не делаешь своего прямого дела — не работаешь, не думаешь за всю семью. Будь по-иному — что ж, пожалуйста, замахивайся своей палкой, а женщины притаятся, как мыши, и только носом будут шмыгать. Тебе кажется, что женщину и сейчас можно исколотить. Нет, па! Сейчас тебе придется вступить с ней в драку, потому что у нее тоже палка припасена.
Отец оторопело улыбнулся.
— Ты бы хоть при детях этого не говорила, им такие слова пользы не принесут, — сказал он.
— А ты сначала накорми их, а потом рассуждай, где польза, а где вред, — ответила мать.
Отец встал с негодующим видом и ушел, и дядя Джон поплелся за ним.
Руки матери все еще плескались в ведре, но она проводила обоих мужчин взглядом и горделиво сказала Тому:
— Он молодец. Еще держится. Того и гляди меня отколотит.
Том засмеялся:
— Ты что же это — нарочно его подзуживаешь?
— Конечно, — сказала мать. — Мужчина иной раз мучается, мучается — совсем себя изведет, потом, глядишь, и ноги протянул с тоски. А если его разозлить как следует, тогда все будет хорошо. Па ничего не сказал, а обозлился — ух как! Он мне теперь покажет.
Эл встал.
— Пойду прогуляюсь немного, — сказал он.
— Не мешало бы машину проверить перед отъездом, — напомнил ему Том.
— Нечего там проверять.
— Смотри! Если что случится, ма на тебя напущу.
— Нечего там проверять. — Эл молодцевато зашагал вдоль палаток.
Том вздохнул:
— А я что-то устал, ма. Может, ты и меня разозлишь?
— Ты умнее, Том. Злить тебя незачем. У тебя поддержки надо искать. Остальные все… будто чужие… все, кроме тебя. А ты не сдашь, Том.
Все ложилось на его плечи.
— Не нравится мне это, — сказал он. — Я хочу погулять, как Эл. Хочу обозлиться, как па, или запьянствовать, как дядя Джон.
Мать покачала головой:
— Ничего у тебя не выйдет, Том. Я знаю. Я это с тех пор знаю, когда ты был еще маленький. Не выйдет, Том. Есть такие люди, которые устроены раз и навсегда. Вот Эл — мальчишка, у него одни девчонки на уме. А ты никогда таким не был.
— Как не был? — сказал Том. — Всегда был и сейчас такой.
— Нет. Ты что ни сделаешь, все дальше себя захватишь. Я это всегда знала, и когда тебя в тюрьму посадили, тоже знала. Такой уж ты человек.
— Нет, ма. Ты это брось. Это тебе только так кажется.
Она положила вилки и ножи на груду тарелок.
— Может быть. Может, и кажется. Роза, вытри посуду и убери.
Роза Сарона, выпятив свой огромный живот, с трудом поднялась с места. Она лениво подошла к ящику и взяла в руки мокрую тарелку.
Том сказал:
— Ишь как ее расперло, даже глаза на лоб вылезли.
— Нечего над ней подтрунивать, — сказала мать. — Она у нас молодец! А ты бы пошел простился с кем надо.
— Ладно, — сказал Том. — Пойду узнаю, далеко ли туда ехать.
Мать сказала Розе Сарона:
— Это он так болтает, это не обидно. А где Руфь с Уинфилдом?
— Убежали за отцом.
— Ну, пусть их.
Роза Сарона лениво перетирала тарелки. Мать незаметно оглядела ее.
— Ты здорова ли? Я смотрю, у тебя будто щеки запали.
— Мне велели пить молоко, а я не пью.
— Знаю. Молока нет.
Роза Сарона хмуро проговорила:
— Если б Конни не ушел, мы бы теперь жили в своем домике, он бы учился. И молоко бы покупали. И ребенок родился бы здоровый. А теперь какой он будет? Мне надо пить молоко. — Она сунула руку в карман передника и положила что-то в рот.
Мать спросила:
— Что ты грызешь? Покажи.
— Ничего.
— Покажи, что это у тебя?
— Ну, известка. Я нашла большой кусок.
— Это все равно что землю есть.
— А меня тянет на нее.
Мать долго молчала. Она разгладила руками платье на коленях.
— Это бывает, — сказала она наконец. — Я раз съела кусок угля, когда была беременная. Большой кусок угля. Бабка меня отругала. А ты не говори так про ребенка. Ты даже думать об этом не имеешь права.
— Ни мужа. Ни молока.
Мать сказала:
— Будь ты здоровая, я бы тебе всыпала как следует. Пощечину бы залепила. — Она встала и ушла в палатку. И вскоре вышла и, остановившись перед Розой Сарона, протянула руку. — Смотри! — В руке у нее были маленькие золотые серьги. — Это тебе.
Глаза у Розы Сарона повеселели, но она тут же отвела их в сторону.
— У меня уши не проколоты.
— А я сейчас их проколю. — Мать снова ушла в палатку. Она вернулась с картонной коробочкой в руках. Быстро продела в иглу нитку, взяла ее вдвое и завязала несколько узелков. Потом продела нитку во вторую иглу, тоже завязала ее узелками и вынула из коробочки пробку.
— Больно будет. Ой!
Мать подошла к Розе Сарона, сунула пробку ей за ухо и проколола мочку иглой.
Роза Сарона съежилась.
— Колет. Ой, будет больно!
— Больнее не будет.
— Нет, будет.
— Ну, хорошо. Давай сначала посмотрим с другой стороны. — Она подложила пробку ей за ухо и проколола вторую мочку.
— Ой, будет больно!
— Тише, тише, — сказала мать. — Вот и все.
Роза Сарона с удивлением посмотрела на нее. Мать перерезала нитки и протянула в обе мочки по узелку.
— Ну вот, — сказала она. — Теперь будем каждый день протягивать по одному узелку, а через две недели сможешь надеть серьги. Возьми! Это теперь твое. Спрячь их у себя.
Роза Сарона осторожно потрогала уши и посмотрела на капельки крови, оставшиеся на пальцах.
— Совсем не больно. Только чуть укололо.
— Это давно надо было сделать, — сказала мать. Она взглянула дочери в лицо и торжествующе улыбнулась. Ну, кончай с посудой. Ребенок у тебя будет хороший. Я чуть не забыла, — тебе рожать скоро, а уши не проколоты. Ну, теперь не страшно.
— Разве это что-нибудь значит?
— Конечно, — сказала мать. — Конечно, значит.
Эл неторопливо шел к площадке для танцев. Поравнявшись с одной маленькой палаткой, он негромко свистнул и зашагал дальше. Он вышел за черту лагеря и сел на траву.
Красная каемка облаков, собравшихся на западе, потухла, и сердцевина у них стала черная. Эл почесал ноги и поднял голову, глядя в вечернее небо.
Через несколько минут невдалеке показалась девушка — белокурая, хорошенькая, с точеными чертами лица. Она молча села рядом с ним на траву. Эл обнял ее за талию, и его пальцы забрались чуть повыше.
— Не надо, — сказала она. — Щекотно.
— А мы завтра уезжаем, — сказал Эл.
Она испуганно посмотрела на него.
— Завтра? Куда?
— Дальше на север, — небрежно бросил он.
— А мы поженимся?
— Поженимся — когда-нибудь.
