— Пойдете со мной, мистер Бимиш? — спросил он.
— Опережу вас, — ответил Хамилтон.
Перевод с английского Н. Цыркун
1
Майским полднем, когда деловой Лондон делает паузу в трудах, дабы восстановить силы за ленчем, в кофейном зале клуба «Трутни» на Доувер-стрит произошло приятнейшее событие — встреча школьных друзей. Годфри, лорд Бискертон, сын и наследник шестого графа Ходдесдона, угощал своего некогда закадычного дружка Джона Бересфорда Конвея.
В то утро, направляясь в Сити, чтобы обсудить с управляющим банка небольшую проблему, связанную с превышением кредита, лорд Бискертон случайно столкнулся с Берри Конвеем на Корнхилл. Последний раз они виделись три года назад, и теперь в поведении лорда, когда он смотрел через стол на своего визави, сквозил легкий упрек, вроде того, с каким взыскательный постановщик блошиного театра возвращает на место свою артистку, скакнувшую прочь из загончика.
— Невероятно! — сказал он.
Лорд Бискертон был молодым человеком с рыжей шевелюрой и такого же разительного оттенка растительностью над верхней губой, которую можно было принять за робкий набросок будущих усов. Он с чувством налегал ножом и вилкой на лежавшую перед ним жареную подметку.
— Совершенно невероятно, — повторил он. — Никак не могу успокоиться. Заинтригован. Вот сидим мы, два птенчика, с одной стороны — ты, с другой — я, которые когда-то были не разлей вода. Наша дружба была каноном братской любви. И убей меня Бог, если мы хоть раз видались с того самого лета, когда Ореховый Прутик выиграла юбилейный гандикап. Уму непостижимо.
Берри Кон вей чуть заерзал на стуле. Он выглядел смущенным.
— Надеюсь, что мы все же скучали друг по другу.
— Но в какой мере? — Лорд Бискертон был настроен дойти до самых глубин. — Вот что мне желательно знать. В какой мере? Я бываю везде. На бегах, в ресторанах, театрах, словом, всюду. Любого спроси, тебе скажут, как трудно меня обойти. Я отравляю жизнь чертовой прорве народу. «Мать моя, — сетуют они, — опять ты!» — и бросаются в первый попавшийся переулок затем лишь, чтобы столкнуться со мной лоб в лоб. И как только тебя миновала чаша сия?
— Вот оно, фамильное везение Конвеев.
— Тогда почему ты меня не искал? Тебе должно быть известно, где я обретаюсь. В телефонную книгу заглянул бы.
Берри покатал пальцами хлебный шарик.
— Далек я теперь от тех дней, — ответил он. — Живу в пригороде, в Вэлли Филдс.
— Не женился, а? — с внезапной тревогой спросил лорд Бискертон. — Не обзавелся женушкой или другой такой бедой?
— Нет, живу с Обломком Прошлого. Бывшей нянькой. Она, кажется, до сих пор себя ею считает, — сказал Берри, и лицо его омрачилось. — Когда я нынче утром уходил из дома, она кричала вслед, не забыл ли я надеть теплые кальсоны.
— Мой дорогой! — Лорд Бискертон удивленно поднял брови. — К чему такие интимные подробности? Не стоит позволять себе лишнего. Старушка хлопочет вокруг тебя? Что ж, таковы они все, старые няньки, — добавил он, передернувшись от неприятного воспоминания, — Моя однажды поцеловала меня на перроне Паддингтонского вокзала, загубив мой авторитет в школе на целый семестр. А почему ты не отцепишь от себя эту болячку? Назначил бы ей ренту.
— Ренту! — усмехнулся Берри. — На какие шиши? Скажу тебе, Бисквит, всю правду. Я потому выпал из нашего круга, живу за городом и перестал видеться со старыми приятелями, что оказался на дне. У меня нет ни гроша.
Названный Бисквитом уставился на него.
— Ни гроша?
— Ну, я, может, преувеличил. Если быть точным, сейчас мои дела получше, чем года два назад, потому что я получил работу секретаря у Фрисби, американского финансиста. Но он платит мне всего несколько фунтов в неделю.
— Так ведь секретарь должен знать стенографию и прочую скукоту?
— Я научился стенографировать.
— Да что ты! — изумился Бисквит. По-видимому, это откровение заставило его наконец представить себе драматизм ситуации во всем его мраке. — Тебе, должно быть, пришлось нелегко.
— Именно так. Если бы один старый хрыч, от которого я абсолютно ничего не ожидал, не одолжил мне две сотни фунтов, я бы, наверное, помер с голоду.
— Да что же такое стряслось? — спросил Бисквит, сбитый с толку. — Ты в школе считался чуть ли не миллионером. Идешь, а в карманах звенят монеты. Бутерброд с джемом себе и товарищу — раз плюнуть. Куда же ухнули денежки? Что разладилось?
Берри мешкал с ответом. За последнее время он истосковался в одиночестве, и возможность поделиться невзгодами с сочувствующим собеседником выглядела соблазнительной.
— Ты вправду хочешь услышать историю моей жизни, Бисквит? — осторожно спросил он. — Тебе не наскучит?
— Наскучит? Что ты, мой дорогой! Да я горю от нетерпения. Выкладывай всю подноготную. Прямо с самого начала. Детство — окружение — гениальные задатки, унаследованные по мужской линии, — все, что полагается.
— Ну смотри, ты сам этого хотел. Бисквит задумался.
— Когда мы впервые встретились, — сказал он, — тебе было, помнится, лет четырнадцать. Обидчивый подросток, голенастый, красноухий, но над тобой стоило потрудиться, имея в виду твое огромное богатство. Откуда оно у тебя было? Только честно!
— От тети. Дело в том, что я был единственным ребенком…
— Ну, одного этого хватит.
— Моя мать умерла, когда я родился. Отца я никогда не знал.
— Я иногда сожалею о том, что знаю своего, — вставил Бисквит. — У шестого графа есть свои плюсы, но временами он просто невыносим. Так почему ты не знал своего отца? Ты был необычным ребенком?
— Он погиб в железнодорожной аварии, когда мне исполнилось три года. Тогда меня усыновила его тетка. Она как раз потеряла мужа, который оставил ей состояние. Он, кажется, заработал его производством джута. Те самые денежки, которые, по-твоему, звенели у меня в карманах. Единственное, что я о нем запомнил, — бакенбарды.
— В три года ты, должно быть, был пренеприятнейшим субъектом, — задумчиво протянул Бисквит. — Ты и в четырнадцать был не подарок. А уж в три на тебя, наверное, никаких нервов не хватало.
— Напротив. Ханна мне часто говорила…
— Что за Ханна?
— Ханна Уисдом. Которая за мной присматривает.
— Понятно. Та самая, которая следит за твоим нижним бельем. Мне было показалось, что ты ввел в нашу беседу сексуальный мотив.
— Ханна часто говорила, что в своем бархатном костюмчике я выглядел чистым ангелочком. У меня были длинные золотые локоны…
— Гадость какая, — сурово прервал его Бисквит. — Прекрати. Есть вещи, о которых не говорят при мужчинах. Давай ближе к теме. Ты остановился на богатой тетке. Итак, что же дальше?
— Она баловала меня, как принца. Отправила учиться в школу, потом в Кембридж, окружила самой утонченной роскошью.
Бисквит нахмурился.
— Очевидно, — сказал он, — где-то тут и зарыта собака. Только пока не пойму, где.
— Собака, — сказал Берри, — вот где. В то золотое беззаботное время, когда мы с тобой бездумно перебрасывались чернильными бомбочками, моя тетя, как теперь выясняется, так же бездумно просаживала свой капитал. Не знаю, пыталась ли она добывать золото из морской воды, но если нет, это единственная причуда, которая не пришла ей в голову. Всякому, кто возникал на ее горизонте с настолько бредовой идеей, чтобы от нее шарахались все здравомыслящие люди, она со всех ног бежала выписывать чек.
— Женщинам, — прокомментировал Бисквит, — нельзя доверять чековые книжки. Я всегда это говорил. Они все чокнутые.
— Два года назад она умерла, оставив мне свое состояние. Оно состояло из трех тонн ценных бумаг, выпущенных фиктивными компаниями. Вот и все, что мне досталось.
— Из князей в грязи, значит.
— Да.
— Ужасно, — констатировал Бисквит. — Иначе не скажешь.
— На мое счастье, адвокат моей тети, некто Эттуотер, имеет обыкновение появляться в трудную минуту, чтобы поддержать веру в человека. У него рыбьи глаза и деревянная физиономия, а когда он приходил к нам обедать, то всегда щелкал меня по носу как истый джентльмен старой закалки, если я осмеливался проронить хоть слово. Но видит Бог, под этой грубой внешностью… Словом, он одолжил мне двести фунтов — две сотни настоящих, весомых фунтов. Если у меня когда-нибудь появится сын, он будет наречен именем Эбнезера Эттуотера.
— Лучше ему не появляться, — заметил Бисквит.
— Эти деньги просто спасли мне жизнь. Три месяца я прочесывал Лондон в поисках хоть какой-то работы. А по ночам в поте лица изучал стенографию и машинопись. Наконец меня взял секретарем один человек из экспортно-импортной компании. Месяц назад он отошел отдел и рекомендовал меня своему коллеге и приятелю. Таким образом Фрисби вошел во владение моим бренным существованием. Вот почему, — заключил Берри, — я живу за городом и не общаюсь с Бискертонами и прочей золотой молодежью. Самое обидное, что, как раз когда разразилась эта катастрофа, я собирался отправиться в кругосветное путешествие на грузовом судне. Конечно, пришлось отказаться.
