— Идиотка, — пробормотала Мышь.
— Извините.
Она крепко сжала губы и откинулась на спинку стула, силясь сдержать смех, потом схватила салфетку, прижала ее к лицу и выскочила из-за стола. Отойдя шагов на пять-шесть, остановилась спиной к остальным. Бресли продолжал спокойно есть суп. Мышь улыбнулась Дэвиду:
— Не принимайте на свой счет.
— Дать бы ей как следует по мягкому месту, — проворчал Бресли.
Уродка продолжала стоять, выставив на обозрение свой длинный позвоночник и смуглую тощую шею, покрытую рыжим пушком. Потом отошла прочь, в полумрак, к камину.
— А Мышь-то — ваша поклонница, Уильямс. Она вам говорила?
— Да, мы с ней уже учредили общество взаимного восхищения.
— Очень разборчивое создание, наша Мышь.
Дэвид улыбнулся.
— По стопам Пифагора, да?
И старик продолжал поглощать суп. Дэвид взглянул на Мышь, как бы взывая к ней о помощи.
— Генри спрашивает, увлекаетесь ли вы абстракцией.
Дэвид слышал, как старик, уперев взгляд, в ложку с супом, пробормотал:
— Обструкция.
— Да. Боюсь, что это… правда.
Еще не успев поймать быстрый взгляд Мыши, он понял, что допустил ошибку. Старик ухмыльнулся:
— Почему же боитесь, мой друг?
Дэвид небрежно ответил:
— Это всего лишь риторическая фигура.
— Говорят, очень умственно. Мышь сказала: вызываете большой восторг.
— Als ich kann,46 — пробормотал Дэвид.
Бресли поднял глаза.
— Повторите?
В это время у стола вдруг появилась Уродка. В руке у нее были три розовые хризантемы, вынутые из вазы, которую Дэвид видел на камине. Один цветок она положила рядом с ним, другой — со стариком и третий — с Мышью. Потом села на стул и сжала руки на коленях. Бресли протянул руку и отечески потрепал ее по плечу.
— Так что вы сказали, Уильямс?
— Работаю в меру своих способностей. — И поспешно добавил: — Я скорее надеялся бы идти по стопам… — Но тут же понял, опять с опозданием, что делает вторую ошибку.
— По чьим стопам, мой друг?
— Брака?
Это была уже явная ошибка. У Дэвида перехватило дух.
— Вы имеете в виду его кубистскую бессмыслицу?
— Для меня она имеет смысл, сэр.
Старик помолчал. Еще поел супа.
— Все мы в молодости — отродье ублюдков. — Дэвид улыбнулся и хотел было возразить, но прикусил язык. — Много зверств видел в Испании. Невыразимые вещи. На войне бывает. Не только они. Наши — тоже. — Доев суп, он положил ложку, откинулся назад и устремил взгляд на Дэвида. — Бой окончен, мой дорогой. Думали хладнокровно прикончить меня? Я на это не иду.
— Как меня и предупреждали, мистер Бресли.
Старик вдруг расслабился, в его глазах блеснул веселью огонек.
— Тем более если знали, мой мальчик.
Дэвид развел руками: он знал. Мышь спросила:
— Хочешь еще супа, Генри?
— Слишком много чеснока.
— Вчера было ничуть не меньше.
Старик что-то буркнул и потянулся к бутылке. Уродка подняла руки и прочесала пальцами волосы, словно боясь, как бы они не прилипли к коже; потом, не опуская рук, слегка повернулась к Дэвиду:
— Нравится вам моя татуировка?
В подмышечной впадине у нее синело изображение маргаритки.
До конца ужина Дэвид, по молчаливому уговору с Мышью, старательно избегал разговора об искусстве. В этом ему помогала сама еда: quenelles23 из щуки под соусом beurre blanc24 (таких блюд он ни разу еще не пробовал), баранина pre sale25. Беседовали о французской кухне, потом о Бретани, о характере бретонца. Дэвид узнал, что Котминэ находится в Верхней Бретани, а не в Basse26, то есть не в Bretagne Bretonnante27, что дальше к западу и где местный язык еще не вышел из употребления. «Кот» (coet) означает дерево или лес, а «минэ» (minais) происходит от слова «монахи». Окружающие леса принадлежали некогда аббатству. Эту часть истории они опустили — говорили лишь о той, которую обозначает слово «coet». Беседа шла главным образом между Мышью и Дэвидом, хотя Мышь время от времени поворачивалась к Бресли, как бы прося его подтвердить или дополнить сказанное. Уродка не произнесла почти ни слова. Дэвид уловил разницу в их положении: Мыши позволялось иметь свое «я», Уродку же просто терпели. Как выяснилось в процессе разговора, она тоже когда-то изучала искусство, только занималась графикой, а не живописью. Познакомились они в Лидсе. Но она производила впечатление человека, который не слишком высоко ставит свои познания, — эта компания была ей не по плечу.
Старик, казалось, был доволен своей маленькой победой и настроился предстать перед Дэвидом, насколько возможно, таким же, каким тот видел его до ужина. Но если Мыши удавалось направлять разговор в безопасное русло, то ей не удавалось мешать Бресли пить. Сама она пила очень мало, Дэвид тоже потерял надежду угнаться за хозяином. Из armoire извлекли вторую бутылку, но и она к концу ужина опустела. Глаза Бресли помутнели. Пьяным он не выглядел, бокал держал уверенно — лишь взгляд выдавал, что стародавний демон снова овладел им. Фразы, которые он время от времени бросал, становились все короче — казалось, он никого уже не слушал. Когда Мышь пожаловалась, что они совсем не бывают в кино, беседа переключилась на фильмы, которые Дэвид видел в последнее время в Лондоне. Но старик оборвал разговор на полуслове.
— Еще бутылку, Мышь.
Девушка посмотрела на него, но он отвел глаза в сторону.
— В честь нашего гостя.
И тем не менее Мышь колебалась. Старик уперся взглядом в пустой бокал, поднял его и поставил на стол. Не резко, не раздраженно, но с некоторой долей нетерпения. Мышь встала и пошла к armoire. Очевидно, настал момент, когда лучше было уступить, чем настаивать. Бресли развалился на стуле и уставился из-под нависшей на лоб седой челки на Дэвида, на лице его застыла почти добродушная улыбка. Уродка, глядя в стол, спросила:
— Генри, можно мне пойти прилечь?
Бресли продолжал смотреть на Дэвида.
— Зачем?
— Книгу почитаю.
— Ты чертова кукла.
— Ну, пожалуйста.
— Ладно, проваливай.
Он даже не удостоил ее взглядом. Мышь принесла третью бутылку. Уродка с мольбой посмотрела на подругу, словно требовалось и ее разрешение. Та едва заметно кивнула, и в тот же миг Дэвид почувствовал, как пальцы Уродки на секунду сжали его ногу выше колена. Она протянула руку под столом, явно желая его подбодрить. Потом встала, пересекла комнату и пошла по лестнице наверх. Бресли придвинул бутылку к Дэвиду. Это был не жест вежливости, а вызов.
— Благодарю, с меня хватит.
— Коньяк? Кальвадос?
— Нет, спасибо.
Старик наполнил свой бокал до краев.
— Марихуана? — Он кивнул в сторону лестницы. — Это и есть книга, которую она будет читать.
Мышь спокойно возразила:
— Она этим больше не занимается. Ты же прекрасно знаешь.
Он сделал большой глоток.
— А по-моему, все вы, молодые сопляки, этим занимаетесь.
— Ко мне это не относится, — как бы между прочим сказал Дэвид.
— Мешает пользоваться логарифмической линейкой, да?
— Возможно. Но я не математик.
— Тогда как же вы это называете?
Мышь сидела опустив глаза. Помочь Дэвиду она уже не могла — разве что в роли молчаливой свидетельницы. Не было смысла притворяться, будто не ясно, что старик подразумевает под словом «это». Дэвид встретился взглядом с Бресли.
— Мистер Бресли, большинство из нас полагает, что термин «абстракция» утратил смысл. Учитывая, что наше представление о реальности сильно изменилось за последние пятьдесят лет.
Старик, казалось, задумался над тем, что услышал, но ненадолго.
— Я называю это изменой. Величайшей изменой в истории искусства.
От вина его щеки и нос покраснели, глаза сделались почти матовыми. Он по-прежнему сидел развалясь, только повернул свое кресло так, чтобы смотреть в лицо Дэвиду. В то же время он таким образом очутился ближе к девушке. За ужином Дэвид, слишком увлекся беседой с нею, был слишком внимателен… это он теперь понял, да к тому же старик, должно быть, следил за их беседой и до ужина. И теперь решил показать себя ее хозяином.
— Триумф евнуха. Вот так-то.
— Но это все-таки лучше, чем триумф кровавого диктатора?
— Ничем не лучше. Все дерьмо. И Гитлер дерьмо. Или ничтожество.
Мышь, не глядя на Дэвида, пояснила:
— Генри считает, что абстрактное искусство есть бегство от ответственности перед человеком и обществом.
Дэвид решил было, что Мышь солидарна с Бресли, потом догадался, что она просто взяла на себя роль переводчицы.
— Но разве философии не нужна логика? А прикладной математике не нужна чистая форма? Так же и искусство должно иметь свои основы.
— Бред. Не основы. Зады. — Старик кивнул на Мышь. — Пара сисек и… И все, что положено. Такова реальность. А не ваши дурацкие теории и педерастические краски. Я знаю, Уильямс, против чего вы все ополчились.
