— Мне казалось, ты не догадывалась о тяготах, выпавших на долю матери…
— Да, тогда не догадывалась, а сейчас, на старости лет, я очень хорошо понимаю, что ей пришлось претерпеть.
— Но, подводя итог нашему разговору: я уже не батрак, а состоявшийся писатель. Так что и ты, как подобает супруге писателя, должна следить за собой и не пренебрегать косметикой, согласна?
Не стерпев, я рассмеялся.
— Моя матушка, — продолжала жена, — была высокая, красивая женщина. Даже без косметики, одеваясь в простую домашнюю одежду, она поражала благородством и изяществом своего облика, она пользовалась всеобщим уважением, и не только потому, что была супругой главы компании… А я вся в отца — ни ростом не вышла, ни осанкой, да и красотой лица похвастать не могу. Сколько ни наряжайся, все без толку — на писательскую жену я не потяну. Уж не обессудь, лучше я, как прежде, все свое время буду посвящать нашему дому. Придется тебе смириться и принимать меня такой, какая я есть. Я самая настоящая жена батрака, нет мне большей радости, чем хранить наш домашний очаг. В этом мое счастье, мой земной рай…
Продолжая улыбаться, жена начала убирать со стола. Это был редкий случай, когда она заговорила о себе, и, может быть, именно это доказывало, что она и вправду счастлива.
Когда младшая дочь спросила меня о «фонде в пользу нуждающихся», я вкратце изложил ей то, о чем написал выше.
Дочь слушала меня внимательно, а под конец сказала:
— Спасибо за рассказ. Хоть я и не могу тягаться с мамой… В Судане меня наверняка ждет немало трудностей и испытаний, но я буду всякий раз вспоминать то, о чем ты рассказал, и не падать духом… Почему же ты ни разу не написал об этом в своих книгах?
— Незачем выставлять перед людьми то, что касается только нас двоих.
— Мамочка была против?
— Против — мягко сказано. Когда было напечатано мое первое произведение, она поклялась, что не будет читать ничего из написанного мной. И за всю жизнь ни разу не нарушила слова.
— Но почему? Что это значит?
— Ничего не значит.
Дочь молчала и глядела на меня недоверчиво, поэтому я поспешил с разъяснением:
— Если бы она прочла написанное мной, то в следующий раз, когда я начал бы писать, стала бы невольно оказывать на меня влияние. Но она не читала, поэтому мы с ней и не обсуждали того, что я пишу, следовательно, она была избавлена от необходимости в качестве жены писателя заниматься еще и литературой. Нас обоих это устраивало.
Тогда дочь попросила, поскольку она через день уезжает в Судан, уделить ей еще немного времени и, если я не устал, рассказать ей об обстоятельствах нашей женитьбы.
Будучи женой дипломата, она встречалась за границей со множеством японских политиков и предпринимателей, некоторые заговаривали с ней о ее дедушке и бабушке со стороны матери, выражали радость, что встретились с их внучкой, но обычно она пропускала эти замечания мимо ушей, ведь бабушка умерла еще до ее рождения, а дед умер, когда она училась в третьем классе, так что видела она его всего два-три раза. Но в период прежней службы ее мужа в Канаде она повстречалась с младшим двоюродным братом матери. Он работал в торговой фирме в Торонто, несколько раз навещал ее в резиденции консула и подробно рассказал ей о дедушке с бабушкой. То, что она узнала об их жизни, ее поразило. О моих бабушке и дедушке она знала достаточно много, поскольку во время учебы в университете в Токио жила рядом с домом моего старшего брата. Ей было любопытно, каким образом я, ее отец, чуть ли не изгнанный из семьи, смог жениться на единственной дочери крупного промышленника из Нагои, а кроме того, с возрастом у нее, видимо, пробудилась потребность в самоутверждении, и, преодолевая смущение, она для начала захотела узнать, каким образом поженились ее родители.
До сих пор я ни разу не писал в том, что предназначалось для публикации, об обстоятельствах своей женитьбы. Вовсе не потому, что я хотел сделать из этого тайну. Просто не было подходящего повода. Я дотянул до девяноста двух лет, живя литературным трудом, какие уж тут тайны личной жизни! Тем более когда спрашивает родная дочь. Я ответил без каких-либо внутренних затруднений:
— Ты ведь знаешь про моего названого отца из Адзабу…
— Да, и мама мне рассказывала, и ты об этом писал…
— Так вот, он дружил с отцом твоей матери, они были однокурсниками в Токийском университете.
Постараюсь теперь изложить все, что я, не таясь, рассказал дочери.
Отец из Адзабу и мой будущий тесть закончили юридическое отделение Токийского университета в самый разгар японо-китайской войны. В то время студентов было не много, и после окончания однокурсники продолжали поддерживать дружбу, встречаясь по нескольку раз в году. Поэтому, когда моя будущая жена, закончив женскую гимназию и поступив в английское училище Цуда, переехала в столицу, мой названый отец снял для нее и приставленной к ней старой служанки дом поблизости от себя и всячески опекал ее, а поскольку он выступал в роли поручителя, то, естественно, мне часто доводилось встречаться в нашем доме с ней и с ее отцом.
Поступив в университет, я нашел приют в доме названого отца, в Адзабу. Он обращался со мной как со своим собственным сыном, заботился о моем образовании, и я относился к нему как собственному отцу и любил как отца. Это были счастливые дни. Когда я отслужил три года в министерстве, он предложил мне, коль скоро у меня есть желание и пока я еще не вышел из подходящего возраста, съездить на учебу за границу. Он взялся сам договориться в министерстве и выхлопотать мне отпуск. Поскольку, разумеется, все расходы на учебу ложились на него, я обсудил его предложение с самым уважаемым мною человеком в министерстве — начальником департамента сельского хозяйства Исигуро. Начальник департамента сам в молодые годы брал двухгодичный отпуск для учебы в Англии, поэтому он одобрил мои намерения и обещал договориться в министерстве, чем немало меня успокоил.
Воспользовавшись случаем, мой благодетель, желавший, чтобы я официально стал его приемным сыном, побуждал меня для начала исполнить то, что требовалось с моей стороны, а именно выписаться из регистрационных списков моей семьи и оформить боковую ветвь рода. После этого он собирался, ни на кого не оглядываясь, официально зарегистрировать меня, ставшего формально сиротой, своим приемным сыном.
Но вот что произошло приблизительно за полгода до этого.
Мой будущий тесть через моего благодетеля обратился ко мне с предложением стать мужем его дочери. Я отказался. С ходу и наотрез. Впитав в себя дух эпохи Тайсё[4], я исповедовал в то время чистейший идеализм, и для меня была унизительной мысль связать себя родством с человеком без стыда и совести, имеющим множество любовниц и внебрачных детей. Я слишком хорошо знал о его порочных наклонностях из рассказов моего благодетеля.
Среди однокурсников моего благодетеля был господин Хамагути, впоследствии ставший премьер-министром. Мой будущий тесть и господин Хамагути были близкими друзьями, окончили один колледж, а во время учебы в Токийском университете некоторое время жили в одном пансионе и даже в одной комнате. Мой будущий тесть по его примеру после окончания учебы также возжелал стать политиком, вернулся в свой родной город Гифу и, занимаясь адвокатской практикой, начал готовиться к политической карьере.
В Гифу его семья славилась своим богатством, даже район, в котором находился его особняк, был назван его родовым именем, и все дома, сдаваемые в аренду в этом районе, принадлежали его семье. Для того чтобы стать политиком, надо было первым делом собрать голоса избирателей и стать депутатом, но одним богатством голосов не завоюешь. Избиратели должны тебя уважать и доверять тебе, но этого за один день не добьешься. Он решил подыскать себе супругу из семьи с безупречной репутацией.
Между тем семья моей будущей тещи славилась в Гифу не только своей родовитостью. Во время сильного землетрясения они раскрыли свои зернохранилища и раздали все свои запасы риса, заслужив благодарность горожан. Одну из дочерей в этой семье молва сравнивала с легендарной красавицей Комати, и он стал за нее свататься. Но ей едва исполнилось шестнадцать, и единственное, что ее занимало, были японские традиционные танцы да те искусства, которыми, как тогда считалось, обязана владеть любая приличная барышня. Он получил отказ. Тогда он лично посетил ее родителей и попросил руки их дочери, уверяя, что будет только рад, если она и после замужества продолжит свои занятия танцами. Отца девушки впечатлила столь безрассудная страсть, да и противостоять соблазну иметь своим зятем «ученого», первого в Гифу выпускника Императорского университета, он не мог и в конце концов дал согласие. Когда они поженились, ему было двадцать четыре года, ей — шестнадцать. Он с предвкушением ждал первого этапа в своей карьере политика — выборов депутатов, но в итоге провалился, проиграв основному сопернику. Голосовали в то время исключительно мужчины с высоким уровнем доходов, и все равно во время предвыборной кампании приходилось заискивать перед избирателями, втайне скупая голоса. Отчаявшись, он отбросил мечту стать политиком и тотчас переселился из Гифу в Нагою, решив заняться адвокатской практикой, чтобы в дальнейшем посвятить себя предпринимательской деятельности. Ко времени нашего знакомства он, заручившись поддержкой Момоскэ Фукудзавы, слывшего финансовым королем Нагои, уже преуспел в железнодорожном и электроэнергетическом бизнесе этого региона.
