— Вы были правы, — сказала она. — У нас есть более интересные темы для разговора. У меня кое-что на душе, и вы могли бы помочь мне в этом разобраться. Хотите?
Пэт кивнул головой.
— Если я буду откровенна? — безобразно откровенна? Я иногда слыхала разговоры об особых матчах, о пари и о ставках, я не обращала в то время особого внимания на эти разговоры, но мне казалось, все считают установленным тот факт, что с боксом связано много всяких жульнических и мошеннических проделок. Глядя на вас, например, мне трудно понять, как вы можете принимать в них участие. Я могу понять, что вы можете увлекаться боксом как спортом или можете бороться ради денег, но я не могу взять в толк…
— Тут не приходится ломать себе голову, — прервал ее Стьюбенер, меж тем как губы Пэта сложились в мягкую, снисходительную улыбку. — Это все одни россказни, все эти бредни о подстроенных боях, о заранее известных исходах и прочем. Это все неправда, мисс Сэнгстер, уверяю вас. А теперь разрешите мне рассказать вам, как я открыл Пэта Глэндона. Я получил как-то письмо от его отца…
Но Мод Сэнгстер не дала отвлечь себя в сторону и сама обратилась к Пэту.
— Послушайте. Я запомнила один случай. Это было несколько месяцев тому назад — я забыла уже участников этого состязания. Один из редакторов «Курьера» сказал мне, что намеревается выиграть крупный куш. Он не сказал — надеется, нет! Он намеревался! Он говорил, что знаком с закулисной стороной дела, и бился об заклад относительно числа раундов состязания. Он сказал мне, что борьба кончится на двенадцатом раунде. Этот разговор происходил вечером, накануне борьбы. И на следующий день он торжествующе обратил мое внимание на то, что борьба действительно была закончена на двенадцатом раунде. Мне это было безразлично, я тогда еще не интересовалась боксом. Но теперь я им интересуюсь. В те времена этот факт вполне соответствовал тому смутному представлению, какое я себе составила о боксе. Итак, вы видите, что это не одни только россказни, не правда ли?
— Я помню этот матч, — сказал Глэндон. — Это были Оуэн и Мэргуэзер. И он окончился на двенадцатом раунде, Сэм. И она говорит, что этот раунд был известен накануне. Как вы это объясните, Сэм?
— Как вы объясните удачу человека, получившего выигравший билет в лотерее? — уклонился импресарио, собирая мысленно материал для ответа. — В этом все и дело. Люди, изучающие условия и правила бокса, часто могут определить заранее число раундов, как люди, интересующиеся скачками, без риска ставят сто против одного. И не забывайте одно: на каждого выигравшего приходится один проигравший, не угадавший точного числа раундов. Мисс Сэнгстер, уверяю вас своей частью, что в настоящее время предрешенных боев… не существует.
— Ваше мнение об этом, мистер Глэндон? — спросила она.
— Он вполне согласен со мной, — перехватил Стьюбенер ответ Пэта. — Он знает, что все мои слова — чистая правда. Он всю свою жизнь боролся честно и правильно. Разве это не так, Пэт?
— Да, это правда, — подтвердил Пэт, и — странно — Мод Сэнгстер была уверена в том, что он не лжет.
Она провела рукою по лбу, словно желая прогнать омрачавшие ее голову недоумения.
— Послушайте, — сказала она. — Вчера вечером тот же редактор сказал мне, что ему известно, на каком раунде кончится ваш следующий матч.
Стьюбенер был близок к отчаянию, но слова Глэндона избавили его от ответа.
— Значит, редактор лжет! — Пэт в первый раз возвысил голос.
— Однако он не солгал в тот раз, по поводу того матча, — приняла она его вызов.
— На каком раунде, по его словам, закончится мое состязание с Нэтом Поуэрсом?
Она еще не успела ответить, как импресарио вмешался в разговор.
— Какой вздор, Пэт! — вскричал он. — Довольно. Это лишь обычные слухи по поводу всех состязаний. Давайте лучше продолжать наше интервью.
Но Глэндон его не слушал. Его глаза не отрывались от нее и из ласково-синих стали суровыми и повелительными. Она была уверена, что натолкнулась на что-то чрезвычайно важное и страшное, на что-то, что может сразу разъяснить все ее недоумения. В то же время повелительность его голоса и взгляда заставили ее затрепетать. Перед ней был настоящий мужчина, который сумеет подчинить себе жизнь и взять от нее то, что ему понадобится.
— Какой раунд назвал редактор? — повторил свой вопрос Глэндон.
— Ради всего святого, Пэт, довольно с этой ерундой, — вмешался Стьюбенер.
— Я бы хотела иметь возможность ответить вам, — сказала Мод Сэнгстер.
— Я полагаю, что могу сам разговаривать с мисс Сэнгстер, — прибавил Глэндон. — Выйдите отсюда, Сэм. Ступайте и займитесь фотографом.
Они посмотрели друг на друга в течение нескольких мгновений — молчаливых и напряженных, затем импресарио медленно двинулся к двери, открыл ее и, прислушиваясь к разговору, повернул голову.
— Итак, какой он назвал раунд?
— Надеюсь, что я не ошибусь, — дрожащим голосом сказала она, — но я уверена, что он назвал шестнадцатый раунд.
Она увидела, как на лице Глэндона отразились удивление и гнев, и перехватила взгляд, полный укоризны, брошенный им Стьюбенеру. Тогда она поняла, что ее удар попал в цель.
Глэндон имел все основания рассердиться. Он помнил, что, обсуждая этот матч со Стьюбенером, они порешили дать публике основательное зрелище за ее деньги, не затягивая слишком борьбы, и покончить матч на шестнадцатом раунде. И вот из редакции газеты является женщина и называет ему именно этот раунд.
Стьюбенер в дверях как-то поник и побледнел и, очевидно, с трудом сдерживался.
— Я поговорю с вами позже, — обратился к нему Пэт. — А пока заприте за собой дверь.
Дверь закрылась, и они остались одни. Глэндон молчал. На его лице были ясно написаны замешательство и недоумение.
— Ну, что ж? — спросила она.
Он встал, затем снова сел и провел языком по губам.
— Я могу сказать только одно, — сказал он наконец. — Матч не окончится на шестнадцатом раунде.
Она молчала, но ее недоверчивая и насмешливая улыбка оскорбляла его.
— Подождите, мисс Сэнгстер, и вы увидите, что ваш редактор ошибался.
— Вы хотите сказать, что программа меняется? — вызывающе спросила она.
Резкость ее слов заставила его вздрогнуть.
— Я не привык лгать, — сухо сказал он, — даже женщинам.
— Вы мне и не солгали, но вы же не отрицаете, что программа будет изменена. Может быть, я глупа, мистер Глэндон, но я не вижу разницы между числом раундов в том случае, когда оно заранее предрешено и всем известно.
— Я назову этот раунд вам, и ни одна живая душа на свете, кроме вас, не будет его знать.
Она пожала плечами и улыбнулась.
— Это звучит, как сделка на бегах. Их всегда устраивают таким образом, вы же знаете, но я все-таки не совсем глупа и понимаю, что тут что-то не так. Отчего вы рассердились, когда я назвала вам финальный раунд? Отчего вы рассердились на вашего импресарио? Зачем вы выслали его из комнаты?
Вместо ответа Глэндон отошел к окну, как бы затем, чтобы выглянуть на улицу, но, переменив свое намерение, повернулся в ее сторону. Она, не глядя, знала, что он изучает ее лицо. Затем он вернулся и сел.
— Вы сказали, что я не солгал вам, мисс Сэнгстер, и вы были правы. Я вам не лгал. — Он остановился, с трудом подыскивая слова для выяснения положения. — Думаете ли вы, что можете поверить тому, что я вам скажу? Поверите ли вы слову… призового боксера?
Она серьезно кивнула, глядя ему прямо в глаза, уверенная, что все, что он ей скажет, — чистая правда.
— Я всегда боролся правильно и честно. Я не трогал в своей жизни грязных денег и не проделывал никаких грязных штук. Из этого я и буду исходить теперь. Вы меня здорово потрясли своим сообщением. Я не знаю, что мне теперь делать. Я не могу так, сплеча разрешить свои сомнения. Я ничего не знаю. Но со стороны — это гадкая история. Это-то меня и смущает. Видите ли, мы со Стьюбенером обсуждали этот матч и порешили, что я закончу его на шестнадцатом раунде. И вот являетесь вы и называете этот раунд. Откуда ваш редактор мог это знать? Не от меня. Очевидно, Стьюбенер проболтался… или… — Он задумался над этой загадкой. — Или ваш редактор счастливо отгадывает. Я не могу разрешить эту загадку. Мне придется открыть широко глаза и ждать, пока я не пойму, в чем тут дело. Все, что я вам сказал, — правда, и вот вам в подтверждение моя рука.
Он снова поднялся со своего места и подошел к ней. Она встала ему навстречу, и он схватил своей большой рукой ее крошечную ручку. Взглянув друг другу прямо в глаза, оба они невольно поглядели на сплетенные руки. Она почувствовала, что никогда еще так ясно не ощущала своей женственности. Выразительность этих рук (ее — нежной и хрупкой, и его — крупной и сильной) была поразительна. Глэндон заговорил первый.
— Вам так легко причинить боль, — сказал он, и она почувствовала, как, словно ласка, ослабело его пожатие.
