Мальчик забирается в кровать и натягивает на себя одеяло. Мать заходит к нему, целует и уходит вновь, унося с собой лампу. В доме он в безопасности. Совсем рядом, в соседней комнате, спят его отец и мать. И только женщина с фермы, с этими ее сильными руками, сейчас далеко, совсем одна в ночи. Она гонит свою серую лошадь все дальше и дальше в темноту, в странное место, откуда берутся все эти прекрасные, густо благоухающие вещи, которые теперь лежат в ящиках в погребе.
4
— Что ж, привет, мистер Уэбстер. Недурное место вы нашли, где помечтать. Я тут стою и смотрю на вас уже несколько минут, а вы меня даже не замечаете.
Джон Уэбстер вскочил. День близился к концу, и какая-то серость покрыла деревья и траву в маленьком парке. Клонившееся к закату солнце освещало фигуру стоявшего перед ним человека, и, хотя человек этот был невысок и худощав, тень его была до нелепости огромной. Мужчину явно забавляла мысль, что процветающий предприниматель может замечтаться в парке, и он тихонько рассмеялся, а его тело при этом слегка раскачивалось взад и вперед. Тень покачивалась тоже. Как будто что-то повисло на маятнике и болтается туда-сюда, и даже когда Джон Уэбстер вскочил на ноги, в его голове проносились слова. «Он забирает жизнь медленным легким взмахом. Как же это происходит? Он забирает жизнь медленным легким взмахом», — говорили голоса. Словно кусочек мысли, выхваченной ниоткуда; обрывистая, танцующая маленькая мысль.
Стоявший перед ним человек был владелец букинистического магазинчика в переулке, по которому Джон Уэбстер имел обыкновение прогуливаться по пути на фабрику или с фабрики. Летними вечерами этот человек сидел в кресле у входа в магазин и делился своим мнением о погоде и о последних новостях с прохожими. Однажды, когда Джон Уэбстер шел по переулку вместе со своим банкиром, величавым седовласым господином, его отчасти смутило, что торговец книгами назвал его по имени. Он никогда не называл Уэбстера по имени до этого дня и ни разу не делал этого после. Стиральномашинный предприниматель почувствовал себя не в своей тарелке и поспешил объяснить банкиру, как обстоит дело.
— Я вовсе не знаю этого человека. Я никогда не заходил в его магазин, — сказал он.
Здесь, в парке, Джон Уэбстер стоял перед этим человечком в страшном смущении. Он решил отделаться безобидным враньем.
— Весь день голова раскалывается, вот я и решил посидеть минутку, — сказал он робко.
Ему было досадно, что он чувствует себя виноватым. Человечек понимающе улыбнулся.
— Вам лучше принять что-нибудь. Таких, как вы, эдакие штуки выбивают из колеи и начинается адов бардак.
Сказав так, он пошел прочь, и огромная тень плясала позади него.
Пожав плечами, Джон Уэбстер быстро зашагал по людной деловой улице. Теперь он точно знал, что ему следует делать. Он не застывал в праздном оцепенении и не давал ходу неясным мыслям — он энергично шел по улице. «Я не буду отвлекаться, — думал он. — Я буду думать о своем бизнесе и о том, как его развивать». На прошлой неделе к нему в контору заявился рекламный агент из Чикаго и предложил рекламировать его стиральные машины в крупнейших магазинах страны. Стоило это недешево, но рекламщик уверял, что Уэбстер сможет поднять отпускную цену и сбыть гораздо больше машин. Звучало это вполне разумно. Это помогло бы его бизнесу обрасти жирком, обрести статус во всей стране, а его самого превратило бы в настоящего воротилу делового мира. Почему бы не попробовать?
Он попытался поразмыслить об этом, но разум противился. Разум был пуст. Так уж вышло, что он шагал по улице, расправив плечи, и все на свете казалось ему таким по-детски несерьезным. Следовало сохранять осторожность, чтобы не расхохотаться над самим собой. Внутри притаился страх, что через несколько мгновений он расхохочется в лицо Джону Уэбстеру — воротиле делового мира, и страх заставлял его идти так быстро, как никогда в жизни. Когда он добрался до железнодорожных путей, ведущих к фабрике, то уже почти бежал. Это было так удивительно. Рекламный агент из Чикаго был способен произносить внушительные слова, нисколько не рискуя ни с того ни с сего рассмеяться. Когда Джон Уэбстер был молод, только что из университета, он прочел уйму книг и иногда думал, что ему может прийтись по душе самому писать книги — в те времена ему частенько приходило на ум, что его вообще никто не заставляет заниматься бизнесом. Может, он был и прав. Человеку, у которого мозгов ни на что не хватает, кроме как смеяться над самим собой, лучше не пытаться пробиться в воротилы делового мира, это уж точно. Хотелось бы, чтобы такие должности занимали серьезные и успешные парни.
Теперь он начал немного жалеть себя из-за того, что ему не было суждено стать воротилой делового мира. Какой же он бестолковый, хуже ребенка. Он принялся распекать себя: «Неужто я никогда не повзрослею?»
Он поспешил вдоль путей, стараясь думать, стараясь не думать, он не отрывал взгляда от земли, и тут что-то привлекло его внимание. На западе, за мелкой речкой, рядом с которой стояла его фабрика, солнце садилось за верхушки далеких деревьев, и его лучи вдруг выхватили среди камней на железнодорожном полотне что-то вроде осколка стекла.
Он остановил свой бег вдоль рельсов и наклонился, чтобы поднять его. Это было что-то такое, то ли какое-то украшение, то ли маленькая дешевая игрушка, потерянная ребенком. Камень был темно-зеленый, размером и формой как небольшая фасолина. Он держал камешек в руке, и, когда на него попадали лучи солнца, цвет его менялся. Это вполне может быть и ценная вещь. «Как знать, вдруг он вывалился из кольца какой-нибудь дамы, ехавшей через город на поезде, или из брошки, которой она закалывает воротник», — подумалось ему, и в ту же минуту в его голове возникла картина. Он видел высокую и строгую прекрасную женщину — не в поезде, а на холме над рекой. Река была широкой; стояла зима, и всю ее сковало льдом. Женщина подняла руку и куда-то показывала пальцем. На пальце было кольцо, а в кольцо вправлен зеленый камушек. Он мог рассмотреть все чрезвычайно подробно. Женщина стояла на холме, и солнце освещало и ее, и кольцо с камнем, который то бледнел, то становился темным, как морская вода, и рядом с женщиной стоял мужчина, представительный седой мужчина, в которого она была влюблена. Женщина говорила мужчине что-то о камне, вправленном в кольцо, и Джон Уэбстер очень отчетливо слышал каждое слово. Как странны были ее речи!
— Отец подарил мне его и велел носить, пока жива моя любовь, скольких бы я ни любила. Он называл его «драгоценным камнем жизни».
Заслышав рокот поезда где-то вдали, Джон Уэбстер сошел с рельсов. Тут вдоль реки как раз тянулась насыпь, по которой он мог идти. «Я не намерен нарываться на верную погибель, как нынче утром, когда меня спас тот молодой негр», — подумал он.
Уэбстер посмотрел на запад, и на вечернее солнце, и, наконец, на изгиб реки. Река теперь совсем обмелела, и только узенький поток вился среди широких берегов из засохшей грязи. Он положил зеленый камешек в карман жилета.
«Я знаю, что делать», — сказал он себе решительно. План возник быстро, сам собой. Он отправится на фабрику и быстро просмотрит почту. Потом, не глядя на Натали Шварц, встанет и уйдет. В восемь часов отправляется чикагский поезд; он скажет жене, что едет в город по делам, и сядет на этот поезд. Разве не полагается мужчине в этой жизни смотреть фактам в лицо, а затем переходить к действиям? Он приедет в Чикаго и найдет себе женщину. Словом, пустится в обычные свои похождения. Он найдет себе женщину и напьется, и если ему это понравится, то будет пьян несколько дней.
Время от времени случается, что совершенно необходимо вести себя как последнее дерьмо. Так он и будет себя вести. Из Чикаго, где для него найдется женщина, он напишет своему управляющему и велит уволить Натали Шварц. Затем отправит письмо самой Натали и выпишет ей чек на крупную сумму. Он выплатит ей полугодовое жалованье. Это могло обойтись ему в кругленькую сумму, но все лучше, чем то, что творится с ним сейчас, когда он превращается в форменного психа.
