Сэнди была в кабинете. Когда ворвался Галли, она удивленно подняла голову.
— Ну, что, — сказал он, — отсылаете письма?
Она так удивилась, что перестала выпутывать из волос какой-то счет.
— Не понимаю!
— Ладно, ладно, меня не проведешь. Я все знаю. Поправьте, если что не так. Вы собирались выйти замуж за С. Г. Бэгшота и, естественно, души в нем не чаяли. Потом вы о чем-то поспорили — и расстались. Вот твое кольцо, сказали вы, вот духи — а теперь и письма. Правильно?
— Более или менее.
— Значит, отослать?
— Да.
— Все кончено?
— Да.
— Что ж он такое сделал? Откуда вы знаете, что та девушка не его любимая тетя?
— Дело не в девушке.
— Так в чем же? Наступил на ногу? Потерял зонтик? Осудил прическу?
— Простите, Галли, я занята.
— То есть, не лезьте. Хорошо, не буду. Разберусь сам. «С» — это Сэмюэл?
— Да.
— Прекрасно. Зайду к нему, передам пакет из рук в руки. Узнаю факты, и чтоб мне треснуть, если не склею разбитые сердца. Видеть их не могу, — прибавил Галли. — С самого детства.
1Хотя Хэлси-корт находится в центре и обозначен буквой З,[101] цифрой 1, его нельзя назвать фешенебельным. Собственно говоря, это грязный, темный тупичок, где на вкус высшего света слишком много бродячих кошек, банановых шкурок и рваных газет. Герцоги его избегают, маркизы — тем паче, графы и виконты не станут здесь жить, даже если им приплатят. Расположены тут какие-то конторы и дом с квартирами, Хэлси-чэмберс, где обитают небогатые, но молодые люди. Когда-то в их числе был Джеф Миллер, писавший страшные романы, потом — Джерри Шусмит, издававший газету «Светские сплетни», а с тех пор, как они женились, словесность представлял Сэмюэл Галахад Бэгшот.
Рассказывая о себе любопытствующим бюрократам, он назывался присяжным поверенным, но есть три раза в день и платить за квартиру ему помогала пишущая машинка. Писал он блестящие статьи о рыбной ловле, здоровой жизни, великой любви и современной девушке, а также рецензии, интервью, путеводители по местам, связанным с сестрами Бронте или героями Диккенса, рассказы для отсталых детей и взрослых с размягчением мозга. Когда Галли отбыл в Лондон, он трудился над детской повестью о котенке Пухи-Пух, которую надеялся продать в рождественский номер журнала «Мой малыш».
Поглядев на него, никто бы не подумал, что он пишет повести о Пухи-Пухах и даже о котятах, которых назвали как-нибудь поприличней. Чтобы поярче передать впечатление от его внешности, изысканный стилист, скажем — Постав Флобер, выбрал бы слова «Ну и здоров!», хотя, будучи французом, выразил их в виде «dur» или «согасе». Когда-то его прочили в команду регби, для международного матча, а любовь к боксу несколько сдвинула его нос и покорежила ухо. Если бы он лично, сам, водил вас по краям Диккенса или Бронте, вы бы остерегались попасть с ним на болотистую пустошь или в темную аллею — и зря, ибо за пределами ринга и футбольного поля он не уступал в милосердии и кротости самому Гарроуэю.
Когда он написал: «Пухи-Пух был большой проказник» и откинулся на спинку стула, гадая о том, что же делать после блестящего начала, зазвонил звонок. Он открыл дверь. За нею стоял субтильный, но очень живой человек, пожелавший ему доброго утра.
— Здравствуйте, здравствуйте, — отвечал Сэм, не уступая ему в учтивости. Он подумал было, что принесли дело из суда, но тут же отмел эту мысль. Посыльные не носят моноклей и не улыбаются, да и вообще, вид у них похлипче, как-то позеленей. Прежде всего, его поразило, как хорошо выглядит немолодой гость. Это бывало со всеми, кто видел Галли. После той жизни, какую он прожил, он не имел ни малейшего права сверкать и блистать здоровьем — но сверкал и блистал. Былые собутыльники давно расползлись по больницам и курортам, тогда как он шел все выше и выше по ступеням попоек. Галахад Трипвуд открыл секрет вечной молодости: пей непрестанно; прерывай курение только тогда, когда щелкаешь зажигалкой; не ложись до трех часов ночи.
— Да? — сказал Сэм.
— Мистер Бэгшот?
— Да.
— А я Трипвуд.
— Да-а?
— Галахад Трипвуд.
Это имя сработало. Покойный Бэркли Бэгшот часто вспоминал друга. Рассказы о прошлом так или иначе касались блистательного Галли.
— Нет, правда? — обрадовался Сэм. — Отец о вас много говорил.
— Значит, вы сын Хобота! Собственно, я и не сомневался.
— Вы с ним очень дружили?
— Нет слов!
— Поэтому меня назвали Галахадом.
— Естественно! Прекрасная мысль… Сперва Хобот хотел, чтобы я был крестным, но потом поостерегся.
— Ну, спасибо, что заглянули. Как вы меня нашли?
— Сэнди Каллендер дала мне ваш адрес.
— Вы знаете Сэнди? — выговорил Сэм.
— Да, мы знакомы. Она служила в Нью-Йорке у моего приятеля, такой Чет Типтон. Он умер, она приехала в Лондон, искать работу. Моя сестра Гермиона как раз искала секретаря для моего брата Кларенса. В общем, ясно. Когда я утром покидал наш замок, Сэнди дала мне этот пакет. Имя и фамилия заинтересовали меня, я решил передать его сам, предполагая, что вы — сын моего друга Хобота. Не знаю, как оценил бы букмекер мои шансы, но я угадал, вы — его сын.
— А, вон что! Как… как там Сэнди?
— Физически — лучше некуда, духовно — не ай-я-яй. Грустит о чем-то, словно утратила любовь. Прав ли я, полагая, что в этом пакете — ваши письма?
Сэм угрюмо кивнул.
— Так я и думал. Точнее — знал.
Гость смотрел сквозь монокль с несомненным сочувствием. Сэм ему очень понравился, а долгие годы в «Пеликане», где вечно кто-нибудь мучался из-за кредитора, букмекера или женщины, научили его тому, как облегчает душу рассказ о своих бедах.
— Практически, — сказал он, — я мог держать вас на коленях или носить на руках. Надеюсь, вы не сочтете наглостью, если я спрошу, почему вы поссорились?
— Нет, что вы! Но это длинная история.
— Мне спешить некуда. Через какое-то время брат будет ждать меня у «Баррибо», но это — близко, за углом, да и подождет он охотно.
— Выпить не хотите?
— С удовольствием. Если есть, то виски.
— Только виски и есть.
— Превосходно. Я помешал вам работать?
— Вы мне помогли, я совсем запутался. Пишу, понимаете, про котенка, а что он делает — не знаю.
— Ловит свой хвост?
— Хорошо, а потом? Нужен сюжет, и покруче, чтобы пронять этих малюток.
— Конкретней. Умилить, рассмешить, напугать?
— Да что угодно. Я человек покладистый. «Мой малыш», видите ли!..
— Ничего в голову не приходит.
— Что ж, тогда — пейте, — гостеприимно сказал Сэм, ставя на столик стакан, сифон и бутылку.
2Подкрепившись первым глотком, Галли закурил сигарету.
— «Мой малыш»… — сказал я. — Я знаю человека, который стоял во главе этого зверского журнала. Некий Монти Бодкин. Вы не встречались?
— Я его видел в клубе «Трутни».
— Как, вы — трутень?! Сэм горько усмехнулся.
— О, да! — отвечал он. — В том-то и дело, мистер Трипвуд.
— Просто Галли.
— Можно?
— Да. Все меня так называют. Значит, вы говорили…
— Про этот чертов клуб. Если бы не он, мы бы с Сэнди не поссорились.
— Она хочет, чтобы вы оттуда ушли?
— Нет. Давайте я начну сначала.
— Превосходная мысль.
Сэм подумал немного, смешал виски с содовой и начал.
— Прежде всего, я обругал ее очки.
— Простите?
— С этого началось. Она их носит?
— Да. Честное слово, жалко. Они ей не идут.
— Вот и я так сказал. Она в них похожа на чудище из космоса.
— Что же она ответила?
— Ну, то и се…
Галли поджал губы. Истинный рыцарь, букмекеров или кредиторов он мог назвать как угодно, но с женщинами был учтив. Когда одна финка (отчасти — итальянка) ткнула его шпилькой в ногу, манера его осталась мягкой, язык — сдержанным.
— Нельзя смеяться над физическим недостатком, — сказал он.
— Каким это?
— По-видимому, она близорука.
— Ничего подобного. В том-то и дело. Это простые стекла. Она их надела для лорда Эмсворта.
— То есть как?
— А так. Чтобы казаться старше.
— Ага, ага… Чет Типтон вообще-то не возражал, но она, вероятно, думала, что брат мой — строже. Это не так, но моя сестра Гермиона вряд ли одобрила бы секретаршу, которой на вид лет восемнадцать.
— Скорее, семнадцать.
— Да, вы правы. А вообще-то для меня теперь все девушки выглядят на семнадцать лет. Странно. То же самое будет с вами. Итак, она озверела?
— Ну, не обрадовалась.
— Рыжие вообще впечатлительны. Но такую размолвку очень легко исправить. Попросил прощения, поцеловал — и все, мир.
— Это еще не все.
— Что ж, расскажите остальное.
— Когда вы дружили с отцом, вы бывали у него в Сассексе?
