— Он дал ей слово — я уже говорил вам, она сама мне сообщила — слово чести поступить так, как я скажу.
Мария остановила на нем долгий взгляд.
— А если вы ничего не скажете?
Тут он, по обыкновению, вновь прошелся по комнате.
— Кое-что я нынче утром ей сказал. Дал ответ — ответ, который обещал, после того как услышу от Чэда, что он готов обещать. Вы помните, она потребовала вчера, чтобы я вырвал у него чуть ли не клятву.
— Стало быть, цель вашего визита, — проронила мисс Гостри, — сводилась к тому, чтобы ей отказать.
— Отнюдь нет. Напротив, попросить отсрочки, сколь ни странным вам это покажется.
— Какая слабость!
— Совершенно верно! — Она проявляла раздражение — и прекрасно: теперь, по крайней мере, он знает, на каком он свете. — Если я человек слабый, мне следует это для себя выяснить. А если это не так, смогу утешиться, даже гордиться тем, что я — человек сильный.
— Единственное утешение, полагаю, — заметила она, — которое вам остается.
— Во всяком случае, — возразил он, — это даст еще целый месяц. В Париже, как вы сказали, в ближайшие дни и в самом деле станет пыльно и жарко, но жара и пыль ведь не самое главное. Я не боюсь остаться; лето здесь сулит свои бурные — вернее, тихие — радости: город в это время еще живописнее. Думается, мне в нем понравится. Вдобавок, — и он благодушно ей улыбнулся, — здесь будете вы.
— Ох, — вздохнула она, — моя скромная персона не прибавит Парижу живописности: я буду самой незаметной фигурой в вашем окружении. Однако, вполне возможно, — предупредила она, — никого другого у вас не будет. Мадам де Вионе скорее всего уедет. И мистер Ньюсем отправится вслед за ней. Разве только они заверили вас в обратном. Так что как бы ваше намерение остаться здесь ради них, — она считала своим долгом его предостеречь, — вас не подвело. Конечно, если они останутся, — добавила она, — Париж только выиграет в живописности. Впрочем, вы можете составить им компанию и в другом месте.
В первое мгновение Стрезер счел это счастливой мыслью, но уже в следующее оценил более иронически:
— Вы хотите сказать — они, возможно, уедут вместе?
Она не отвергла такой возможности.
— По-моему, — рассудила она, — они поступили бы с вами крайне бесцеремонно. Хотя, откровенно говоря, теперь уже трудно определить, в какой мере они должны церемониться с вами.
— Конечно, — согласился Стрезер, — мои отношения с ними весьма необычны.
— Вот именно; так что как тут определишь, в каком стиле им с вами вести себя. Да и собственные их отношения, — если они хотят держаться на той же высоте, — несомненно, нужно еще строить и строить. Самое лучшее, что они, пожалуй, могли бы предпринять, — вдруг решительно заявила она, — это удалиться в какой-нибудь уединенный уголок, тут же предложив вам разделить его с ними. — При этих словах Стрезер взглянул на нее: ему показалось, словно легкое раздражение — на его счет — вновь овладело ею, и то, что последовало, частично это подтвердило: — Ах, пожалуйста, не бойтесь сказать, будто в Париже вас удерживает перспектива наслаждаться пустым городом, обилием свободных мест в тени, прохладительными напитками, безлюдными музеями, вечерними прогулками в Лес,[97] не говоря уже об обществе нашей бесподобной дамы, которым вы будете пользоваться почти единолично. — И еще добавила: — И совсем распрекрасно было бы, смею думать, если бы Чэд на неделю-другую отправился куда-нибудь сам по себе. С этой точки зрения жаль, очень жаль, — заключила она, — что ему не приходит на ум повидаться со своей матушкой. Вы, по крайней мере, получили бы передышку. — Эта мысль на мгновение завладела ею. — Право, почему он не едет повидаться с ней? Даже недели, в такой удобный момент, было бы достаточно.
— Ах, дорогая моя леди, — не замедлил Стрезер с ответом, который, — чему он и сам удивился — оказался у него наготове, — дорогая моя леди, матушка Чэда сама его навестила. И уже целый месяц не отпускает от себя и держит очень крепко, что он, без сомнения, ох как почувствовал. Он усердно ее развлекал, а она не скупилась на благодарности. Вы предлагаете ему отправиться домой за дополнительной порцией?
Не сразу, но все же она тоже нашлась с ответом.
— Понимаю. Вы этого отнюдь не предлагаете. И не предлагали. А уж вы знаете, что ему нужно.
— И вы знали бы, дорогая, — сказал он мягко, — если увидели бы ее хоть раз.
— Увидела бы миссис Ньюсем?
— Увидели бы Сару… И для меня и для Чэда с ее приездом все разрешилось.
— И разрешилось, — задумчиво проговорила Мария, — таким чрезвычайным образом.
— Все дело в том, видите ли, — сказал он, словно пытаясь оправдаться, — что она — воплощение холодной рассудочности, и поэтому изложила нам свою позицию трезво и холодно, ничего не упустив. Теперь мы знаем, что думает о нас миссис Ньюсем.
Тут Мария, внимательно слушавшая, внезапно его прервала.
— А ведь я так и не сумела — раз уж зашла об этом речь — понять до конца, что вы, лично вы, о ней думаете. Разве вы — будем уж откровенны — не увлечены ею чуть-чуть?
— Такой же вопрос, — не уступая ей в стремительности, сказал Стрезер, — задал мне вчера вечером Чэд. Он спросил, неужели меня не волнует, что я теряю роскошное будущее. Впрочем, — поспешил он добавить, — естественный вопрос.
— Естественный? Только я хочу обратить ваше внимание, — сказала мисс Гостри, — что я такого вопроса вам не задаю. Меня интересует другое: неужели вам безразлично, что вы лишитесь вашего права на миссис Ньюсем как таковую.
— Отнюдь не безразлично, — произнес он очень веско. — Как раз наоборот. Меня с первого момента заботило, какое впечатление мои наблюдения произведут на нее, — подавляло, беспокоило, даже терзало. И хотелось лишь одного, чтобы она увидела то, что я здесь увидел. Я был очень расстроен, разочарован, удручен ее нежеланием это видеть — так же, как она тем, что сочла моим неистовым упрямством.
— Вы хотите сказать, она возмущалась вами, а вы ею?
Стрезер замялся.
— Я, право, не из тех, кто легко возмущается. Но, с другой стороны, я сделал много шагов ей навстречу, она же не сдвинулась и на дюйм.
— Стало быть, сейчас, — сделала свои выводы мисс Гостри, — вы находитесь на стадии взаимных обид.
— Нет… я только вам об этом рассказал. С Сарой я кроток, как ягненок. Ягненок, припертый к стене. Куда же деваться, если вас туда отчаянно толкают.
Она внимательно посмотрела на него.
— Да еще сбивают с ног?
— Пожалуй. У меня такое ощущение, будто я сильно грохнулся об пол — стало быть, меня и вправду сбили с ног.
Она мысленно перебрала его реплики — скорее в надежде в них разобраться, чем логически выстроить.
— Дело в том, мне кажется, что вы обманули ее ожидания…
— Сразу же по приезде? Возможно. Признаюсь, я открыл в себе много неожиданного.
— И конечно, — вставила Мария, — я тут сыграла не последнюю роль.
— В том, что я открыл в себе?..
— Назовем это так, — рассмеялась она, — раз уж вы из деликатности избегаете сказать, что и я тоже. Естественно, — добавила она, — вы ведь и приехали сюда, чтобы наслаждаться неожиданным — более или менее.
— Естественно! — Он оценил намек.
— Но все неожиданное досталось вам, — продолжала анализировать она, — а ей — ничего.
Он снова остановился перед мисс Гостри: кажется, она попала в самую точку.
— В этом ее беда — она не признает никаких неожиданностей. Позиция, которая ее полностью описывает и представляет; к тому же соответствует уже сказанному — она, как я назвал это, идеальное воплощение холодной рассудочности. Она считает, что все заранее расчислила и для меня, и для себя. Программа составлена, и в ней нет свободного места, никаких полей для корректив. Миссис Ньюсем заполнена до отказа, предельно плотно упакована, а если вам желательно еще что-то вместить или заменить, изъяв и внеся…
— Придется всю ее саму переворошить?
— А это приведет к тому, — сказал Стрезер, — что придется от нее — в нравственном и интеллектуальном смысле — освобождаться.
— Что вы, по всей очевидности, — не удержалась Мария, — в сущности, уже сделали.
Ее собеседник только вскинул голову:
— Я не сумел тронуть ее сердце. Ее ничто не трогает. Сейчас я увидел это, как никогда прежде; она — цельная натура и по-своему совершенна, — продолжал он, — а из этого следует, что любое изменение воспринимается ею как нечто себе во вред. Во всяком случае, — закончил он, — Сара предъявила мне миссис Ньюсем, как таковую, — так вы изволили выразиться? — со всем ее нравственным и интеллектуальным комплексом или наоборот, которому я должен сказать «да» или «нет».
Это откровение заставило мисс Гостри еще глубже задуматься.
— Заставлять насильно принимать целый нравственно-интеллектуальный комплекс или набор! Ну знаете!
