Завтра ваше превосходительство уезжает отсюда. Но я не могу не сказать вашему превосходительству еще раз перед отъездом, что я выполнил свой долг, весь свой долг целиком, с осторожностью, со спокойствием, с человечностью, с мягкостью и с мужеством.
Причины, на которых основано неодобрение моего поведения и которые указаны в отношении кабинета вашего превосходительства от 23 марта, сплошь вымышлены и ложны.
Я мог бы это доказать, и давно бы уже это сделал, если бы ваше превосходительство могли найти хотя бы полчаса времени, чтобы спасти правое дело.
Вы этого не сделали. И целая семья выброшена на улицу, обречена на нищету...
Но я не жалуюсь на это.
Я жалуюсь на то, что ваше превосходительство санкционировали систему злоупотребления властью, систему грабежей и убийств, от которой страдает несчастный яванец.
Это вопиет к небу!
На сбережениях из вашего индийского жалованья налипла кровь, ваше превосходительство!
Еще раз я прошу уделить мне минуту внимания — сегодня ли вечером, завтра ли утром. И, повторяю, я прошу не ради себя, а ради дела, которое я представляю, ради идеи справедливости и гуманности, которая должна лежать в основе всякой разумной политики.
Если же вы, ваше превосходительство, найдете совместимым с вашей совестью уехать отсюда, не выслушав меня, моя совесть будет спокойна, ибо я убежден, что сделал все, что было возможно, для предотвращения тех печальных, кровавых событий, которые скоро явятся последствием добровольного неведения, в каком упорно пребывает правительство в отношении положения яванского населения.
Макс Хавелаар».
Хавелаар ждал весь вечер. Он ждал всю ночь. Он надеялся, что, быть может, раздражение тоном его письма приведет к тому, чего он тщетно старался достигнуть мягкостью и терпением.
Но и тут его надежды не оправдались. Генерал-губернатор уехал, не выслушав Хавелаара. Еще одно превосходительство удалился на покой, на родину!
Хавелаар бродил по городу, бессильный и покинутый. Он искал...
Довольно, мой добрый Штерн! Я, Мультатули, перенимаю у тебя перо. Ты не призван писать биографию Хавелаара. Я вызвал тебя к жизни; ты послушно явился из Гамбурга, в очень короткое время я научил тебя недурно писать по-голландски, ты поцеловал Луизу Роземейер (что торгует сахаром), — довольно, Штерн! Я тебя отпускаю.
Этот Дрогстоппель и его жена...
Прочь, жалкое порождение грязной алчности и богомерзкого ханжества! Я тебя создал — ты вырос в чудовище под моим пером, мне тошно от моего собственного создания. Задохнись же в своем кофе и сгинь!
Да, я, Мультатули, который «много вынес», беру в руку перо. Я не требую снисхождения к форме моей книги. Эта форма казалась мне подходящей для достижения моей цели.
Эта цель была двоякой. Во-первых, я хотел создать для маленького Макса и его сестренки нечто вроде священной пусаки — дворянской грамоты, которую бы они хранили как память о своих родителях после их смерти в нищете. И, во-вторых, я хотел, чтобы меня читали.
Да, я хочу, чтобы меня читали! Да, я хочу, чтобы меня читали! Я хочу, чтобы меня читали государственные деятели, обязанные внимать знамениям времени; писатели и критики, которые должны же, наконец, заглянуть в книгу, о которой говорят столько дурного; купцы, интересующиеся кофейными аукционами; горничные, которые могут получить меня за несколько центов в библиотеке; генерал-губернаторы в отставке и министры в должности; лакеи этих превосходительств — проповедники, которые, по заветам предков, будут говорить, что я посягаю на всемогущего бога, тогда как я восстаю против бога, которого они создали по своему образу и подобию; тысячи и десятки тысяч экземпляров из породы дрогстоппелей, которые, продолжая вести свои делишки в прежнем духе, будут громче всех кричать: «Какая прекрасная книга!»; члены парламента, которые должны знать, что делается там, в огромной стране за морем, принадлежащей Нидерландскому королевству...
Да, меня будут читать!
Если эта цель будет достигнута, я останусь доволен. Я не стремился к тому, чтобы писать хорошо... Я хотел писать так, чтобы меня услышали; и как тот, кто кричит: «Держи вора!» — мало заботится о стиле своего импровизированного воззвания к публике, так и мне совершенно безразлично, как отнесутся к форме, в какой я выкрикнул свое: «Держи вора!»
«Книга пестра... в ней нет пропорций... погоня за эффектом... стиль плох... автор неопытен... нет ни таланта... ни метода...»
Прекрасно! Прекрасно! Все очень хорошо — но яванцы подвергаются угнетению!
Ибо опровергнуть основную тенденцию моей книги невозможно!
Впрочем, чем громче будут возмущаться моей книгой, тем лучше, ибо тем больше шансов, что я буду услышан! А этого я и хочу!
Но вы, кого я тревожу в ваших «спешных делах» и в вашем «спокойствии», вы, министры и генерал-губернаторы, не рассчитывайте чрезмерно на неопытность моего пера! Я еще научусь писать и после некоторых усилий добьюсь такой убедительности, что сам народ поверит в правду моих слов. Тогда я попрошу у народа места в парламенте, хотя бы для того, чтобы протестовать против «удостоверений в добропорядочности», которыми обмениваются знатоки индийского вопроса, — быть может, для того, чтобы высказать странную идею: что это качество действительно должно цениться...
Чтобы протестовать против бесконечных карательных экспедиций и геройских подвигов по уничтожению бедных, несчастных созданий, которых сначала насилиями доводят до восстания...
Чтобы протестовать против позорного бесстыдства циркуляров с призывами к общественной благотворительности в пользу жертв организованного пиратства.
Правда, повстанцы — изголодавшиеся скелеты, а пираты — откормленные молодцы!
Если же мне не дадут места в парламенте, если мне по-прежнему не будут верить?
Тогда я переведу свою книгу на те немногие европейские языки, которые я знаю, и на те многие, которым я могу еще научиться, чтобы потребовать у Европы того, чего я напрасно искал в Нидерландах.
И во всех столицах будут петь песни с припевом:
Между Фрисландией и Шельдой Лежит разбойничья страна!
А если и это не поможет?
Тогда я переведу свою книгу на малайский, яванский, сунданезский, альфурский, бугинезский, баттакский языки...
И я взращу сверкающие мечами военные песни в душах мучеников, которым я обещал помочь, я, Мультатули!
Спасение и помощь на пути закона, если это возможно; на законном
