Потратив три часа и проколов шину, они проползли на самой малой скорости по мягкому бездорожью — через канавы, по колеям, оставленным колесами телег — до селения, лежавшего позади холма с телеграфным столбом на вершине.
Внутри скелета, оставшегося от прежнего промышленного городка, стояли несколько брошенных домов. Все, что можно было вывезти, уже увезли; Дагни заметила буквально несколько человек. Строения превратились в вертикально стоящие руины; их сотворило не время, а человек, оставивший после себя хаотично отодранные доски, снятые куски кровли, дыры во взломанных погребах. Казалось, чьи-то слепые руки, жадные и ненасытные, шарили наугад, забирая все подряд, не зная, что именно может понадобиться завтра.
Среди руин обнаруживались и населенные дома; поднимавшийся из их труб дым был единственным заметным движение в городке. На окраине торчал железобетонный остов, некогда принадлежавший школе; он походил на череп с пустые глазницы выбитых окон… С него свисали редкие пряди волос — оборванные провода.
За городком, на далеком холме, стоял завод двигателестроительной компании «Двадцатый век». Стены, кровля его и дымовые трубы производили впечатление строгой, неприступной крепости. Снаружи он казался в полном порядке — кроме серебристой водонапорной башни, бак которой заметно накренился.
Не заметив и следа дороги к заводу на поросших густыми зарослями холмах, они подъехали к ближайшему дому, из трубы которого сочилась жидкая струйка дыма. Дверь была открыта. Услышав звук работающего автомобильного двигателя, на пороге показалась старуха. Согбенная, опухшая, одетая в сшитое из мешковины платье, она едва перебирала ногами. Старуха посмотрела на машину без удивления и любопытства; пустые глаза ее принадлежали существу, давно потерявшему способность чувствовать что-нибудь, кроме усталости.
— Не покажите ли вы нам дорогу к заводу? — спросил Риарден.
Женщина ответила не сразу; казалось, она разучилась разговаривать:
— К какому еще заводу?
— К этому, — показал Риарден.
— Он закрыт.
— Я в курсе. Но есть ли к нему какая-нибудь дорога?
— Не знаю.
— Любая дорога, может быть, тропка?
— В лесу их много.
— А машина там сможет проехать?
— Кто знает.
— Так как же нам туда добраться?
— Не знаю.
За ее спиной они увидели скудную обстановку дома.
Бесполезная газовая плита была накрыта какими-то тряпками, духовка ее служила шкафом. В углу стояла сложенная из камней печка, в которой под старым чайником горело несколько поленьев… по стене тянулась длинная полоса сажи. На ножках стола был пристроен белый предмет: снятая со стены чьей-то ванной комнаты фарфоровая раковина, полная подгнившей капусты. В бутылке на столе стояла сальная свеча. На полу не осталось никакой краски; его шершавые серые доски казались зримым воплощением боли в костях той женщины, что гнулась над ними и терла, пока не проиграла сражение с грязью, въевшейся теперь окончательно.
За спиной старухи молча, по одному, собрался целый выводок детей. Они смотрели на автомобиль не с присущим их возрасту любопытством, а с напряженным вниманием дикарей, готовых исчезнуть при первом признаке опасности.
— Сколько миль будет до завода? — спросил Риарден.
— Десять, — ответила женщина и добавила: — А может, и пять.
— А далеко ли до следующего города?
— Здесь нет никакого следующего города.
— Другие города найдутся всегда. Я хочу сказать, сколько до него ехать?
— Не знаю.
На пустыре у дома, на куске бывшего телеграфного провода, висели какие-то линялые тряпки. Посреди грядок скудного огорода бродили три тощих курицы, четвертая устроилась на насесте, устроенном из прежней водопроводной трубы. Посреди полной отбросов лужи пристроились две свиньи; через грязь была проложена дорожка из кусков взятого с дороги бетона.
Услышав вдали скрежет, Дагни и Риарден заметили мужчину, набиравшего воду из общественного колодца с помощью блока и веревки. Наполнив ведра, он неторопливо направился в сторону автомобиля. Два полных ведра казались слишком тяжелыми для тонких рук. Возраст его было трудно определить.
Он остановился у машины и принялся разглядывать ее. Полные хитрости и подозрительности глаза то и дело обращались к незнакомцам.
Достав десятидолларовую бумажку, Риарден потянул ее ему:
— Не покажете ли нам путь к заводу?
Тот посмотрел на деньги с угрюмым безразличием, не шевельнувшись, не протянув к ним руки, не поставив ведер на землю. Если есть на свете человек, совершенно лишенный жадности, подумала Дагни, то он перед нами.
— У нас здесь деньги не в ходу, — проговорил он.
— Но ты же как-то зарабатываешь на жизнь?
— Ага.
— Ну, тогда, что же заменяет вам деньги?
Мужчина опустил ведра, словно бы вдруг сообразив, что ему не обязательно сгибаться под их весом.
— Деньгами мы не пользуемся, — повторил он, — просто меняем одно на другое.
— А как вы торгуете с людьми из других городов?
— Мы не бываем в других городах.
— Нелегкая у вас здесь жизнь.
— А вам-то что?
— Ничего. Просто любопытно. А почему вы никуда не уезжаете?
— У моего старика была здесь бакалейная лавка. Только завод, вот, закрылся.
— А почему вы не уехали?
— Куда?
— Куда угодно.
— Чего ради?
Дагни посмотрела на ведра: их роль исполняли две прямоугольные жестяные банки с веревочными ручками; прежде они служили канистрами для масла.
— Слушай, — проговорил Риарден, — можешь ли ты показать нам дорогу к заводу, если она есть?
— Дорог здесь много.
— А найдется ли пригодная для автомобиля?
— Наверно.
— И какая же?
Мужчина задумался, стараясь разрешить проблему:
— Ну что ж, если вы свернете налево у школы и поедете прямо до кривого дуба, там и будет дорога, вполне пригодная для машины, если только пару недель не было дождя.
— А когда дождь был в последний раз?
— Вчера.
— А другой дороги нет?
— Ну, если вы сумеете проехать пастбищем Хансона, а потом сквозь лес, там будет хорошая прочная дорога, до самого ручья.
— А мост через ручей еще остался?
— Нет.
— А как насчет других дорог?
— Ну, если вам обязательно нужна дорога для автомобиля, по ту сторону Миллерова надела есть мощеная дорога, для машины лучше не найти, надо только повернуть направо у школы и.
— Но ведь эта дорога не ведет к заводу, так ведь?
— Нет, не ведет.
— Хорошо, — сказал Риарден. — Значит, нам придется искать дорогу самим.
Он как раз нажимал на стартер, когда в ветровое стекло ударил камень. Стекло было небьющимся, однако по нему разбежались трещины. Малолетний хулиган с гадким смешком исчез за углом, сопровождаемый взрывом хохота детей, расположившихся за соседними окнами или в каких-то укрытиях.
Риарден подавил готовое сорваться с губ ругательство. Мужчина обвел улицу вялым взором и чуть нахмурился. Старуха глядела на происходящее без малейших признаков интереса. Она просто стояла и молчаливо наблюдала, подобно фотореактивам фиксируя изображение просто для того, чтобы запечатлеть его, даже не понимая того, что видит.
Дагни уже несколько минут рассматривала ее. Бесформенная фигура женщины не говорила ни о возрасте, ни о нарочитом пренебрежении к себе; кроме того, хозяйка дома, похоже, была беременна. Это казалось невероятным, однако, приглядевшись повнимательнее, Дагни заметила, что похожие цветом на пыль волосы еще не поседели, морщин на лице почти не было; старческий вид ей придавали пустые глаза, согбенная спина, шаркающая поступь.
Дагни спросила:
— Сколько тебе лет?
Женщина посмотрела на нее без обиды, как смотрят, услышав бессмысленный вопрос.
— Тридцать семь, — ответила она.
Они уже отъехали на несколько кварталов, когда Дагни с ужасом воскликнула:
— Хэнк, эта женщина всего на два года старше меня!
— Да.
— Боже мой, как им удалось докатиться до такого?
Он пожал плечами:
— А кто такой Джон Голт?
Последним, что они увидели при выезде из городка, стал рекламный щит. Изображение все еще угадывалось на свисавших с него клочьях бумаги, только прежде яркие краски превратились в смертельную серость. Рекламировалась стиральная машина.
За городом, далеко в поле, неторопливо ходил человек, фигуру его искажало уродливое, неестественное напряжение: он тянул за собой плуг.
До двигателестроительного завода компании «Двадцатый век» они добрались через два часа, преодолев при этом две мили. И, поднявшись на холм, поняли, что странствие их оказалось бесполезным. На двери главного входа висел ржавый замок, но в огромных окнах зияли внушительные бреши, и завод был, по сути, открыт для всех и всего — сурков, кроликов и сухих листьев, обильно нанесенных ветром внутрь.
