— Отец приехал, — сказал он, целуя мать.
— Правда? — утомленно отозвалась она.
Старый углекоп вошел в комнату не без страха.
— Ну как живешь-можешь, лапушка? — сказал он, подходя, и поспешно, робко ее поцеловал.
— Да так себе, — ответила она.
— Вижу я, — сказал Морел. Он стоял и смотрел на жену. Потом утер платком слезы. Таким беспомощным он казался и таким заброшенным.
— Как ты там, справлялся? — спросила она устало, словно разговор с мужем отнимал силы.
— Ага, — ответил он. — Бывает, малость задолжаю, сама понимаешь.
— А обед она тебе вовремя подает? — спросила миссис Морел.
— Ну, разок-другой я на нее пошумел, — сказал он.
— Так и надо, если она не поспевает. Она рада все оставить на последнюю минуту.
Жена кое-что ему наказала. Он сидел и смотрел на нее как на чужую, и стеснялся, и робел, и словно бы потерял присутствие духа и рад сбежать. Жена чувствовала, что он рад бы сбежать, что сидит как на иголках и хотел бы вырваться из трудного положения, а должен, прилично случаю, медлить, и оттого его присутствие так ее тяготило. Он горестно свел брови, уперся кулаками в колени, растерянный перед лицом истинного несчастья.
Миссис Морел мало изменилась. Она пробыла в Шеффилде два месяца. Изменилось одно — к концу ей стало явно хуже. Но она хотела вернуться домой. У Энни дети. А она хочет домой. И вот в Ноттингеме наняли автомобиль — слишком она была больна, чтобы ехать поездом, — и солнечным днем ее повезли. Был в разгаре август, тепло, празднично. На воле, под голубым небом, всем им стало видно, что она умирает. И однако она была веселее, чем все последние недели. Все смеялись, болтали.
— Энни! — воскликнула миссис Морел. — Вон под тот камень метнулась ящерица!
Морел знал, что она приезжает. Он растворил парадную дверь. Все напряженно ждали. Собралось чуть не пол-улицы. Послышался шум большого автомобиля. Улыбаясь, миссис Морел ехала по своей улице домой.
— Только посмотрите, сколько народу меня встречает! — сказала она. — Но ведь я и сама бы так поступила. Здравствуйте, миссис Мэтьюз. Как поживаете, миссис Харрисон?
Слов ее ни та, ни другая не услыхали, но они видели, она улыбается, и кивали в ответ. И все между собой говорили, что у нее на лице печать смерти. На их улице ее приезд был величайшим событием.
Морел хотел сам внести жену в дом, но слишком он был стар. Артур взял ее на руки, как ребенка. У камина, где прежде стояла качалка, поставили большое, глубокое кресло. Больную раскутали, усадили, она пригубила коньяку и теперь оглядела комнату.
— Не думай, будто мне не нравится твой дом, Энни, — сказала она, — но как же приятно снова оказаться у себя дома.
И, охрипнув от волнения, отозвался Морел:
— Истинно, лапушка, истинно.
А Минни, забавная девчонка, сказала:
— Да как же мы вам рады.
В саду весело желтели заросли подсолнечников. Миссис Морел посмотрела в окно.
— Вот они, мои подсолнечники! — сказала она.
— Кстати, — сказал доктор Ансел однажды вечером, когда Пол Морел был в Шеффилде, — у нас в больнице в инфекционном отделении лежит человек из Ноттингема… Доус. Похоже, у него нет родных.
— Бакстер Доус! — воскликнул Пол.
— Он самый… Крепкий, видно, был парень, здоровяк. В последнее время у него были какие-то неприятности. Вы его знаете?
— Он одно время работал там же, где я сейчас.
— Вот как? Вы что-нибудь о нем знаете? Он все время мрачно настроен, не то пошел бы уже на поправку.
— О его домашних обстоятельствах знаю только, что он живет отдельно от жены и, по-моему, немного опустился. Но, может быть, вы скажете ему, что я здесь? Скажите, я его навещу.
При следующей встрече с доктором Пол спросил:
— Ну что Доус?
— Я его спросил, знает ли он человека из Ноттингема по имени Морел, — ответил доктор. — А он так на меня посмотрел, будто вот-вот вцепится мне в глотку. Тогда я сказал: «Я вижу, имя вам знакомо. Это Пол Морел». И сказал ему, что вы здесь и хотели бы его навестить. А он буркнул: «Чего ему надо?» — словно вы полицейский.
— Согласен он, чтоб я пришел? — спросил Пол.
— Ничего он не скажет… все равно, согласен он, не согласен, или ему наплевать, — ответил доктор.
— Почему?
— Я и сам хотел бы это понять. Целыми днями лежит мрачный. Слова из него не вытянешь.
— По-вашему, можно мне к нему зайти?
— Можно.
Какую-то связь ощущали между собой эти два соперника, особенно после того, как подрались. Пол отчасти чувствовал себя виноватым перед Бакстером и даже ответственным за него. И в его теперешнем душевном состоянии ощущал почти болезненную близость к Доусу, который ведь тоже страдает и отчаивается. Кроме того, их столкнула безмерная, ничем не прикрытая ненависть, а это тоже какие-никакие, но узы. Во всяком случае, в той первобытной драке встретились два пробудившихся в обоих дикаря.
С запиской от доктора Ансела Пол отправился в инфекционную больницу. Сестра милосердия, молодая крепкая ирландка, провела его в палату.
— К вам посетитель, Ворон, — сказала она.
Доус круто обернулся, испуганно буркнул:
— А?
— Кар-рр! — передразнила сестра. — Только и умеет каркать! Я привела к вам гостя. Скажите-ка «спасибо», покажите, что умеете вести себя прилично.
Темными испуганными глазами Доус быстро глянул на стоящего позади сестры Пола. Взгляд его был полон страха, недоверия, ненависти к страдания. Морел встретил взгляд этих быстрых темных глаз и замешкался. Оба страшились своей сущности, что обнажилась в драке.
— Доктор Ансел сказал мне, вы здесь, — сказал Морел и протянул руку.
Доус машинально обменялся с ним рукопожатием.
— Ну, я и решил зайти, — продолжал Пол.
Никакого ответа. Доус лежал, уставясь в стену напротив.
— Скажите «кар-рр»! — поддразнила сестра. — Скажите «кар-рр», Ворон.
— Как его дела, ничего? — спросил ее Пол.
— А как же! Лежит и воображает, будто сию минуту помрет, — сказала сестра, — вот боится словечко вымолвить.
— Зато вам охота с кем-нибудь поболтать, — засмеялся Пол.
— Вот именно! — засмеялась и она. — Тут всего-то два старика да парнишка, который бесперечь хнычет. И впрямь не везет! До смерти хочу услыхать голос Ворона, а он только и знает, что каркает.
— Плохо ваше дело! — сказал Морел.
— Ведь правда? — сказала сестра.
— Выходит, меня сам Бог послал, — смеялся Пол.
— Ну прямо спустил с небес! — засмеялась сестра.
Скоро она оставила мужчин одних. Доус похудел и опять стал красивый, но словно погас. Как сказал доктор, он пребывал в мрачности и оттого ни на шаг не продвигался к выздоровлению. Словно его бесил каждый удар его сердца.
— Худо вам пришлось? — спросил Пол.
Доус опять быстро на него глянул.
— Что в Шеффилде делаешь? — спросил он.
— У меня мать заболела, она гостит у моей сестры на Терстон-стрит. А вы что тут делаете?
Ответа не последовало.
— Давно вы в больнице? — спросил Морел.
— Сам толком не знаю, — проворчал Доус.
Он лежал, уставясь в стену напротив, будто старался уверить себя, что никакого Морела тут нет. Пол почувствовал, в нем поднимается ожесточение и злость.
— Это доктор Ансел сказал мне, что вы здесь, — сухо проговорил он.
Доус молчал.
— Брюшной тиф скверная штука, я знаю, — настойчиво продолжал Морел.
Вдруг Доус сказал:
— Зачем пожаловал?
— Потому что доктор Ансел сказал, у вас тут никого знакомых нет. Верно это?
— Нигде у меня никого нет, — сказал Доус.
— Очевидно, вы сами никого знать не хотите.
Опять молчание.
— Как только сможем, увезем мать домой, — сказал Пол.
— А чего с ней? — спросил Доус с присущим больному интересом к болезням.
— Рак у нее.
Опять молчание.
— Но мы хотим отвезти ее домой, — сказал Пол. — Придется нанимать автомобиль.
Доус лежал, задумавшись. Потом сказал:
— А попросил бы Томаса Джордана, пускай одолжит тебе свой.
— Места не хватит, — ответил Пол.
Доус подумал, поморгал.
— Тогда Джека Пилкингтона попроси, он одолжит. Ты ж его знаешь.
— Думаю, лучше нанять, — сказал Пол.
— Ну и дурак, если станешь нанимать, — сказал Доус.
Исхудав за время болезни, он опять стал красивым. Полу жаль его было, уж очень измученные у него глаза.
— Вы здесь нашли работу? — спросил он.
— Я только приехал, и сразу меня схватило, — ответил Доус.
— Вы хотите в санаторий? — спросил Пол.
Лицо Доуса опять омрачилось.
— Ни в какой такой санаторий я не поеду, — сказал он.
— Мой отец был в санатории на побережье, и ему понравилось. Доктор Ансел направил бы вас.
