Джеймс, со своей стороны, был всем сердцем против колоний (не вообще, для себя). Он не имел ничего против того, чтобы у Великобритании были свои колонии, но судьба первых поселенцев его не прельщала. Они могли рассчитывать на его моральную поддержку, но когда речь шла о том, чтобы отправиться в Западную Австралию и стать там, в некотором роде, прислугой для дядиных овец, — нет уж, увольте! Для него вполне подошла бы жизнь писателя. Да, он мечтал попытать себя на литературном поприще. В Оксфорде он регулярно писал для университетской газеты, и даже подумывал послать что-нибудь в столицу. Пока у него еще не было больших успехов, но внутренний голос… (Однако мы отвлеклись. Это — не история о трудностях начинающего писателя, и так мы далеко не уйдем.)
Наконец, нашли временный компромисс. Джеймс остается в Англии, где служит в частной школе Блатервика, а на досуге пишет все, что ему вздумается; но если в своем многотрудном общении с младшими классами он хоть где-нибудь оступится, то тут же отправится в животное царство Западной Австралии. Права на ошибку у него не было. Дядя Фредерик, гонимый теми же соображениями, по которым миссионер обращает неверных, попытался привить Джеймсу любовь к овцам, и потому тот отправился в свою школу примерно в том настроении, какое было у наполеоновского генерала, когда он взбирался на холм близ Ватерлоо.
Школа, именовавшаяся Хароу Хаус, оказалась мрачным особняком на самой окраине Дувра. Лучше быть на его окраине, чем непосредственно в нем, и этим все сказано. Об этом периоде жизни у Джеймса остались воспоминания как о меловом. Мел был повсюду — в классе, в пейзаже, в молоке. Тут, в меловой вселенной, обучал он тоскующих учеников начаткам латыни, географии и арифметики, а по вечерам, после ободряющей чашечки кофе в кабинете мистера Блатервика, отправлялся к себе, писать рассказы.
Это случилось на пятой учебной неделе, когда обычно тихое течение жизни в Хароу Хаусе стало приобретать для нового учителя весьма бурный характер.
Прошу здесь особого внимания. Если мы хотим хоть как-то оправдать Джеймса, то — сейчас или никогда. Не сумею вас убедить — что ж, я умываю руки. Но позвольте изложить факты. В первую очередь утро было просто замечательным. Более того, за завтраком он получил от редактора письмо с уведомлением о том, что его рассказ, наконец, принят.
Ему было всего лишь двадцать два, и подобных вещей с ним еще не случалось.
И не успел он завернуть за угол по дороге в класс, как столкнулся с Виолеттой, горничной, которая, как и он, решила прогуляться в это замечательное утро.
Виолетта была стройная молодая особа с большими голубыми глазами и очаровательной улыбкой. Этой улыбкой она и одарила Джеймса. Он остановился.
— Доброе утро, сэр, — приветствовала его Виолетта. Из списка существенно важных подробностей я опустил очень важную деталь, а именно — так уж вышло, что вокруг никого не было.
Джеймс посмотрел на Виолетту; Виолетта улыбнулась и посмотрела на него. Утро было все таким же прекрасным, Джеймсу было все те же двадцать два, а в кармане у него все так же лежало еще теплое письмо от редактора.
Вследствие описанных выше обстоятельств, Джеймс наклонился и, по-братски, не более того, поцеловал горничную.
Конечно, это было неправильно. В списке должностных обязанностей Джеймса о целовании горничных не упоминалось. С другой стороны, большого вреда здесь тоже не было. В кругах, в которых Виолетта привыкла вращаться, поцелуй был эквивалентен рукопожатию в каком-нибудь более Щепетильном обществе. Все целовали её — носильщик, зеленщик, мясник, садовник, разносчик, кондитер, почтальон и полисмен. Они были людьми совершенно разных вкусов, взглядов и привязанностей. В религии, политике и скачках их взгляды расходились; в одном они были единодушны, — когда бы они ни проходили мимо Хароу Хауса, они непременно целовали Виолетту.
— Мой рассказ приняли! — поспешил поделиться Джеймс.
— В самом деле, сэр? — порадовалась за него Виолетта.
— Это очень хороший журнал! — добавил учитель. — Редактор — приличный человек.
— В самом деле?
— Конечно, я не буду заключать контракта, пока они не предложат хорошие условия, но мне надо обязательно им еще что-нибудь послать. А утро просто замечательное!
Он последовал дальше. Пытаясь проверить истинность его слов, Виолетта еще постояла, принюхиваясь вздернутым носиком к утренней прохладе, а затем проследовала в дом к своим непосредственным обязанностям.
Пять минут спустя Джеймс, уже в царстве мела, диктовал классу латинский текст. Схожесть сюжета, надо признать, неприятно поразила его: «Дядя Бальба хотел отправить его пасти овец в колонии (провинцию). Бальб сказал, что Британия ему бы подошла, Бальб послал свиток в Микены и получил благосклонный ответ».
Мысленно он уже покинул класс, когда детский выкрик вернул его к реальности:
— Сэр, а что значит «благосклонный»?
— Ну, хороший, — сказал он после секундного раздумья и написал на доске:
«Бальб — великий человек».
Две минуты спустя он уже вел переговоры с редактором одного из самых престижных журналов, который уговаривал его написать серию коротких рассказов (желательно — не меньше двенадцати).
Научно установлено, что, получив отказ в одном месте, автор направит свой рассказ в другое, но если хоть один из его рассказов принят, он считает своим долгом послать редактору следующий. Действуя по этой железной схеме, Джеймс, разобравшись с делами и выкурив трубку, уселся за работу, чтобы в очередной раз порадовать «Юниверсал».
Прогресс был налицо, когда его творческий процесс был прерван стуком в дверь.
— Входите, — крикнул Джеймс. (Все авторы ужасно раздражительны за работой.)
Вошел Адольф, один из тех иностранцев, которые приезжают, чтобы выучить английский, и готовы ради этого на все. Для них не бывает слишком грязной работы. Мистер Блатервик полагал, что иметь человека в ливрее, — признак хорошего тона, особенно когда принимаешь состоятельных родителей. Конечно, ему хотелось что-нибудь более импозантное, но взгляды Адольфа на жалованье ему нравились. В конце концов, какой-нибудь близорукий родитель при плохом освещении мог подпасть под очарование иностранного лакея! Лучше не зарекаться.
— Да? — сказал Джеймс, уставившись на него.
— Што-нипуть отпрафлять, сэр? — осведомился Адольф. Львиная доля его левых доходов состояла в чаевых за хождение в деревню — на почту и к табачнику.
— Нет, — проворчал Джеймс, повернулся к столу, и был нимало удивлен, увидев, что Адольф не только не ушел, но и закрывает дверь с этой стороны.
— Тс! — прошипел Адольф, прикладывая палец к губам. Джеймс очень удивился.
— В саду, — продолжал посетитель, напоминая усмешкой злую химеру, — я видел фас целофать Фиолетту!
Сердце у Джеймса екнуло. Положение само по себе было не из завидных. Он вкалывал за гроши, спасаясь от бушующих волн Западной Австралии на этом тихом островке. Что будет, если он хоть на секунду ослабит хватку? Его моментально сметет и унесет к овцам, без надежды на спасение.
— Что вы имеете в виду? — просипел он.
— В саду. Я быть у окна и фее фитеть. Фы и Фиолет. — И Адольф, в худших традициях жанра, изобразил, что именно делал Джеймс. Тот не ответил. В голове у него все кружилось и мелькало.
— Я могу скасать герр Платерфик, я могу не скасать. Джеймс, наконец, собрался с силами. Любой ценой, но этот червь должен быть умиротворен. Мистер Блатервик был суровым человеком. Нет, на такое преступление он глаза не закроет.
— А как насчет Виолетты? — попытался он воззвать к рыцарству лакея. — Ведь она потеряет работу.
— Хо! Я тоше ее целофать. Она толкнуть меня ф лицо.
Джеймс внимательно выслушал эту трагедию, достойную бульварной газетки. Комментариев у него не было.
— Што-нипуть отпрафлять?
Интонация не позволяла ошибиться. Джеймс вытащил полкроны.
— Прошу. Принесите полдюжины марок, сдачу оставьте себе.
— Марки? Хорошо.
Последнее впечатление от посетителя сводилось к сальной усмешке.
Адольф отличался от привычных шантажистов приключенческого романа. То ли он сомневался в платежеспособности Джеймса, то ли его просто не интересовали деньги, но он довольствовался малым. Со стороны казалось, что он стал чаще захаживать в деревню, только и всего. Полкроны за неделю покрыли бы все финансовые расходы.
Но была и другая статья. Помимо денег Адольф ни на минуту не забывал, ради чего, собственно, он послан. Он прибыл учить язык, и это не было для него пустым звуком. Словарный запас обслуживающего персонала был для него слишком скуден, и он назначил Джеймса своим личным учителем, зорко следя, чтобы тот не пренебрегал своими обязанностями.
