— Подавай!
Кучеръ проснулся и подалъ.
Я посмотрѣлъ на буточника; онъ что то пробормоталъ и сердито посмотрѣлъ на меня; ему, видно, непріятно было, что я слышалъ и смотрю на не[го]. Я знаю, что ничѣмъ больше нельзя оскорбить человѣка въ глубинѣ, какъ тѣмъ, чтобы дать понять ему, что замѣтилъ, но говорить про это не хочешь; поэтому я сконфузился, пожалѣлъ буточн[ика] и пошелъ прочь.
Люблю я въ Дмитріи тоже способность разомъ назвать человѣка; меня это забавляетъ. «Пади, шапка, — служба, борода, пади, салазки, пади, прачка, пади, коновалъ — пади, фигура, пади, Мусье». Удивительно умѣетъ русскій человѣкъ найти обидное слово другому, котораго онъ въ первый разъ видитъ, не только человѣку, сословію: мѣщанинъ — «кошатникъ», будто бы мѣщане кошекъ обдираютъ; лакей — «лакало, лизоблюдъ»; мужикъ — «Рюрикъ» — отчего, не знаю; кучеръ — «гужеѣдъ» и т. д. — всѣхъ не перечтешь. Повздорь Ру[сскій] человѣкъ съ человѣкомъ, котораго первый разъ видитъ, онъ сейчасъ окрестить его такимъ именемъ, которымъ задѣнетъ за живую струну: кривой носъ, косой чертъ, толстогубая бестія, курнос[ый]. Надо испытать, чтобы знать, какъ вѣрно и мѣтко всегда попадаютъ прямо въ больное мѣсто. Я никогда не забуду обиды, которую заочно получилъ. Одинъ Р[усскій] чел[овѣкъ] говори[лъ] про меня: «Ахъ, онъ рѣдкозубый!» — Надо знать, что у меня зубы чрезвычайно дурны, испорчены и рѣдки. —
Дома.
Я пріѣхалъ домой. Дмитрій заторопился слѣзать, чтобы отворить ворота, я тоже, чтобы пройти въ калитку прежде его; это всякій разъ такъ бываетъ: я тороплюсь войти, потому что привыкъ уже, онъ торопится подвезти меня къ крыльцу, потому что онъ такъ привыкъ. — Я долго не могъ дозвониться; свѣчка сальная очень нагорѣла и Провъ, мой лакей старичокъ, спалъ. Покуда я звонилъ, вотъ о чемъ я думалъ: Отчего мнѣ противно входить домой, гдѣ и какъ бы я ни жилъ? противно видѣть того же Прова на томъ же мѣстѣ, ту же свѣчку, тѣже пятна на обояхъ, тѣже картины, такъ что даже грустно дѣлается? —
Особенно надоѣдаютъ мнѣ обои и картины, потому что они имѣютъ претензію на разнообразіе, а стоить посмотрѣть на нихъ два дня, они хуже бѣлой стѣны. Это непріятное чувство, входя домой, должно быть, отъ того, что не рожденъ человѣкъ, чтобы въ 22 года жить холостякомъ. То ли [бы] было, ежели бы можно было спросить Прова, который вскочилъ и, стуча сапогами, (вѣрно чтобы показать, что онъ давно слышитъ и исправенъ) отворяетъ дверь: «Барыня почиваетъ?» — Никакъ нѣтъ, въ книжку читаютъ. — То ли бы дѣло: — взялъ бы я обѣими руками за головку, подержалъ бы передъ собой, посмотрѣлъ бы, поцѣловалъ бы и опять посмотрѣлъ и опять поцѣлуй; и не скучно бы было ворочаться домой. Теперь одинъ вопросъ, который я могу сдѣлать Прову, чтобы показать ему, что я замѣтилъ, что онъ никогда не спитъ, когда меня дома нѣтъ, это: «Былъ кто нибудь?» — Никого. — Всякій разъ, когда бываетъ такого рода вопросъ, отвѣтъ Провъ дѣлаетъ жалкимъ голосомъ и всякій разъ мнѣ хочется ему сказать: «Зачѣмъ же ты говорить жалкимъ голосомъ? Я очень радъ, что никто не былъ». Но я удерживаюсь: Провъ могъ бы оскорби[ться], а онъ человѣкъ почтенный. —
Я обыкновенно вечеромъ пишу дневникъ, франклиновскій журналъ и ежедневные счеты.
Нынѣшній [день] я ничего не издержалъ, потому что ни гроша нѣту, такъ нечего писать въ счетную книгу. —
Дневникъ и журналъ — другое дѣло: нужно бы было писать, но поздно, отложу до завтра. —
Мнѣ часто случалось слышать слова: «пустой человѣкъ, живетъ безъ цѣли»; и самъ даже я это часто говорилъ и говорю, не отъ того чтобы я повторялъ чужія слова, но я чувствую въ душѣ, что это нехорошо и что нужно имѣть въ жизни цѣлъ.
Но какъ же это сдѣлать, чтобы быть «полнымъ человѣкомъ и жить съ цѣлью»?—Задать себѣ цѣль никакъ нельзя. — Это я пробовалъ, сколько разъ, и не выходило. Надо не выдумывать ее, но найти такую, которая бы была сообразна съ наклонностями человѣка, которая бы и прежде существовала, но которую я только бы созналъ. Такого рода цѣль я, мнѣ кажется, нашелъ: всестороннее образованіе и развитіе всѣхъ способностей. Какъ одно изъ главныхъ сознанныхъ средствъ къ достиженію — дневникъ и франклиновской журналъ. — Въ дневникѣ я каждый день исповѣдуюсь во всемъ, что я сдѣлалъ дурно. Въ журналѣ у меня по графамъ расписаны слабости — лѣнь, ложь, обжорство, нерѣшительность, желаніе себя выказать, сладострастіе, мало fierté231 и т. д. все вотъ такія мѣлкія страстишки: въ этотъ журналъ я изъ дневника выношу свои преступленія крестиками по графамъ.
Я сталъ раздѣваться и думалъ: «Гдѣ же тутъ всестороннее образованіе и развитіе способностей, добродѣтели, a развѣ этимъ путемъ дойдешь ты до добродѣтели? куда поведетъ тебя это[тъ] журналъ, который служитъ тебѣ только указателемъ слабости, которымъ конца нѣтъ, которыя всякій день прибавляются и которыми, ежели бы ты даже уничтожилъ ихъ, не достигнулъ бы добродѣтели? — Ты только обманываешь себя и играешь этимъ какъ дитя игрушкой. — Развѣ достаточно какому нибудь художнику знать тѣ вѣщи, которыхъ не нужно дѣлать, чтобы быть художникомъ? Развѣ можно отрицательно, удерживаясь только отъ вреднаго, достигнуть чего нибудь полезнаго? Земледѣль[цу] не достаточно выполоть поле, надо вспахать и посѣять его. Сдѣлай себѣ правила добродѣтели и слѣдуй имъ. — Это говорила частица ума, которая занимается критикой.
Я задумался. Развѣ достаточно уничтожить причину зла, чтобы было добро? Добро положительно, а не отрицательно. Оттого имянно и достаточно, что добро положительно, а зло отрицательно; зло можно уничтожить, а добро нѣтъ. Добро всегда въ душѣ нашей и душа добро; а зло привитое. Не будь зла, добро разовьется. Сравненіе съ земледѣльцемъ не годится; ему надо посѣять и пахать, а въ душѣ же добро уже посѣяно. Художнику нужно упражняться и онъ достигнетъ искуства, ежели онъ не будетъ сообразоваться съ правилами отрицательными, но ему нужно [1 неразобр.] отъ произвола. Для упражненія въ добродѣтели не нужно упражненій — упражненія: жизнь.
