Мне теперь некогда вдаваться в объяснения по поводу «бизары из Пури», но, по мнению туземцев, вся сила в деревянной рыбке.
Вы скажете, что вся эта история выдумана. Прекрасно. Если вам когда-нибудь попадется маленький серебряный ящичек с рубинами величиной в седьмую часть дюйма, а шириной в три четверти дюйма, с маленькой деревянной рыбкой, завернутой в парчу, то сохраните его. Берегите его три года, и тогда сами на себе испытаете, правда или выдумка мой рассказ.
Мяч для игры в поло был истертый, исцарапанный, облупленный. Он лежал на полочке у камина, среди чубуков, которые чистил Имам-Дин, кхитмагар.
— Нужен этот мяч рожденному небом? — почтительно спросил Имам-Дин.
«Рожденный небом» не придавал мячу особенного значения, но на что кхитмагару мяч для игры в поло?
— С позволения вашей милости, у меня есть сынок. Он видел этот мяч, и ему хотелось бы поиграть с ним. Я прошу не для себя.
Никому и в голову не пришло бы заподозрить Имам-Дина в желании поиграть мячом. Он вынес истрепанную игрушку на веранду, и затем послышался радостный визг, топанье маленьких ножек и подпрыгивание мяча на дорожке. Очевидно, «сынок» ждал за дверью, чтобы поскорее заполучить сокровище. Но каким образом он мог увидеть этот мяч?
На следующий день, вернувшись из конторы на полчаса раньше, я увидел в столовой маленькую фигурку — худенькую, неуклюжую, в смешной рубашонке, доходившей до половины раздутого живота. Фигурка двигалась по комнате, засунув большой палец в рот и мурлыча что-то, рассматривая картины. Без сомнения, это был «сынок».
Конечно, ему нечего было делать у меня в комнате, но он так погрузился в созерцание своих открытий, что даже не заметил, как я вошел. Когда я подошел к нему, с ним чуть не сделался обморок от испуга. Вскрикнув, он присел на пол. Глаза раскрылись и рот последовал их примеру. Я знал, что будет дальше, и обратился в бегство, преследуемый протяжным воем без слез, долетевшим до помещения прислуги гораздо быстрее, чем когда-нибудь доходило какое-нибудь из моих приказаний.
Через десять секунд Имам-Дин был уже в столовой. Послышались отчаянные рыдания, и, когда я вернулся, Имам-Дин увещевал маленького грешника, употреблявшего рубашонку вместо носового платка.
— Мальчишка — будмаш, большой будмаш, — бранил Имам-Дин, — уж наверное попадет в джаил-кхани за свое поведение.
Новый взрыв отчаянных криков со стороны грешника и вычурное извинение по моему адресу от Имам-Дина.
— Скажи мальчику, что сахиб не сердится, и уведи его.
Имам-Дин передал мое прощение преступнику, собравшему уже всю рубашонку вокруг ворота в один жгут и уже не кричавшему, но рыдавшему. Оба направились к двери.
— Зовут его Мухаммад-Дин, — пояснил Имам-Дин, будто имя имело какое-нибудь отношение к преступлению, — и он будмаш.
Видя, что непосредственная опасность миновала, Мухаммад-Дин повернулся на руках отца и сказал серьезно:
— Верно, тахиб, меня зовут Мухаммад-Дин, только я не будмаш. Я мужчина.
С этого дня началось мое знакомство с Мухаммад-Дином.
Он уже никогда не заходил в мою столовую, но на нейтральной территории сада мы здоровались очень церемонно, хотя весь наш разговор ограничивался приветствиями: «Талаам, тахиб» с его стороны и «Салаам, Мухаммад-Дин» — с моей.
Каждый раз, когда я возвращался со службы домой, белая рубашка и кругленькое тельце показывались из-за вьющихся растений, затенявших веранду, и ежедневно я на этом месте задерживал лошадь, чтобы мое приветствие как-нибудь не оборвалось и не вышло бесцеремонным.
У Мухаммад-Дина не было товарищей. Он бегал по всему парку, то скрываясь за кустами клещевины, то появляясь из-за них, занятый какими-то одному ему известными делами. Однажды я споткнулся о какое-то его сооружение в глубине сада. Он зарыл до половины мяч от поло в песок и воткнул вокруг него шесть завядших ноготков. Этот круг был обнесен второй оградой, сложенной из кусочков красного кирпича и черепков фарфора и обведенной маленькими валиками из пыли. Поливальщик, ходивший за кишкой, замолвил словечко за маленького архитектора, говоря, что эта детская забава не очень безобразит мой сад.
Господу известно, что я не намеревался трогать работу ребенка ни в эту минуту, ни потом, но, бродя вечером по саду, я, не заметив сооружения, споткнулся о него, так что совершенно нечаянно наступил на цветы, валик и привел в такой беспорядок черепки от мельницы, что не было никакой надежды восстановить постройку. На следующее утро я застал Мухаммад-Дина тихо плачущим над развалинами его трудов. Какой-то жестокий человек сообщил ему, будто сахиб рассердился на него за то, что он портит дорожки, и будто разбросал, бранясь, его черепки.
Мухаммад-Дин проработал целый час, стараясь уничтожить все следы валика и черепков, и смотрел на меня, явно прося извинения своими полными слез глазами, произносил свое обычное «Талаам, тахиб», когда встретил меня при моем возвращении домой со службы. Я поспешил узнать, в чем дело, и в результате Имам-Дин сообщил Мухаммад-Дину, что по особой милости ему дозволяется располагаться где угодно. После этого мальчик стал смелее и начал строить здание, которое должно было затмить сооружение с мячом и ноготками.
В течение нескольких месяцев маленький зодчий осуществлял свои фантазии на небольшом пространстве между кустами клещевины и дорожкой, постоянно сооружая великолепные дворцы из выброшенных цветов, отполированных водой камешков, осколков стекла и перьев, вероятно, от нашей домашней птицы. И всегда он был один и вечно мурлыкал себе под нос.
Как-то я положил пеструю морскую раковину возле последней из маленьких построек Мухаммад-Дина. Я ожидал, что он выстроит с ее помощью что-нибудь необычайно великолепное. И я не разочаровался. Он размышлял больше часа, и мурлыканье перешло в торжествующую песню. Затем он начал чертить на песке. Вероятно, на этот раз возник бы чудный дворец, потому что план имел два ярда в длину и ярд в ширину. Но дворцу не суждено было быть воздвигнутым.
На следующий день Мухаммад-Дин не встретил меня у ворот, и я не услышал обычного «Талаам, тахиб». Я так привык к приветствию, что отсутствие его огорчило меня. Имам-Дин сказал мне, что у мальчика легкая лихорадка, и ему надо дать хины. Доктор-англичанин снабдил его лекарством.
— Нет в мальчугане жизненной силы, — сказал доктор, уходя от Имам-Дина.
Через неделю — много бы я дал, чтобы избежать этого — по дороге к магометанскому кладбищу я встретил Имам-Дина с одним его товарищем; они несли завернутым в белое полотно все, что осталось от маленького Мухаммад-Дина.
Мангус — местное название мангусты, или ихневмона — Примеч. пер.
