— Вас к телефону, дядя Эгберт, — сказал он. — Тетя Гермиона, из Лондона. — И полковник быстрее пули кинулся в дом.
— Привет, старушка, — с трудом проговорил он, схватив трубку.
— Эгберт, я приеду послезавтра. Тебя уже не будет, да?
— Я сейчас уезжаю.
— Возвращайся поскорей.
— Хорошо, хорошо. Как там это письмо?
— Какое?
— Вероникино.
— А, это? Ты беспокоился? Совершенно зря. Она очень умная девочка.
— То есть написала?
— Конечно. Я только что отослала. Что ты говоришь?
Полковник не говорил, он стонал у смертного ложа надежды. Он знал, что она слишком хороша для нашего мира, знал — и не ошибся: от одной фразы она испустила дух.
— Ничего, — ответил он. — Ничего, горло прочистил. Прикинув, сообщить ли страшную весть, он решил подождать, пускай старушка проведет еще один счастливый день.
— Ну, я иду, — сказал он. — Ваулз заждался. Когда письмо придет, как ты думаешь?
— Послезавтра утром. А что?
— Ничего, просто спросил.
— Типтон приедет и получит.
— Он приехал.
— Да? Как он, очень плох?
— Нет, не очень.
— Молодец. Надеюсь, письмо его не слишком расстроит.
— И я надеюсь, — сказал полковник.
Если бы кто-нибудь увидел его, когда он отошел от телефона, ему бы показалось, что разговор был приятным или хотя бы пустячным. Полковник держался прямо, глядел смело, даже усы торчали вверх. Там, где Отелло по несопоставимо меньшей причине лил слезы, как целебную смолу роняют аравийские деревья, Эгберт Уэдж сохранял внешнее спокойствие. Британская армия хорошо тренирует своих сынов.
Что же до внутреннего состояния, самой связной его частью был горький упрек. Нет, как можно поверить Кларенсу! Как можно забыть то, что знал каждый, соприкасавшийся с графом Эмсвортским! Хочешь жить — не обращай внимания ни на одно его слово.
Остро ощущая эту горечь, полковник вышел из замка. Тип-тон исчез, место его занял Галли, по-видимому, сообщающий Ваулзу что-то занятное, ибо тот не улыбался — конечно, гильдия не разрешает, — но странно двигал верхней губой.
— А, Эгберт! — сказал Галли. — Уезжаешь?
Что-то хлопнуло в измученной душе полковника, словно там взорвалась шутиха. Это было вдохновение.
Отведя Галли в сторонку, чтобы шофер не слышал, он ярко и красноречиво рассказал свою повесть. Поначалу ему хотелось воздать должное лорду Эмсворту, но он подавил это желание, изложив факты с такой четкостью, что Галли понял всю глубину беды.
— Эгберт, — сказал он, — письмо не должно дойти до Типтона.
— Вот именно, — согласился полковник. — А перехватишь его ты. Понимаешь, я не могу, меня не будет. Еду к крестной.
— Отменить нельзя?
— Она не простит.
— Что ж, я к твоим услугам.
Все двадцать пять лет своего брака леди Гермиона обсуждала нравственное и духовное несовершенство Галахада Трипвуда, но муж ее, резонно храня свои мнения при себе, считал его истинной солью земли.
— Слава Тебе, Господи! — воскликнул он. — А ты справишься? Нет, я в том смысле, что ты так рано не встаешь.
Галли отмел его сомнения.
— Что я, хуже какого-то жаворонка? Может он — смогу и я. Езжай, подлизывайся к крестной. Не опоздай на поезд!
— Понимаешь, жду эту барышню.
— Какую?
— Ну, секретаршу. У нее отец заболел. А, вот и она! Действительно, по ступенькам спустилась Сэнди. Лицо ее было серьезно, как у любого, кто едет к больному отцу.
— Я вас не задержала, полковник?
— Ничего, ничего. Время есть. Она обратилась к Галли.
— Меня не будет в День открытых дверей.
— Жаль, очень жаль. А еще печальней — вот это, с вашим отцом.
— Спасибо. Я знала, что вы огорчитесь.
— А что с ним такое?
— Врачи в полной растерянности. Нам пора, полковник?
— Да, да. Едем, Ваулз.
Машина отъехала. Галли задумчиво протирал монокль.
1Ничто не поднимает дух лучше доброй беседы — и наутро будущий маркиз проснулся бодрым, оживленным. Бреясь, он прикидывал, вскричать ли «Мы созданы друг для друга!», репетировал это за кофе, и слова еще трепетали на его устах, когда, с фляжкой в кармане, он шел к жилью Императрицы. Только там, на месте, догадался он, что замысел несовершенен: вот — жилье, вот — свинья, а Моники — нету. Он не знал, в чем заключаются обязанности фрейлины, но в чем бы они ни заключались, они увели ее куда-то. Чтобы не томить читателя, скажем, что прекрасная свинарка пошла в огород, умыться. Ожидая свидания, всякий позаботится о внешности.
Однако, если ты пришел объясниться, а объясняться некому, дух поневоле падает. Непредвиденное ожидание плохо повлияло на Уилфрида. Мужество просто утекало, капля за каплей. Слова «Мы созданы и т. д.» показались уж очень глупыми.
Вообще-то из фляжки он отхлебнул, но тут понял, что одним глотком не обойдешься. В сознании замелькали пословицы, вроде «Кашу маслом не испортишь» или «Если делать, то основательно». Поднеся фляжку к губам, он прислонился спиной к перильцам, запрокинул голову, но увидел движущийся объект, а точнее — юного Хаксли, который решил посмотреть, пришла ли пора действовать. Упорный отрок просто заклинился на том, чтобы выпустить свинью и проследить, что будет.
Если мы скажем, что Уилфрид пошатнулся, мы не преувеличим. Чутье подсказало ему, что Хаксли — прирожденный доносчик. Увидел он — значит, увидела дама Дафна. Нужно было что-то придумать — и он придумал бросить фляжку за спину. Она упала в корыто, немедленно утонув в месиве. Немного приободрившись, Уилфрид решил стоять насмерть. Он верил в этот метод, и тот его обычно не подводил.
Хаксли же, как и Типтон, верил в быстроту и натиск.
— А я видел, как вы пили! — сообщил он.
— Я не пил.
— Пили.
— Не пил.
— Пили. А ну, дыхните!
— Еще чего?
— Подозрительно. Очень подозрительно.
Они помолчали, Уилфрид при этом потел. Возобновил беседу Хаксли.
— Знаете, как действует алкоголь на простого червя?
— Не знаю. А как?
— Да уж так, — туманно ответил отрок и снова помолчал, видимо, сокрушаясь о черве. — Мать говорит, — продолжал он, — вы будете учить музыке.
— Буду.
— Она пить не разрешает.
— А я и не пью.
— Мымрам пить нельзя.
— Кому?
— Училкам. Я их зову «мымры».
— Лучше называть «учительницы». Хаксли неприятно фыркнул.
— Чему вы смеетесь?
— Тому. Значит, вы — училка! Они вас будут звать «мэм»?
— Отстаньте.
— Или «мисс»?
— Кажется, я вас не задерживал.
Хаксли с этим согласился, но вернулся к прежней теме.
— Узнает, что вы пьете, — выгонит.
— Я не пью.
— Одна мымра выпила шерри — и привет!
— Что ж, это справедливо.
— А я скажу, что вы надрались.
— Я не надрался.
— Дыхните, — предложил Хаксли, завершая полный круг. Уилфрид беззвучно застонал. Ему казалось, что он попал в лапы закона. Он не знал, какую карьеру выбрала для сына дама Дафна, но посоветовал бы ей готовить его к судейской. Даровитый отрок явственно усвоил тон и сноровку, необходимые при перекрестном допросе, когда, выудив из свидетеля рискованные фразы, надо прогреметь: «Должен ли я вывести отсюда?..». Но, гадая о том, сколько продлится борьба воль, Уилфрид с удивлением увидел, что кто-то хватает Хаксли за ухо, а тот истошно орет.
Из огорода, из-под шланга Моника бежала не ради свиньи. Увидев любимого человека, она решила избавиться от зрителей долгожданной сцены. Если на такую сцену смотрят, ее как бы и нет.
Вывернув Хаксли ухо, она повлекла его через лужайку и вытолкнула за ворота, прибавив для верности, что следующий раз задушит голыми руками; после чего вернулась к Уилфриду.
Уилфрид терзался и пылал. Сзади топотала свинья, и в другую минуту он бы подумал, что сделает с ней алкоголь, если он так вредит простому червю. Однако есть время думать о свиньях, и время о них не думать.
Тем временем два-три глотка из фляжки делали свое дело. Когда прекрасная свинарка вернулась, он шагнул к ней. Он ее обнял. Он ее поцеловал.
— Моника! — заорал он, как разносчик, рекламирующий брюссельскую капусту. Типтон был прав. Все оказалось легче, чем свалиться с бревна.
2Лорд Эмсворт не любил посетителей. День открытых дверей огорчал его не меньше, чем школьный вечер, разве что не надо носить цилиндр. Людей он не обижал, но предпочитал, чтобы они были подальше. Он терялся, когда вторгались в его домен, особенно — семьями, ибо дети, если за ними не доглядишь, доберутся до святилища и, упаси Господь, расстроят нежную свинью. Граф не забыл того дня, когда малолетний злодей по имени Бэзил дразнил ее картошкой на резиночке.
Чтобы это не повторилось, бедный пэр загодя направился к стойлу, вооружившись охотничьим ружьем. Кровь крестоносных предков кипела. Если бы злодей вернулся, не пройдя через покаяние, его бы ждала неприятная встреча.
