— И что потом? — шепотом спросил Олег.
— Ким-ку-до сломает тебя! Любого может сломать такая сила. Самый страшный преступник страны бросил душегубство и пошел на ткацкую фабрику плести коврики. Коврики! А что же будет с нами! Горе, горе, горе…
Под завывания соседа Олег то ли провалился в сон, то ли потерял сознание.
* * *
Утром чуда не произошло. Олега повели на допрос к Ким-ку-до.
Под конвоем он долго шел бесконечными коридорами, лица за решетками камер складывались в гримасы сочувствия и боли, а за спиной шлейфом летел шепот: «Ким-ку-до!»
Охранники остановились у зеленой железной двери. Один из них шагнул вперед и согнулся в почтительном поклоне:
— Заключенный доставлен, госпожа Ким-ку-до.
В полумраке комнаты Олег смог различить все тот же железный стол, а на нем проклятый цветочный горшок.
У окна стояла миниатюрная фигурка, вселившая трепетный ужас во всю эту тюрьму и, похоже, во всю страну. С плеча свисал тонкий алый шарф.
Охранник напоследок взглянул на него и вышел, в его глазах Олегу почудилась жалость. Железная дверь со стуком захлопнулась. Ким-ку-до обернулась. Перед Олегом стояла Анна.
* * *
Он пришел в себя от противного запаха нашатыря. Анна ползала вокруг него на коленях, пытаясь подсунуть под голову какой-то мешок.
— Ай-ай-ай, Гельмут, — улыбнулась она, увидев, что он открыл глаза. — Какой же вы, однако, слабак. Надо укреплять нервную систему.
— М-м-м, — выдавил Олег.
Пару минут он приходил в себя. Потом с трудом поднялся с пола и переполз за железный стол. Анна тем временем быстро ковырялась в горшке.
— Идиоты, — приговаривала она. — Закопали улики обратно. Помочь мне решили. Для достоверности! Маникюр испорчу.
— Что ты делаешь? — спросил Олег.
— Навожу на них священный ужас. Спасибо, бабуля-рукодельница научила кое-чему. Да еще на психотерапевта училась когда-то. А этим здесь много не надо.
— Нет, сейчас, вот это, — он показал на горшок.
— А, это. Меняю кокаин на сахарную пудру. Видеокамер тут нет. Меня подозревать станут в последнюю очередь. Пока они хватятся, товар будет слит, а я с денежками буду уже далеко.
Она вытерла руки салфеткой и подошла ближе.
— Спасибо тебе, ты мне здорово помог. Теперь слушай внимательно: значит так, ты сейчас ложишься на пол, изображаешь беспамятство. Для правдоподобия могу обмотать тебя шарфиком, будешь потом тут главным героем. И чего они его так боятся? — усмехнулась она. — Не бойся, они тебя скоро выпустят, я все улажу, скажу, что ты чист. Так что выйдешь и отправишься восстанавливаться на местные пляжи. Песок у них тут белый-белый! А мне пора. Я на самом деле теперь на ботанический конгресс лечу. Как будто разоблачать производителей маковой соломки. А на самом деле рассчитываю разжиться алмазами, ну и прихвачу, пожалуй, кашмирские сапфиры.
Она подошла еще ближе и коснулась его бедром. Провела пальцами по волосам, наклонилась и сказала:
— Я буду тебя вспоминать. Ты был прекрасным попутчиком, чудесным собеседником и надежным курьером.
Потом склонилась к нему, почти касаясь губами мочки уха, и прошептала:
— Но самое главное — ты потрясающий любовник. Лучший из всех, что у меня были.
Она посмотрела ему в глаза, а тонкая ладошка быстро скользнула к нему под брюки. Он почувствовал аромат ее губ, по телу побежали мурашки от воспоминания их вкуса. Он потянулся к ней и почти коснулся, но тут…
* * *
Из-за бархатных штор пробивался золотой луч света. В «Снежной кошке» наступало утро. Совсем скоро Олег Кладковский проснется с самым непонятным и желанным вкусом на губах.
Глава двенадцатая
Перед сном в «Лиловом рассвете»
— Прекрасно! Спасибо всем, мы блестяще сработали. Я знаю, это оказалось непросто, но кто же знал, что он будет таким упрямцем и циником и повернет нам все не в ту сторону. Ничего, ничего, пусть теперь отоспится. Он проснется с добрым чувством и прекрасной тревогой в сердце! А нам нельзя медлить. Скорее, скорее же! Всем переодеваться и менять роли. Разворачивайте направление ветра, убирайте пряные запахи. Не вздумайте открыть чемоданы с табаком! Крикните в ресторане, пусть разожгут духовки, для начала должно повеять свежей сдобой с ванилью. Кто-нибудь, помогите мне с этой формой дорожного полицейского! Вы точно все проверили? Хорошо, тогда будем начинать. Вы уверены, что именно это она любила в детстве? Больше ни о чем не стоит ей напомнить? Ну ладно. Все готовы? Начинаем! Юки-но, прошу тебя, сними же этот шарф!
Глава тринадцатая
«Лиловый рассвет»
Сон был таким сладким и теплым, как будто кто-то нежно дул в висок и гладил пятки. В нем были изумрудные листья и дорожки, посыпанные желтым песком. Солнце перебирало песчинки, играло листьями, потом взобралось на черепичную крышу и вдруг бросилось оттуда с жутким грохотом. Оно приближалось все стремительней, грохот нарастал, вот-вот должна была случиться катастрофа, но тут Родмонга Эдуардовна проснулась.
Кошмарный шум производил будильник. Он стоял рядом, на тумбочке, и был почему-то розового цвета. Родмонга Эдуардовна привычным движением вонзила палец в кнопку и тут же, впервые за много лет, снова провалилась в сладкую тишину.
Ее второе пробуждение за это утро оказалось гораздо страшнее. Кто-то совсем рядом вопил: «Мама!» Голос был ужасно пронзительный, и кричала явно девочка. Родмонга Эдуардовна с трудом разлепила глаза и обнаружила на своей кровати пухленькую девицу лет четырнадцати с жуткими зелеными волосами.
— Мама! — завопила она снова. — Сашка залезла в ванную, а у меня болит горло, я не хочу в школу, и меня все равно выгонят, если опоздаю! А я опоздаю, ты же опять проспала! Кто меня повезет? Мама! Не закрывай глаза! Скажи Сашке!
Но не закрывать глаза Родмонга Эдуардовна не могла, так как не знала, как еще можно прекратить этот ужасный сон. Он, однако, продолжался.
— Как ты здесь оказалась, девочка? — хрипло спросила Родмонга Эдуардовна, чем вызвала взрыв хохота у зеленоволосого чудовища.
— Сашка! — заливалась девочка. — Мама опять прикалывается! Сейчас будет говорить, что сдаст нас в интернат! Мама, ну вставай, ну встава-ай!
Родмонге Эдуардовне показалось, что у нее темнеет в глазах. «Только бы прозвонил будильник, — тихо повторяла она про себя. — Спокойно, все хорошо. Сейчас будет звонок, сейчас». Молитва подействовала, и звонок действительно зазвонил. Но его вдруг оборвал еще один девичий голос:
— Алё! Щас! — сказал голос, где-то за головой у Родмонги Эдуардовны затопали шаги, и в нос ткнулась телефонная трубка. — Тебя!
Родмонга Эдуардовна трясущейся рукой взяла телефон и еле слышно сказала:
— Слушаю вас…
На том конце провода были тишина и треск, зато в комнату сунула голову совершенно незнакомая девица и объявила:
— Мать, не шепчи, это тетка Нина, она же не слышит ни фига!
Зеленоволосая толстушка тем временем стала подпрыгивать на кровати, а трубка вдруг заорала чудовищным басом:
— Зина! Зина! Не слышу! Громче говори!
— Вы ошиблись, — сказала Родмонга Эдуардовна и тихо положила трубку на одеяло.
— Это ты зря, мама, — заявила старшая девчонка, которая наконец показалась на глаза Родмонге Эдуардовне вся. На ней была ядовито-малинового цвета майка с надписью «Love me» и джинсы в обтяжку. — Теперь ведь она бабе Кате нашей на тебя нажалуется, а ты потом расстраиваться будешь. Ладно, глянь-ка, нормально мне будет с такими босоножками?
Босоножки Родмонга Эдуардовна уже не видела. Ей показалось, что она теряет сознание, в голове как будто выключили свет. В полуобмороке до нее доносились истошные вопли о какой-то химичке, новых босоножках, соседской собаке, кошачьем корме и тормозной жидкости. Потом вдруг где-то хлопнула дверь, и все стихло.
Родмонга Эдуардовна осторожно открыла глаза и оглядела комнату. Темно-лиловые стены подпирали потолок, на котором в круге из дурацкой лепнины висела не слишком миниатюрная копия хрустальной люстры — гордости Большого театра. У противоположной стены громоздилась стенка из карельской березы, набитая фужерами, вазами и сервизами, как витрины в Доме фарфора. Рядом со стенкой ухмылялся с плаката с надписью «EMINEM» коротко стриженный тип с явными признаками умственного отставания. Он хмурил брови, будто задавался вопросом всей своей жизни. Сам же вопрос кто-то написал у рта дебильного парня черным фломастером: «Почему Наташка дура?» Родмонга Эдуардовна решила прекратить осмотр комнаты, строго сказала себе, что пора вставать, и высунула ногу из-под одеяла.
