Отчаянно пережимая, как всякий потерявший надежду автор, Спрэгг гнал к заключительному занавесу:
— “Мистер Тули. Нет, мэм, должен признаться, у меня никогда не было брата, а будь у меня брат, я бы с ним так не поступал.
Миссис Тули. Тетя Джемима, это просто еще одна байка мистера Тули.
Снова комическая игра с зонтиком”.
Спрэгг обвел слушателей взглядом утопающего, но, все еще на что-то надеясь, прибавил:
— Очень эффектно.
— Да, — вскричала Дженни, — я себе представляю! Продолжайте, мистер Спрэгг. Скоро занавес?
Спрэгг попытался найти на лицах актеров хоть какой-нибудь признак одобрения, но поиски были тщетны, и он торопливо продолжал:
— “Тетя Джемима. А я, милочка моя, могу только возблагодарить бога, что это ты замужем за ним, а не я. Но теперь уж я не вычеркну тебя из завещания: ведь мне тебя и вправду жалко. Подумать только: вышла замуж за такого олуха! Боже, что там еще?”
И снова Дженни, у которой это чудовищное произведение вызывало самый неподдельный интерес, воскликнула:
— Неужели опять фермер Джайлс?
— “Из камина вываливается фермер Джайлс, покрытый сажей”, — объявил Спрэгг и добавил, бросив на актеров последний отчаянный взгляд. — Это очень смешно, как раз под занавес. — Ответа не было, и, глубоко вздохнув, он продолжал:
— “Миссис Тули. Ну и ну, это же бедный фермер Джайлс!
Фермер Джайлс. Да, и, как видите, весь почернел, понаслушавшись баек мистера Тули.
Оглушительно чихает: все становятся в позы. Немая сцена. Занавес. Конец фарса “Байки мистера Тули”.
Спрэгг отбросил рукопись, поднял бровь и попытался сделать вид, будто он находится за тысячу миль от угрюмой труппы, сидевшей перед ним.
— Мне очень понравилось, мистер Спрэгг, — воскликнула Дженни. Но услышал ее один Чиверел.
— Благодарю вас, мистер Спрэгг, — мрачно сказал Ладлоу. — Это очень забавно.
Несчастный автор убито взглянул на него.
— Мистер Ладлоу, — безнадежно, со слезами в голосе начал он, — не знаю, может быть, я плохо читал, но клянусь честью, мой фарс имел большой успех и в Йорке, и в Норвиче, где публике не так легко угодить. Понятно, его надо видеть .
— Да, — сказал Сэм Мун печально, — там есть хорошие комические сцены… особенно у фермера Джайлса…
— Но, черт возьми, вы даже не улыбнулись — ни один из вас…
— Ой, какой стыд! — воскликнула Дженни. — Бедняжка! Позволили ему прочесть все это, и никто, кроме меня, ни разу не засмеялся.
И теперь Чиверел начал задумываться, не к нему ли она обращается. Несомненно, он один слышал ее и знал, что она тут.
— Скажите ему, мистер Ладлоу, — произнесла миссис Ладлоу печальным тоном.
— Что “скажите”? — вскричал Спрэгг, все еще рассерженный.
Мистер Ладлоу был мрачен, и голос его звучал торжественно:
— Я должен признаться вам кое в чем, мистер Спрэгг. Недели две назад я пригласил вас прочесть нам свою новую пьесу, вы помните. Я позабыл отменить ваш приезд, а когда вы прибыли, у меня не хватило духу сказать…
— Что сказать? Вы же не закрываетесь?
Мистер Ладлоу даже испугался:
— Нет, нет, что вы, друг мой!
— Мы были закрыты вчера, мистер Спрэгг, — сказала миссис Ладлоу своим густым контральто, — потому что мы все присутствовали на похоронах нашей молодой героини, которой мы все восхищались и нежно любили, — нашей бедной милой Дженни Вильерс…
Спрэгг обескураженно и в то же время укоризненно воскликнул:
— О, в самом деле? Право, мэм…
— И сейчас мы в первый раз собрались после того, как простились с нею навсегда…
— Нет, нет, дорогая, — сказала Дженни настойчиво, — ничего подобного.
— Мы переживаем это, мистер Спрэгг, — всхлипнула миссис Ладлоу, — мы так глубоко переживаем это… — И молодые актрисы тоже всхлипнули, а мужчины громко засопели и принялись мрачно рассматривать свою обувь.
— Да нет же, — сказала Дженни, — это ровно ничего не значит. Ну, пожалуйста!
Вся эта сцена, люди, лица и голоса теперь начали быстро таять и уже напоминали старый и совсем стершийся фильм, который прокручивали слишком часто.
— Вы должны были предупредить меня, знаете ли, — сказал Спрэгг. — Не очень-то это честно, ей-богу!
— Я знаю, что должны были, — отвечала готовая расплакаться миссис Ладлоу. — Но мы надеялись, что вы поможете нам забыть.
— Да тут нечего забывать! — закричала Дженни.
— Это бесполезно, Дженни, — неожиданно для себя сказал ей Чиверел. — Теперь ты призрак даже для призраков.
Она посмотрела на него и ответила:
— Нет, я не призрак.
Действительно, лицо ее по-прежнему оставалось ясным и светлым, а прочие превратились в скопление шепчущих и бормочущих теней в наплывавшем сумраке.
Говорила маленькая актриса Сара:
— Мы не можем ее забыть…
Говорил старый Джон Стоукс…
— Должно быть, пройдет немало времени…
Говорил шут Сэм Мун:
— Прямо сердце разрывается…
Дженни запротестовала:
— Нет, Сэм, Джон, Сара, все. То, что случилось со ивой, не так уж важно. Ничто не потеряно. И важно только одно — чтобы пламя оставалось чистым.
— Лучшие из них — только тени, — пробормотал Чиверел.
— Они уходят! — горестно воскликнула Дженни. — Опять они уходят.
И в самом деле, актеры были теперь всего лишь сгустками мрака, вокруг которых слышалось тихое бормотание.
Он стоял совсем близко от нее, хотя и не помнил, чтобы вставал со своего кресла. Он смотрел поверх бормочущего сумрака в ее лицо, на которое не падал свет из комнаты и которое он все же по-прежнему видел ясно, как прозрачную маску на светлом фоне. Может быть, теперь оно и походило больше на маску, чем на живое лицо. Однако голос ее был, как прежде, взволнованным, теплым и мелодичным — то был женский голос, а не фальшивое гулкое эхо его собственных мыслей.
— Скажите им: то, что случилось со мной, не так уж важно, — проговорила она, — и с любым другим тоже, пока пламя остается чистым. Вы-то это знаете.
— Как я могу знать?
— Вы поняли это однажды. Скажите им.
— Слишком поздно, они уже ушли, — сказал он. — И все это было давным-давно. — Едва он успел произнести эти слова, как с ужасом увидел, что сумрак подкрадывается теперь к самой Дженни.
— Нет, не давным-давно. — Ее голос слабел и остывал с каждым словом. — И теперь тоже, если очень захотеть.
— Ты видишь меня на этот раз?
— Да, — донесся шепот, — вижу.
— Потому что мы оба призраки.
— Нет, не в том дело. Зачем вы притворяетесь, что не понимаете?
— Почему я должен понимать? — спросил он тихо. — И почему ты сказала, что однажды я понял?
Он все еще видел ее лицо, хоть оно и было покрыто тенью, но еле уловил чуть слышный ответ:
— Потому что… мы говорили с вами. Вы разве не помните?
Он сделал шаг вперед, еще один, но она ничуть не приблизилась.
— И не старайтесь найти меня… пока что.
Он с мучительной болью крикнул вслед исчезающему призраку:
— Дженни! Дженни Вильерс!
Ее голос донесся откуда-то из безмерной дали:
— Нет… еще нет… еще нет…
В последний раз он увидел мерцание ее лица, едва заметное, словно светлячок осветил маску слоновой кости; и затем — тьма. Но он крикнул в эту тьму:
— Дженни, дай мне увидеть тебя еще раз, еще только раз, и тогда я буду знать! Только раз, Дженни!
Она стояла там, как в самом начале, в лучистом золоте своего зачарованного мая, и ему показалось, что губы ее шевельнулись, чтобы произнести его имя. Он простер руки и бросился вперед, и имя ее вырвалось у него из груди громким ликующим криком; но тотчас сияющий образ размыло, и Чиверел с треском ударился в мертвое холодное стекло.
— Стеклянная Дверь! — воскликнул он. — Только Стеклянная Дверь!
