- Понимаю, - сказал я.
- Да, это были великие произведения искусства... - кивнул врач, то ли мне, то ли самому себе. - Но не для детских глаз. Отец, который составил просто замечательное собрание гравюр и офортов, оттисков с оригинальных досок, драгоценных оттисков, был прав, что прятал эти альбомы подальше от меня... Но вы уловили главное? Не волк, маскирующийся под красотку, а красотка, прикинувшаяся волком. Вот в чем выразился гений художника... И сейчас, когда этот волчий маскарад продолжается...
- Я понимаю, - повторил я.
Врач вернулся к столу и сказал совершенно спокойно:
- Допиваем последнюю?
- Допиваем, - кивнул я. - Только никогда не говорите «последнюю». Мы на фронте всегда говорили «выпьем по предпоследней». Поверье было, что кто скажет «выпьем последнюю» - тот в ближайшем бою погибнет.
- Что ж, по предпоследней, - с полной стопкой врач подошел к окну и задумчиво в него поглядел.- Интересный маршрут обозначен в этой учетной книге... Значит, и наш Маугли со своими волками должен был проследовать по тому же маршруту?
- Да, - сказал я.
- Интересно, как теперь сложится их судьба?
- Волчиха-мать мертва. Помет ее, наверно, тоже; хотя выходить его, видимо, очень старались. Остаются волк-отец и наш Маугли. Боюсь, судьба их тоже будет не слишком радостной, а жизнь - недолгой.
- Кажется, едут, - сказал врач.
Мы допили наши последние капли. Они вошли в комнату. Я встал, и врач тоже.
- Должен сознаться, я догадался, зачем ваш человек сидит у меня и не уходит, - заговорил врач. - Я сделал попытку уничтожить находящиеся у меня иностранные книги и кое-какие заметки. Но ваш человек был зорок, перехватил меня и заставил сложить все аккуратно на столе.
- Я не знаю, антисоветские это книги или нет... - вставил я. - Может, самые обычные...
- Обычные книги уничтожать не пытаются, - уведомил меня опер. - Молодец! Проявил бдительность. И обыска проводить не надо. Уводим его и опечатываем помещение.
Все мы вышли наружу. Врача повели к машине.
- Покажите мне вашего Маугли-Тарзана, - сказал опер.
Я повел его к сарайчику. Волчий юродивый спал. Опер ткнул его носком сапога, чтобы разбудить, и тот недовольно зарычал.
- Ишь ты, сердится, - усмехнулся опер. - Ну и уродина. Недоумок как недоумок, одна слава, что среди волков рос. Пошли.
И мы вышли наружу. Мы пересекли широкий двор и были почти у самых ворот, когда один из охранников в машине вдруг заорал:
- Смотри! Берегись!
Мы мигом обернулись. От двери сарайчика несся в нашу сторону Маугли - волчьими прыжками, с тусклым огнем в глазах, тихо рыча. Метил он явно на опера. Жуткое было зрелище. Самый смелый человек дрогнул бы. Опер выхватил пистолет и открыл отчаянную пальбу. Волчий человек настиг его, навис над ним с разинутой пастью и вскинутыми руками - и вдруг, когда казалось, что все уже для опера кончено, замер на месте, покачнулся и рухнул на спину. Несколько всаженных в него пуль сделали свое дело. Он был мертв.
- Уфф!.. - Опер вытер пот со лба и некоторое время переводил дух. - Ты мне за это ответишь, - грозно кинул он врачу, садясь в машину, - видно, считая его виновником неожиданной выходки получеловека-полузверя. - Убери эту падаль! - крикнул он мне, и машина отъехала.
Я подошел к мертвому юродивому. Да, видно, произошло то, о чем говорил врач. Тычок сапогом оказался той самой последней капелькой, от которой и сорвалась пружинка. И бедняга, по-нашему говоря, «психанул», а по-научному - прибег к агрессии как к средству самозащиты от окружающего враждебного мира.
Взяв за ноги, я оттащил его от ворот к больничной подсобке. Пусть не слишком маячит. А завтра санитар пусть кумекает, куда тело деть. Санитару завтра прием вести. Интересно, каких рецептов он навыписывает? Не отправит ли кого-нибудь на тот свет? Вот и еще одна жертва тогда будет у всей этой истории.
Я взглянул на часы. Два часа ночи. Приблизительно так и приехали, как я предполагал. А меня еще дела ждали. И я направился к барской усадьбе. Проникнуть в нее оказалось делом нехитрым. Я и не таился особенно, взламывая замок передней двери. Поблизости не могло быть никого, кроме того человека, с которым мне все равно надо было встретиться. И думал я: чем спокойней и небрежней зайду - тем меньше вероятности, что он, ни о чем не спрашивая, всадит в меня пулю. Это - как открытая ладонь, протянутая к собаке.
Внутри стоял особый холод - холод затхлости и, как в старину говорили, мерзости запустения. Знаешь, когда воздух вроде и не шелохнется, а ты чувствуешь при этом, как он тебя неслышно обвивает удушающими питоньими кольцами. Я прошел через холл, заглянул в ближайшее помещение, включил фонарик. Ничего. Голо. Я заглянул в следующую комнату - с тем же результатом. Так я прошел по всем комнатам первого этажа и поднялся на второй. Второй этаж состоял из бальной залы и нескольких прилегающих к ней комнат. Я осмотрел их одну за одной. Ничего. Я поднялся на третий этаж.
Первая комната третьего этажа - ничего. Вторая - то же самое. В третьей - вот он, в углу, ряд глянцевитых консервных банок. И бутылки поблескивают, и коробки какие-то сложены. Я подошел к ним поближе.
- Ни с места! - раздался голос позади меня. - Шелохнешься - и пулю получишь. Ты кто такой?
- Да я так, старыми домами интересуюсь, - ответил я.
- И шинель на тебе милицейская, новенькая.
- Такая же новенькая, как я сам. Принимаю район под свое попечение.
- Осмотр, значит, проводишь?
- Как законный представитель законной власти. А вот ты кто такой? Будь ты одним из местных бандюг - хоть этим мифическим Сенькой Кривым, например, - ты бы уже, наверно, всадил в меня пулю. Скорей всего, ты тот оперативник, который под видом прожженного столичного налетчика к инвалиду Коле заявился.
- Откуда ты знаешь?.. - голос дрогнул.
- Что ты не на какую-нибудь банду работал, а на органы власти? Деревенских простачков дурачить можешь. Пальто твое... Они здесь «солидными» всегда называют хорошие пальто казенного образца. Ухватки твои... Равнодушие к пулемету в подполе. Будь ты членом банды - ты бы пулемет не упустил. Ведь инвалид Коля тебе про пулемет докладывал?
- Положим, докладывал.
- Ну, вот. А теперь можно мне обернуться? Замечу, кроме меня, о тебе никто не знает. И инвалид Коля молчать будет. А без меня ты не найдешь того, что ищешь.
- Ты знаешь, где это?
- Догадался.
- Откуда догадался?
- Был один тайник, про который инвалид Коля не знал, что это тайник, понимаешь? А я догадался, что то место может быть только тайником, хоть сам инвалид Коля этого и не соображает.
- Как же милиция в это дело влезла?
- Можно мне наконец обернуться? - спросил я.
- Ладно, оборачивайся. Но близко не подходи.
Я обернулся и встретился глазами с человеком, доставившим столько неприятностей инвалиду Коле. Ничего мужик, крупный, по-боксерски сколоченный, и челюсть крепкая, и глаза шалые, но... слишком холеный, так сказать, чтобы меня одолеть.
- В аресте инвалида Коли себя вини, - сказал я.
- То есть? - несколько нахмурился он.
Я рассказал ему вкратце, как из-за огнестрельного ранения инвалида заподозрили в принадлежности к вурдалачьему племени и чем все это кончилось.
- Темный народ, - скривился мужик.
- До смерти оборотнем запуганный. Ну, насчет этого оборотня мы еще поговорим... А пока что представиться хочу: Высик Сергей Матвеевич, начальник местных милицейских сил и единственный их пока что представитель. И, во-вторых, можно мне на ваши документы взглянуть?
- Зачем это тебе? - то ли насмешливо он спросил, то ли угрожающе - смешанная была такая интонация, странная.
- Я к тому, - спокойненько объяснил я, - что, может, вам, в отличие от меня, вслух представляться не следует - мало ли куда звук долетит. Да и на слово я вам, может, не поверю. Мне надо точно знать, чтоб дело вести. И пистолет убрать можешь. Прикинь, я знал, что ты здесь, и служил я в разведке, поэтому, если б я шел, не чтоб с тобой повидаться, а чтоб тебя пристрелить, то не стал бы я подставляться тебе. Так что, сам видишь, я по-мирному поговорить пришел. Догадался ведь, что свой брат работает. И в секретные расследования лезть не собираюсь. Чем меньше знаешь, тем спокойней спишь. Просто удостовериться хочу.
