Он долго бродил меж стеллажей, затем поднялся на второй этаж. Порой ему приходилось брать стремянку, чтобы добраться до верхних полок. Здесь не так уж часто прибирались: те книги, что были убраны подальше, собрали на себе достаточно пыли — Ильхо сдувал её и ставил книгу на место, продолжая неспешные поиски, заполняя время хотя бы этим. Солнечный свет начинал тускнеть, но его зрение было остро. Он никуда не торопился.
Она отыскалась, заткнутая поверх громоздких томов энциклопедии. Бархатная обложка поистрепалась, и тиснение выцвело, но пыли на ней было совсем немного. Казалось, книгу брали не дольше, чем месяц назад.
Кто бы её ни читал — Ильхо обрадовался, что её вернули на место. Книжка была небольшой, сейчас в его руках и вовсе ощущалась невесомой.
Он взял её с собой, раскрыв ещё на ходу. Да, всё как он помнил. Первая сказка повествовала о лягушонке, осушившем океан. Именно её он любил в детстве больше всего: за забавные картинки и за, то что она не пугала, а смешила. Именно поэтому и забыл он её в первую очередь — в отличие от тех историй, что будоражили воображение, заставляя видеть в каждой ночной тени морского монстра, выползшего на сушу.
Ильхо не собирался перечитывать все сказки, но было важно найти эту книгу. Словно обнулив счет времени, вернуться к тому моменту, когда всё началось, и выбрать другую дорогу.
Он вошёл в свои покои, в задумчивости теребя краешек страницы. На полу у изножья кровати шевельнулась тень — это пёс приподнял голову, приветствуя его, но тут же тяжело опустил её обратно. Там Ильхо и сел, прислонившись спиной к резному дереву, и рассеянно приласкал собаку.
Для чтения требовалось зажечь свет. Хотя бы одну лампу.
Ильхо отложил книгу и бросил взгляд на пса, не отвечающего, против обыкновения, на ласку ни вилянием хвоста, ни довольным рыком.
— Хей, — позвал он тихо, словно боялся побеспокоить друга, и склонился ниже. — Бродяга?
Пёс только дышал, приоткрыв пасть и глядя тёмным взглядом мимо Ильхо.
Тогда он подтянул его к себе и осторожно положил на колени. От движения пёс едва слышно заскулил — воздух тонко выходил из его лёгких. Ильхо перебрал колтуны на его боках, пытаясь нащупать рану или другое увечье, но не нашёл ничего. Просто это была старость.
***
Ветер едва ли не сбивал с ног, и Мартия в который раз подивилась тому, как Этерь выживает здесь. Мыс — полоска земли, вгрызающейся в бушующие с этой стороны острова волны, — был укрыт лишь дёрном: кругом ни деревьев, ни кустов. Церковь со всех сторон подвергалась атакам ветров, что никогда не прекращали в этом месте свой беснующийся танец.
Сегодня так и вовсе всё рокотало, и, чтобы Этерь ясно слышала, приходилось кричать.
Под низким сизым небом брызгало по воде, траве и воздуху ослепительными лучами закатное солнце.
— Ильхо просил узнать, всё ли с тобой в порядке! — прокричала Мартия на вопрос подруги о том, зачем она так упорно искала её.
Белое платье разве что не рвалось на Этерь, готовое унестись в небо от резких, непредсказуемых порывов; распущенные волосы плясали вокруг лица. Священников было не видать, как если бы их и вовсе не было поблизости. Подругу Мартия застала стоящей на краю мыса. Она глядела на остров Встреч, туда, где ещё покачивался на волнах корабль.
В ответ на её слова Этерь обняла себя руками. Она смотрела невесело, и Мартия не понимала: разве её не обрадовала весть о том, что Ильхо остался?
— Что с тобой?
Подруга мотнула головой, прося не спрашивать, а затем подошла ближе и положила руку ей на предплечье.
— Я хочу, чтобы завтра утром — но не раньше, чем отплывет корабль, — ты кое-что сказала ему, Ильхо.
***
Не так уж много времени было в сутках, но он привык с умом использовать каждую минуту. Герцог сменил рубаху на перепачканный халат, облил водой большой кусок глины, прикрытый отрезом ткани, и отделил от него часть поменьше, отнеся на рабочее место.
Гости наконец отбыли — от этой мысли он испытал колоссальное облегчение. Не потому, что боялся разоблачения, но потому, что чужое присутствие тяготило. А теперь он вновь мог заняться тем, в чём находил не только глубокое удовлетворение и страсть к действию, но и Божий промысел.
Новенькие детали были извлечены из ящика — того самого, что был так любезно передан ему в дар, — ими он заменит старые запчасти, а там посмотрит, как оно. А заодно, когда прибудет Руперт, изучит в новых условиях свойства искр.
Его каморка находилась прямо в цехе сборки, за стенкой всё скрежетало и скрипело, лязгало, ухало, стучало. Не многие бы согласились, но для его ушей это была музыка. Всё работало как часовой механизм, налаженное таким образом, что его присутствие, казалось, и вовсе не требовалось.
Работа руками всегда казалась ему самым умиротворяющим занятием: собирать-разбирать металлические механизмы, форма которых строго определена назначением, или же придавать форму такому пластичному материалу, как глина, — если бы каждый в мире хоть часть своего времени проводил работая руками, в созидании, то на свете было бы куда меньше зол и невзгод.
Если бы Ильхо совершил для себя это открытие, то оно обязательно повлекло бы за собой и другие изменения.
Но мальчик был упущен. Чем бы он ни маялся, теперь его это не касалось. Пожалуй, был в этом и его собственный промах. Он слишком долго позволял сыну дрейфовать в волнах безмятежности, лелея его после потери жены, позволяя делать что вздумается, лишь бы не призывать к ответу, лишь бы продлить детство, которое едва не обернулось кошмарным сном. Изгнание, смерть матери — разве мало ему досталось?
Но когда он решил, что пришла пора Ильхо браться за ум, от того ума осталось немного.
Пожалуй, он всё ж таки досадовал, что партия с Кайей сорвалась. Ему принесло бы удовлетворение, устрой Ильхо своё счастье где-то там, вдалеке, найдя себе дело по душе или же просто прожигая ту часть состояния, на которую мог претендовать.
Ведь даже с учётом появления Этерии и его намерений узаконить её статус, Герцог отдал бы ему большую часть своего состояния — а оно было не маленьким. Как великодушно было со стороны Совета оставить для него цепь, с одной стороны, невероятно короткую, заточив его на этот остров, но с другой стороны — невероятно длинную, позволив фактически любую свободу в пределах этого самого острова. И даже его машины они скупали по рыночной цене.
Он горько усмехнулся, снимая излишки воды с поверхности заготовки, похожей сейчас больше на бесполезную болванку. Но работа спорилась, как всегда, и, когда будет доставлена новая партия искр, он сможет получить ещё больше ответов.
А вот теперь его усмешка сделалась веселее.
Сколько всего эти глупцы упустили, когда решили запереть его здесь. Понимают ли они, чего себя лишили? Да, некоторые из них кусают локти, что не могут разгадать секрет его машин. Но разве это важно? Нет, конечно, он оставался с собой честен: это было важно. Важно, что они до сих пор бьются над ответом, ведь пока его знает он один, кое-что в его власти. Хотя бы собственная жизнь и благополучие близких. И возможность заниматься тем, к чему он на самом деле стремился: познавать жизнь и творение в самом беспримесном их проявлении.
Теперь же, когда у него есть Этерия, всё это не пропадёт впустую, не встанет, не заглохнет даже после его смерти. Главное — успеть до того момента разгадать, как сказать ей правду.
А ещё его беспокоил Барудо. С чего вдруг старик проявлял такое недоверие к его словам? Такого быть никак не могло. Как знать, возможно в скором времени и сам гончар отправится на Большую землю вслед за сыном.
***
— И это тоже выбрасывайте, — приказала она.
Капитан, немногословный мужчина с одинокой проседью в чёрных волосах, суровой горбинкой на носу и светлыми глазами на смуглом лице, одарил её долгим тяжёлым взглядом, но кивнул, и матросы, раскачав сундук, сбросили тот в воду. К остальным вещам Ильхо.
— Это всё? — уточнил капитан.
Удивительно, что она будто совсем его не видела, когда они следовали к острову. Но ведь она всё плавание просидела в каюте, иногда выбираясь подышать воздухом ночью в сопровождении Кая. Или же видела, но не замечала — это было ей свойственно.
