В конце концов пришлось оставить это дело и вернуться.
Я вручил им яйца.
– Ну как, убил кроликов? Мы видели, как ты закидывал их камнями. Яйца мы сохраним на потом. Тебе не стоило утруждаться из-за нас.
– Там, на груди, у вас из них вылупятся цыплята. Лучше выложите наружу.
– Ах, ты все тот же, Лукас Лукатеро! Все такой же остряк. Не так уж мы и горячи.
– Об этом ничего не знаю. Но здесь и снаружи очень жарко.
Я хотел отвлечь их. Уйти от разговора, пока не найдется способ выдворить их из дома, да так, чтобы дорогу сюда забыли. Но мне ничего не приходило в голову.
Я знал, что они начали искать меня еще в январе, почти сразу после того, как исчез Анаклето Моронес. Нашлось кому рассказать мне о том, что старухи из Сестричества Амулы ищут меня. Кроме них Анаклето Моронес никому и даром не был нужен.
И вот они здесь, у меня.
Я мог бы и дальше забалтывать и развлекать их, пока не стемнеет. Тут уж им придется убраться. Остаться у меня на ночь они не осмелятся.
Это точно. Потому что, вообще говоря, в какой-то момент речь об этом заходила: когда дочь Понсиано сказала, что они хотят поскорее закончить с делом, чтобы не возвращаться в Амулу слишком поздно. Я сказал, что об этом можно не беспокоиться: что пусть на полу, но всем найдется, где переночевать. Что места и циновок в доме вдоволь. Они отвечали хором, что это уж ни за что на свете: что скажут люди, когда узнают, что они провели ночь у меня дома со мной же внутри? Это уж ни за что на свете.
Так что нужно было просто заболтать их, пока не наступит ночь, и выбить у них из головы эту мысль, которая никак не давала им покоя.
Я спросил у одной:
– Как поживает твой муж?
– У меня нет мужа, Лукас. Разве ты не помнишь, как я гуляла с тобой? Ждала тебя, ждала, да так и осталась ждать. Только потом узнала, что ты, оказывается, женился. А меня в ту пору уже никто не хотел.
– А я тут при чем? У меня было много разных дел, из-за которых я был сильно занят. Но время еще есть.
– Так ведь ты женат, Лукас. И не на ком-нибудь, а на самой дочери Святого Младенца. Зачем ты опять смущаешь мое спокойствие? Я уж почти забыла о тебе.
– А я – нет. Как, говоришь, тебя звали?
– Ньевес. Меня и сейчас зовут Ньевес. Ньевес Гарсия. И не заставляй меня плакать, Лукас Лукатеро. Я вся дрожу от одного воспоминания о твоих медоточивых обещаниях.
– Ньевес… Ньевес. Как же я забуду тебя? Ведь ты из тех, что не забываются никогда… Какой ты была нежной. Я помню. Я будто и сейчас сжимаю тебя в своих объятиях. Нежная. Мягкая. Платье, в котором ты гуляла со мной, пахло камфорой. И как крепко ты прижималась ко мне. Ты прижималась так сильно, что, казалось, хотела проникнуть мне в самые кости. Я помню.
– Замолчи, Лукас. Я вчера исповедовалась, а ты снова будишь во мне дурные мысли, вводишь в грех.
– Я помню, как целовал тебя под коленками. А ты говорила: только не там, потому что тебе щекотно. У тебя до сих пор ямочки под коленками?
– Лучше замолчи, Лукас Лукатеро. Бог не простит тебе того, как ты поступил со мной. Ты дорого за это заплатишь.
– Разве я сделал тебе что-то плохое? Неужто я плохо с тобой обошелся?
– Мне пришлось избавиться от него. И не заставляй меня говорить об этом здесь, при всех. Но только чтобы ты знал: мне пришлось избавиться от него. Он был похож на кусок вяленого мяса. Но с чего мне было его любить, если отец у него – наглый бесстыдник?
– Так вот оно что… А я и не знал. Не хотите еще миртовой воды? Сделаю мигом. Подождите немного.
Я снова вышел во двор – нарезать ягод с мирта, и постарался задержаться там подольше, пока эта женщина не придет в себя.
Когда я вернулся, она уже ушла.
– Ушла?
– Да, ушла. Ты довел ее до слез.
– Я ведь только хотел поговорить, чтобы занять время. Заметили, как давно здесь не было дождя? Там, в Амуле, должно быть, недавно прошел дождь?
– Да, позавчера был ливень.
– Там хорошее место, это точно. Хорошие дожди и хорошая жизнь. Здесь, признаться, и облаков почти не увидишь. А что Рогасиано – все так же глава городского собрания?
– Да, все так же.
– Хороший человек этот Рогасиано.
– Нет. Он мерзавец.
– Ну, может, и так. А про Эдельмиро что расскажете? Лавка все так же закрыта?
– Эдельмиро умер. И правильно сделал, хоть мне и не должно так говорить. Но он тоже был порядочный мерзавец. Из тех, кто бесчестил имя Младенца Анаклето. И в колдовстве его обвинял, и в плутовстве, и в шарлатанстве. Ходил повсюду и рассказывал эти сказки. Но люди не стали обращать на него внимания, а тут и наказание Господне подоспело. Умер от собственной злобы, как птичка уитакоче [99].
– Будем надеяться, что, с Божьей помощью, он сейчас пребывает в аду.
– И что черти не устают подбрасывать дрова ему под котел.
– Так же, как и под котел Лирио Лопеса – судьи, который встал на его сторону и отправил Святого Младенца за решетку.
Теперь они говорили без моей помощи. И я дал им высказать все, что только вздумается. Пока не начнут снова приставать, все будет хорошо.
Как вдруг они спросили:
– Ты пойдешь с нами?
– Куда?
– В Амулу. За этим мы пришли. Забрать тебя.
На мгновение мне захотелось выйти обратно во двор. Уйти через черный ход в горы и исчезнуть. Несчастные старухи!
– А я-то, черт побери, чего забыл в Амуле?
– Мы хотим, чтобы ты присоединился к нашим молитвам. Мы, последовательницы Младенца Анаклето, учредили девятидневную молитву, в которой просим, чтобы его причислили к лику святых. Ты его зять, и нам нужно, чтобы ты выступил в качестве свидетеля. Священник поручил нам привести кого-нибудь, кто бы знал его близко и с давних пор, когда он еще не был известен своими чудесами. А кто подойдет лучше тебя? Ведь ты жил с ним и можешь, как никто другой, рассказать о его милосердных деяниях. Вот зачем ты нам нужен: сопровождать нас в этом предприятии.
Старые чертовки! Сказали бы сразу.
– Я не могу пойти с вами, – сказал я. – Некому будет присмотреть за хозяйством.
– Для этого останутся две девушки, мы все предусмотрели. Кроме того, есть твоя жена.
– У меня больше нет жены.
– Как это? А дочь Анаклето Моронеса?
– Она ушла от меня. Я ее выгнал.
– Но этого не может быть, Лукас Лукатеро. Бедняжка, наверное, страдает. Какая она была умница! А какая молоденькая, какая красавица! Куда ты отправил ее, Лукас? Одна надежда, что в монастырь Кающихся Грешниц.
– Я никуда ее не отправлял. Я выгнал ее. И уверен: уж где-где она сейчас, но точно не у Кающихся. Очень уж она любила гулять да развлекаться. Этим, наверное, и занимается – расстегивает ширинку каждому встречному и поперечному.
– Мы не верим тебе, Лукас, ни единому слову. Она, должно быть, где-то здесь, заперта в какой-нибудь комнате, и читает молитвы. Ты всегда был страшным лгуном и даже клеветником. Вспомни, Лукас, о бедных дочерях Эрмелиндо, которым, в конце концов, даже пришлось уйти в Эль-Грульо, потому что каждый раз, стоило им выйти на улицу, люди начинали напевать ту песню про «голубок» – и только из-за того, что ты выдумал этот слух. Тебе ни в чем нельзя верить, Лукас Лукатеро.
– Выходит, и в Амулу мне идти незачем.
– Ты заранее исповедуешься, и все будет в порядке. Когда ты в последний раз исповедовался?
– Ох, лет пятнадцать назад. Когда меня чуть не расстреляли кристерос. Приставили карабин к спине, силой затолкали к священнику, и я тогда от страху нарассказывал о таких грехах, которых никогда и не совершал. Так сказать, исповедовался про запас.
– Не будь ты зятем Святого Младенца, мы бы не стали искать тебя и уж тем более о чем-то просить. Ты всегда был настоящим пройдохой, Лукас Лукатеро.
– Неспроста же я был помощником Анаклето Моронеса. Уж кто действительно был дьяволом во плоти, так это он.
– Не богохульствуй.
– Вы ведь и не знали его.
