Все было так, как если бы кто-то из нас схватил другого за руки и силой удерживал на месте, и это продолжалось вечность.
Наконец то ли я очнулся и медленно встал, то ли она сумела как-то вырваться из моего взгляда, закрыла глаза ладонью, потом опустила руку, зажмурилась… Выпрямившись, даже отшатнувшись от стола, она сказала тихо и по-русски (чисто, без всякого акцента):
— Так это вы? Вы ищете задачу? Ее там нет. Да вы садитесь, Иван Николаевич!
Стоя, я оказался слишком длинным и вообще нелепым рядом с этой девчушкой. Она махнула мне рукой, как учитель, сажающий класс на место, и сама присела по другую сторону стола.
До меня стало доходить, что уж мой-то шок мог быть вполне законным. Я имел право потерять дар речи при виде такой солнечной, волшебной красоты. А мог бы просто не поверить, что она реальна, эта маленькая фея с теплыми карими глазами и двумя толстыми золотисто-русыми косами до пояса.
— Здравствуйте, — сказал я хриплым шепотом. — Наверно, это вы хотели меня встретить?
— Да. Меня зовут Элизабет. Или Бет. Давайте выйдем на улицу. Мы здесь мешаем.
Глава 4
ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР
Солнце тем временем опустилось ниже и заполнило весь город. Пятна, столбы, полотна розово-оранжевого света слепили и сбивали с толку. Я почти не видел, куда мы шли. Кажется, вниз, лицом к закату. Я долго не решался посмотреть на Бет, щурился и молчал, и она молчала. Мы, как сообщники, ни словом не обмолвились о странном начале нашего знакомства. Бет, наконец, заговорила:
— Это я учила Санни. Задачу тоже сформулировала я, а ей ее подбросили, что называется, «на спор». Сейчас уже не очень важно, что там у них вышло, и почему Санни отправила ее на конкурс. Если хотите, я потом вам расскажу. Но, строго говоря, моя вина, что вы встретились с этой… проблемой.
— Не огорчайтесь, ничего страшного не случилось, — уверил я Бет. — Вам из-за этого устроили неприятности?
— Мне? — Бет слегка удивилась (так, чуть-чуть). — Нет. Но мне бы хотелось закрыть эту историю. Вы не расскажете, что вы с ней сделали, с этой задачей?
— Я ее решил, — сказал я отрешенно.
— Даже так? — Бет вздохнула. — А потом?
— Потом я ее сжег. Мне показалось, что если выпустить ее на волю, то очень скоро настанет конец света. Я неправ?
— Еще как прав, — кивнула Бет.
— Никто, кроме меня, этот листок не видел, и никто не знал, что я мучился над задачкой из Иллирии.
— А вы долго мучились?
— Да. С месяц или чуть побольше.
Бет покачала головой, но ничего не сказала.
— Когда я все-таки ее решил, то понял, что это нужно с кем-то обсудить. По крайней мере, я хотел быть уверенным, что в моем решении есть смысл. И что я пока еще в своем уме. Я ведь не знал, что может стоять за такой… странной формулой. А главное, кто.
— И все-таки осмелились к нам приехать?
Я кивнул.
— А вам не приходило в голову, что вас позвали в ловушку?
— Приходило. Но выбора не оставалось. Тем более что вы своим письмом косвенно подтвердили — как бы сказать? — возможность чуда.
— Да. В этой истории все чудо. Чудо уже то, что вы ее решили. Там, у себя, не зная, что за этой формулой стоит реальность. И чудо, что она попала прямо к вам, а не к кому-нибудь другому.
— Другой бы тоже мог решить. В конце концов, не я на этом свете самый умный.
Бет удивленно заглянула мне в лицо, как будто я сказал что-то сенсационное, и ответила с сомнением в голосе:
— Не знаю. Но думаю, вы были достаточно умны, чтобы, уезжая, оставить себе страховку.
— То есть?
— Отдать задачу на хранение какому-нибудь надежному человеку и приложить инструкцию: как быть, если вы вдруг пропадете. Кстати, вам нужно позвонить в Москву, сказать, что вы благополучно до нас добрались?
— Нет, не нужно. У меня нет страховки. Я в самом деле сжег все: условие, решение, черновики. Потому что действительно испугался большой катастрофы. А моя голова — как это ни глупо звучит — в общем, мелочь…
— Но о вас кто-нибудь волнуется? Кого-то нужно успокоить?
— Нет. Не нужно. Никто не волнуется.
— Но кто-нибудь хоть знает, где вы?
Мы уже давно стояли на маленькой уютной площади, и Бет почти кричала на меня.
— Бет, почему вы сердитесь?
— Да потому что так нельзя! Родителям вы что сказали?
Она смотрела на меня в упор, и я не мог не отвечать.
— У меня нет родителей. Они погибли в горах.
— Ох! — Бет опять зажмурилась. — Простите меня…
Я тут же пожалел о своей чрезмерной откровенности и ответил более или менее легким тоном:
— Ничего. Все в порядке. Пашка знает, где я. Мой однокурсник, начальник конкурса. Он прочитал ваше письмо, хотя его об этом не просили. Так что и ФСБ, наверно, тоже знает. Или узнает, если что. Вам от этого спокойней?
— А вам?
— Мне — нисколько. Даже наоборот. Как раз от вашей стороны я почему-то неприятностей не жду. Мне сразу показалось, что здесь меня не будут обижать. Я ошибаюсь?
— Нет. Здесь вам действительно никто не враг. Вы верите мне?
— Да, конечно, — я улыбнулся. — Но ведь и вы мне доверяете?
— Да кто ж вам не поверит? — вздохнула Бет.
Я поклонился, и мы рассмеялись.
Бет огляделась, и я тоже. Уже смеркалось, все цвета погасли. Нас окружали старые дома. Я еще различал лепные кружева карнизов и фигурные решетки балконов. Под одним из них смутно угадывалось деревце, едва доросшее до окон второго этажа. Бет пристально взглянула на него, и я заметил, что именно в этом бельэтаже и окна, и двери на балкон закрыты.
— Моей сестры нет в городе, — сказала Бет, кивнув на закрытые окна. — Дом пуст, и я не знаю, что там творится, потому что меня тоже не было в городе. Но ужина там не готовили… Я думала, что отведу вас куда-нибудь поужинать, и мы обсудим планы на каникулы…
— А теперь передумали?
— Нет. Пойдемте?
— Как вам угодно. Только, Бет… у меня нет здешних денег. Я не нашел, где разменять. Это не очень приятный разговор, но мне бы не хотелось быть совсем беспомощным…
— Пойдемте, — сказала Бет. — Это не проблема. Тут не нужно ничего менять.
Мы завернули за угол особнячка, и город вдруг переменился. Все засияло золотистыми веселыми огнями, улицы наполнились людьми. Легкий смех, отдаленная музыка, белые рубашки. Бет привела меня в небольшой сад-кафе, выбрала столик под старым деревом, которое, как зонтик, накрыло нас ветвями, о чем-то попросила официанта (я заранее отказался обсуждать меню; мы уговорились об одном — обойтись без вина). На столике горела свечка в стеклянном сосуде-шаре. В ее лучистом теплом свете Бет показалась мне загадочной, а красота ее поистине волшебной. Глядя в огонь, она проговорила:
— Вы захотите задать множество вопросов, а я, наверно, не смогу на них ответить, пока вы не проживете тут хотя бы неделю. Это возможно?
Я задумался, как бы полегче обсудить материальную сторону каникул. Вид у меня, наверно, стал угрюмым, и Бет по-своему поняла мою мрачность: взглянула исподлобья и почти сердито подсказала:
— Наверно, все же кто-то беспокоится о вас. Хотите позвонить в Москву? Прямо сейчас? Позвоните, успокойте. Скажите, что немного задержитесь. Уж месяц отдыха вам могут дать?
— Месяц? — рассмеялся я.
— А что увидишь за неделю? Месяц, два… Сколько хотите.
Я вздохнул и попытался честно объяснить проблему:
— Обо мне в самом деле никто не беспокоится и никто, скорей всего, не вспомнит про мое существование до конца июля. В августе мы с ребятами собирались пойти в горы — и то если все сложится. До этого я еще должен поработать и закончить диссертацию… То есть все это неважно. Не в этом дело. Пока что не совсем понятно, на каких условиях я тут нахожусь. Я не хотел бы оказаться должником. Может быть, мне стоит подыскать временную работу?
— Еще работу? Кроме диссертации? Неужели вам мало досталось в учебном году?
— А что, заметно?
— Еще как! На вас лица нет от усталости. А вы не можете просто пожить в гостях?
