в пальцах карандаш и слышал только дребезжащее бормотание пьяного старика: «Я ж подписку давал… нам такое знать не положено…»
Не улучшил настроения и визит парторга цеха Федьки Глазова. Он припёрся в Матвееву конторку перед самым обедом, когда тот уже разложил бутерброды и заварил в электрическом чайнике доставшийся в продуктовом наборе индийский чай. Пришлось налить и ему, а вот бутерброд разозлившийся Матвей предлагать не стал — перебьётся. Приехавший в город из дальней ярославской деревни Федька сделал удивительную и быструю по цеховым меркам карьеру. Проработав года три подручным на огромном карусельном станке, показав свою полнейшую непригодность и бестолковость и не сдав с третьего раза даже на низший разряд токаря, он неожиданно быстро пошёл вверх по партийной лестнице. В партию он вступил ещё будучи в армии, стаж у него уже набрался приличный, и под крылом покровительствовавшего ему Зворыкина Федька сначала стал замом секретаря, а потом и освобождённым парторгом цеха. Зарплату получал хорошую, ходил в чистом и смотрел на всех пристально и с прищуром. Смотреть свысока не получалось, ибо росточка Фёдор был маленького, хотя широк в кости и силён. Был он абсолютно, девственно невежественен и заносчив и потому ни к одной цеховой компании, а тем более к компании мастеров (всё ж худо-бедно какие-то институты закончивших) прибиться не мог. Благодарный Зворыкину за своё вознесение, Фёдор преданно смотрел на начальство, не перечил и выполнял любые указания. Пришёл он не просто так — у Федьки горел план. По разнарядке, спущенной ему из райкома, от него требовалось принять в партию ещё одного, как он презрительно выражался, «интеллигентика» — то есть представителя ИТР (инженерно-технических работников), а подходящих кандидатур в цеху было не так-то много. Те, кто хотел и годился, уже вступили, оставались те, кто не рвался, но подходил, — и вот из них-то самым подходящим был Матвей, особенно теперь, после высокого доверия, оказанного ему такими инстанциями, которые Федька если и поминал, то только шёпотом. Были ещё те, кто хотел, но по разным причинам (от неправильной национальности до сомнительной благонадёжности) не годился, — такие Федьке были не нужны. Райкомовское начальство требовало выполнения плана, и Фёдор пришёл осчастливить Матвея. От предложения Матвей пришёл в ужас. Он, как и подавляющее большинство родившихся в этой стране, побывал и октябрёнком, и пионером, и теперь дожидался момента, когда наконец можно будет выбыть из комсомола по возрасту, не платить взносы, а главное, не отсиживать на бесконечных и тоскливых собраниях под заунывное бормотание с трибуны очередного малограмотного докладчика. Вступление в партию переводило срок в пожизненный. Да и незачем это было ему: карьеру, для которой обычно и требовалась красная книжечка, он делать не собирался, а о вере в какие-то коммунистические лозунги речь и не шла — это понимал даже Федька и не этим пытался Матвея соблазнить. Ситуация была скользкой. Отказывать категорично и в лоб Матвей побаивался, хотя первым его порывом было послать бывшего подручного куда подальше и выставить из конторки. Но это было бы неправильным шагом — Фёдор был злопамятен, мстителен и нагадить мог, тем более что конфликт бы получился с политическим душком. Так что пришлось Матвею потратить обеденный перерыв на блеянье о том, что «пока не готов», что надо ещё «подумать, подрасти и повзрослеть», что «предложение слишком почётно и оказанное доверие слишком велико», и на прочую белиберду, благо всей этой мутной фразеологией Матвей кое-как владел со времён институтских собраний и сдачи курса политэкономии. Это было нелегко, он вспотел, устал и был страшно рад, когда Фёдор, нахмурив белёсые брови, нехотя согласился вернуться к этому разговору позже. Чтобы переключить внимание парторга, Матвей спросил первое попавшееся — то, что и так весь день не шло у него из головы, — о смерти Порфирьича, и Федька, любивший посплетничать, тут же выложил всё, что знал. Он, оказывается, общался со следователем, приезжавшим утром на завод, и получил всю информацию из первых рук. Подтвердилось, что Порфирьич попал под машину в пятницу вечером. Только почему-то не на той стороне проспекта, где жил и где находилась автобусная остановка, на которой он должен был бы выйти, если бы ехал с работы, а на противоположной. Старик был действительно пьян, и Федька высказал предположение (скорее всего, услышанное от следователя), что Порфирьич проспал свою остановку, доехал до кольца и возвращался назад. На той стороне проспекта находился парк, время было тёмное, и соседка Порфирьича по дому, выгуливавшая там собаку, самого столкновения не видела, но вроде бы слышала визг тормозов и звук удара, а после видела удаляющиеся огоньки. Машину не разглядела, но похоже, что грузовик.
— Вот, собственно, и всё, и вся история, — закончил Федька и философски добавил: — Жил себе болтливый старикан — и нет его. Все там будем.
— Почему болтливый? — вздрогнул Матвей. — Что он такого разболтал?
— Да разговорчивый очень старик был, вечно какие-нибудь истории травил, анекдоты… да и с руководством посплетничать любил, — ухмыльнулся Федька, намекая на частые доносы Порфирьича, по любому поводу бегавшего жаловаться к начальству.
— А, ты об этом, — успокоился Матвей.
Обеденный перерыв закончился, на участке зажгли свет, заурчали станки. Федьке явно не хотелось уходить — ему просто нечем было себя занять до конца длинного рабочего дня, а Матвей, напротив, с нетерпением ждал, когда же этот скучный и опасный человек, и так отнявший у него законных полчаса отдыха, наконец уйдёт, чтобы спокойно достать припрятанную книжку.
Но Федьке было хорошо, и он тянул время, ища, о чём бы ещё поболтать с покладистым и явно опасающимся его собеседником. Он почувствовал, что свободный и обычно нагловато себя ведущий Матвей стал его побаиваться, — это давало Федьке нечастое ощущение превосходства, и расставаться с ним он не торопился.
— Кстати, — внезапно вспомнил он. — Твой Кузин скоро появится?
— Да какое там «скоро», — отмахнулся Матвей. — Лежит в больнице пластом. Думаю, что ещё месяц как минимум проваляется.
— Да нет его в больнице, — уверенно сказал Федька. — Я в выходные туда двух баб из профкома отправил. Ну, это, заботу о больном товарище проявить. Опять же, деньги профсоюз выделил, яблоки там, апельсины из продуктового набора вытащили. Чтоб всё как у людей. А им и говорят, что, мол, нету вашего Кузина. Выписан, мол, несколько дней тому назад и уехал на спецскорой. Так что выписали его, а значит, скоро и появится.
Матвей молчал и, наклонив голову, избегая встречи с простодушным Федькиным взглядом, старался как можно непринуждённее смахнуть внезапно выступившие на лбу капли холодного пота.
Федька ничего не заметил и, потянувшись, поднимаясь наконец-то со стула, озабоченно спросил:
— А ты не в курсе, случаем, что такое спецскорая? Кому положена?
Неделя, начавшаяся с похорон, ими же и закончилась. Не прошло и трёх дней, как у дверей цеха входящих встретил ещё один портрет в чёрной рамке. С него улыбался ещё совсем молодой Кузин — другой фотографии не нашлось.
Заниматься оформлением документов и организацией похорон предложили Матвею — всё ж с его участка рабочий. Он мог и отказаться — для этого в профкоме были опытные люди, но был шанс подобраться поближе к загадочной и притягивающей своим ужасом истории, и он согласился не раздумывая. Ничего не вышло. По документам всё сходилось, а врач отделения, у которого Матвей пытался выяснить, куда же увозили покойного на спецскорой, смотрел стеклянным непонимающим взглядом и бормотал об ошибке регистраторши, что никуда Кузина не увозили, в реанимации был он всё это время, и ни о какой спецскорой врач никогда не слышал. У больного случился второй инсульт, на этот раз обширный, потом отёк, и спасти его уже не удалось. Вот и всё. Никаких тайн. Матвей был уверен, что доктор врёт, но лезть глубже, а уж тем более давить на врача боялся.
Кремировали Кузина в недавно построенном крематории в Ручьях. Автобус с телом и родственниками проскочил под закрывающимся шлагбаумом, а «Икарус» с друзьями и сослуживцами покойного долго стоял у переезда, пропуская неторопливые маневровые тепловозы. На задних сиденьях, не утерпев, начали позвякивать бутылками, пахнуло спиртным и едой. Матвей собрался было пристыдить мужиков, но тут ему передали полстакана водки и бутерброд с толстым ломтём варёной колбасы. Матвей поколебался и не стал отказываться. Пока добрались до крематория, так несколько раз и помянули.
Из начальства
