В этом лесу много того, что может напугать, думает Саша: плетется следом, глаз не поднимая, пока не чувствует легкое пожатие. Прямо перед ней, когда она смотрит, поляна, на которой костер и незнакомые ей женщины, которых она даже не берется сосчитать пока что. Шаг — и пространство будто взрывается звуками, и все они будто замечают ее.
— Интересная девочка, — тянет позади нее кудрявая незнакомка, будто из ниоткуда взявшаяся, всего несколько шагов спустя. Саша чуть не подскакивает от неожиданности и испуга. — Ир, где такое чудо нашла?
— Где нашла, там уж нет, — смеется где-то в стороне Ирина Владимировна — прямо возле огня, разглядывает она парой секунд спустя, возле большого плоского камня, настолько большого, что на нем, наверное, человек уместиться сможет. — Не облизывайся на нее, Этери, твое к тебе тоже скоро придет, вот увидишь. Твой ковен тоже вырастет.
Они все босиком, все в этих балахонах, и Саше хочется спросить, неужели им не холодно всем, когда она понимает, что ей и самой не холодно. Что это, она не знает — костер ли, или что-то еще — но воздух на поляне теплый, напоенный незнакомыми ароматами, и ветра пронизывающего нет, и она взглядом спрашивает, можно ли, прежде чем скинуть с себя теплую осеннюю куртку и разуться. Красноватый солнечный свет заливает лес последними отблесками, бледнея и тая, на небе все выше поднимается диск луны, и будто беспокойнее становятся они все — Саша ловит среди прочих знакомое лицо Кати, видит там тетю Наташу и свою школьную учительницу, Светлану Владимировну, и все они кажутся взволнованными и взбудораженными. Ее не держат — она ходит по всей поляне кругами, сжимая их, пока не доходит до центра. Там, на камне, кубок большой, и кинжал, и на лезвии кровь, и она вида крови не боится, но тут ее передергивает. Ее предупредили, что должно случиться, ей все рассказали и тетя Лена, и заглянувшая минут на десять вчера тетя Наташа, но одно дело знать, а другое — видеть собственными глазами.
— Пора, — говорит Ирина Владимировна, заставляя ее вздрогнуть от неожиданности. Нет, не Ирина Владимировна — Верховная, иначе ее называть не получается. С темными волосами, разметавшимися по плечам, в этой непонятной хламиде, она правда выглядит верховной ведьмой. — В круг, дамы. Луна высоко. Саша, подойди.
Саша подходит, на колени опускается робко, неуверенно, но приободряется, видя улыбку Верховной. Ладонь ее почему-то холодная настолько, что этот холод будто пробирает до костей, когда она чувствует руку на своей макушке. Приходится напоминать себе, что это нужно, приходится заставлять себя оставаться на месте — ей не нравится, когда ее вот так вот трогают. Не нравится настолько, что сложно не вскочить и не убежать — но все еще до странного легче, чем оно было с матерью.
— В наших рядах новая сестра, — провозглашает Верховная посреди общего молчания и почти мертвенной тишины. Ладонь с ее макушки пропадает, позволяя украдкой выдохнуть, но металл звякает о металл считанные секунды спустя, заставляя ее голову поднять. Кромка на кинжале не темная, а почти алая, это видно даже несмотря на плохой свет, и кровь из надреза на ладони капает в кубок. — Но нам нужно доказательство ее сил.
Это сигнал ей, она знает: тянется, чтобы ладошками обхватить ладонь Верховной и прикрывает глаза. Каждая ведьма, сказала ей тетя Наташа, решает сама, что делать на своем посвящении — она выбрала это. И рана, она чувствует, затягивается, подчиняясь ее воле, как тогда, с Ваней — только сейчас она для этого своей кровью не делится, сейчас не своими силами это делает, а берет их извне, пропуская через себя, выпуская через руки. Шепоток шорохом листвы пробегается за ее спинами, когда она ладонь чужую выпускает, целую и невредимую, будто не было того пореза, и в шепот напевный переходит, громче становящийся, когда Верховная улыбается и двумя пальцами, кончики их в крови из кубка испачкав, оставляет след на ее лбу. Из рук ее Саша кубок тяжелый принимает, жмурится, и делает глоток. Чужая кровь на губах, чужая кровь во рту, вкус ее вязкий, солоноватый, будто с примесью даже какой-то непонятной горечи, и ей кажется на миг, что она никогда не сможет его перебить.
А потом она забирает у Верховной кинжал, и, зажмурившись снова, чтобы не передумать в последний момент, испугавшись, вспарывает себе ладонь.
========== Глава 7 ==========
Соль, и шалфей, и вербена, и дубовый уголь — Саша рассыпает щедро, полной горстью, круг не закрывая. Закроет в последний момент, прежде чем зажечь огонь, так будет правильнее всего. Она в лесу одна сегодня, то, что она сделать собирается, не требует присутствия других ведьм, и ей приходится справляться самой. Не то чтобы это было в первый раз. Тетя Лена сказала, первое полнолуние после ее дня рождения подходит идеально для того, чтобы призвать Мать. Не то чтобы у нее что-то не получалось, но всегда ведь можно лучше. К тому же, сказала ей тетя Лена, это что-то вроде традиции в их ковене, после шестнадцатилетия обращаться к Матери впервые за помощью, и она не горит желанием нарушать традиции.
Соль, и шалфей, и вербена, и дубовый уголь прямо на дрова горстью — она зажжет их, когда луна будет высоко, но до тех пор еще есть время, не так мало времени, и ей можно не спешить. Никто не должен помешать ей, никто не должен вмешаться — так она думает ровно до того, как до нее доносится едва слышный голос, и не разобрать, что он говорит. По коже мурашки проходятся, почти вылетает из рук плошка с травами, и Саша радуется, что не успела закрыть круг, потому что после этого выйти из него нельзя было бы. В лес не должно быть ходу никому, так почему же? И кто?
Впрочем, вопрос «кто» исчезает быстро — звуки извне больше не поглощаются, стоит ей выйти с защищенной поляны, и ясно становится, куда идти. Там, у опушки почти, не успевший далеко зайти, Ваня, отступающий от волка, что, кажется, оттесняет его в западню. Саша щурится на миг, рассматривая: нет, не волк. Один из тех мелких демонов, что живет в этом лесу да питается излишками магии. Те, кто идет по тропе, ему подобным не добыча, но Ваня не шел по тропе. А еще он сын ведьмы, думает она отрешенно. То, что мужчины не могут использовать магию, не значит, что все они рождаются без нее. Она, объяснила ей Верховная, как латентный ген, хранится в теле, не проявляясь никак. Неудивительно, что демон решил, что наткнулся на легкую добычу.
С другой стороны, она тоже сошла с тропы. Но она ведьма, с ней связываться себе дороже любому из них. Именно поэтому она не раздумывает ни секунды, прежде чем встать между Ваней и этим существом.
— Ты сбрендила? — слышит она вместо «спасибо». — Он же тебя сожрет, беги, я его отвлеку!
За плечи он ее хватает, не раздумывая особо, не беспокоясь о том, чтобы не сделать больно, явно пытаясь отодвинуть в сторону. Ване скоро восемнадцать, силы в руках, да и во всем теле, немерено, еще бы умение думать иногда, думается ей почти зло — она пятками босыми в землю упирается, чтобы на месте остаться, и лишь локтем куда-то назад пихает. По ее расчетам, там должно быть его солнечное сплетение и это должно заставить его отпустить ее. Заставляет.
— Не мешай, — цедит она сквозь зубы. — Меня он не сожрет, зубы пообломает. А тебе может хуже сделать.
Не думает, не пытается даже — руки ее порхают, она кончиками пальцев цепляет потоки, сплетая их в сетку, бормочет мантры на древнем языке, выученном с таким трудом. Всю магию надо пропустить сквозь себя, указав ей цель, направив ее, выразив желание, и она пропускает ее, игнорируя сдавленный голос Вани где-то на периферии сознания. Нет ничего, кроме ее магии и демона напротив, которому она смотрит в глаза, скалясь и негромко гортанно рыча в совершенно животной демонстрации силы — нет ничего, когда сеть срывается с ее пальцев, окутывая волчье тело и сжигая его. Пахнет не шерстью и горелым мясом, а серой и пеплом, и этот запах до них доходит, когда Ваня снова ее за плечо хватает, когда она разворачивается и отвешивает ему такую пощечину, от которой ладонь моментально ныть начинает и даже в запястье чуть больно становится на доли секунды.
