Говард Лавкрафт - Шепот во мраке

Всю ночь с пятницы на субботу я не сомкнул глаз. Я сидел и размышлял о мрачной тайне, окутывавшей это странное письмо. Мой мозг, утомленный длинной чередой чудовищных событий, с которыми ему пришлось столкнуться за последние четыре месяца, воспринял свежую порцию ошеломляющих новостей, попеременно то сомневаясь, то веря, как это бывало со мной и прежде; однако на сей раз еще задолго до рассвета жгучий интерес и любопытство начали решительно брать верх над первоначально нахлынувшими на меня озадаченностью и тревогой. В здравом уме или помрачившийся; прежний, только вздохнувший свободно, или обратившийся в некое иное существо – в любом случае Эйкли, судя по всему, действительно столкнулся с чем-то таким, что круто изменило дальнейший ход его опасных исследований и ослабило нависшую над ним – неважно, действительную или мнимую – угрозу, одновременно открыв новые, головокружительные горизонты недоступных человеку знаний о мироздании. Во мне вспыхнула жажда неведомого; похоже, Эйкли заразил меня своим желанием проникнуть в заповедный мир, сорвать с себя ненавистные, гнетущие путы времени, пространства и законов природы, влиться в океан космоса и наконец приблизиться к сокрытым во мраке страшным тайнам происхождения всего сущего. Ради этого, безусловно, стоило рискнуть жизнью, рассудком и даже своей бессмертной душой! К тому же Эйкли сказал, что опасности больше нет – он не предостерегал меня как прежде, а, напротив, приглашал приехать. Я трепетал при одной мысли о том, какие невероятные откровения поджидают меня – я представлял, как сижу рядом с человеком, который общался с настоящими инопланетными пришельцами; сижу в комнате одинокой усадьбы, еще недавно осаждаемой этими существами, а предо мной лежит жуткая пластинка и груда писем, в которых Эйкли кратко изложил свои предыдущие выводы, – и буквально цепенел от этой чарующей картины.

Итак, в воскресенье утром я телеграфировал Эйкли, что прибуду в Братлборо в следующую среду, двенадцатого сентября, – если только этот день его устраивает. Из всех его предложений я не одобрил только того, что касалось поезда до Гринфилда. Откровенно говоря, мне просто не хотелось оказаться поздним вечером в месте, пользующемся столь дурной славой; поэтому, позвонив на вокзал и точно узнав расписание, я выбрал другой поезд и тем самым изменил график своего передвижения. Я решил встать пораньше и выехать в Бостон утренним скорым поездом, отправляющимся в 8.07; в этом случае я успевал пересесть на поезд, отправляющийся в Гринфилд в 9.25 утра и прибывающий туда в 12.22 пополудни, что было весьма удобно, поскольку как раз в это время оттуда отправляется местный поезд до Братлборо, прибывающий туда в 13.08. Для встречи дневное время гораздо удобнее предложенного вечернего. Кому охота в десять часов вечера ехать среди исполненных опасных секретов гор!

Я послал Эйкли телеграмму, в которой сообщил о своем решении, и был рад узнать из пришедшего тем же вечером ответного послания, что он готов принять меня и вполне согласен с новым временем встречи. Вот текст его телеграммы:

Получив сей ответ, удостоверяющий, что посланная мною телеграмма дошла до адресата либо по почте, либо по восстановленной телефонной связи, я окончательно расстался со все еще жившими в моем подсознании сомнениями относительно авторства обескуражившего меня письма. На душе у меня невероятно полегчало – настолько, что я даже сам удивился. Все-таки мои сомнения были давними и глубоко укоренившимися, и было странно, что я так легко отказался от них. Так или иначе, той ночью я спал крепко, наутро долго валялся в постели, а последующие два дня провел в связанных с отъездом хлопотах.

В среду, как и было условлено, я отправился в путь, захватив с собой чемодан, набитый немудреными дорожными принадлежностями и научными архивами, среди которых наличествовали жуткая граммофонная пластинка, фотоснимки и вся корреспонденция Эйкли. Я выполнил его просьбу и ни единой душе не обмолвился о том, куда еду, ибо прекрасно понимал, что эту историю даже при самом благоприятном ее исходе следует хранить в строжайшей тайне. Будучи человеком искушенным и психологически подготовленным, я все же не мог до конца справиться с изумлением, которое охватывало меня при мысли об интеллектуальном контакте с неведомыми инопланетными существами, – так чего же в таком случае можно было ожидать от широкой публики, от всей этой огромной массы непосвященных? Не знаю, что владело мною больше – страх или нетерпеливое предвкушение, когда, сделав пересадку в Бостоне, я отправился в свое долгое путешествие, оставляя позади знакомые места и углубляясь в мир дотоле неизвестных мне названий: Уолтем – Конкорд – Айер – Фитчберг – Гарднер – Атол…

Поезд прибыл в Гринфилд с опозданием на семь минут, но следовавший на север маршрутный скорый все еще поджидал пассажиров. Я поспешно занял свое место и, затаив дыхание от любопытства, уставился в окно: вагоны, грохоча, неслись по залитому утренним солнцем краю, о отором я так много читал, но где никогда не бывал. Поезд мчал меня в глухой уголок Новой Англии, донельзя провинциальный и патриархальный по сравнению с охваченными техническим прогрессом побережьем и южными районами, где прошла вся моя жизнь. Передо мной разворачивалась девственная Новая Англия, земля моих предков – без инородцев, фабричного дыма, рекламных щитов и бетонных дорог. Современная жизнь почти не коснулась этих мест. Здесь мне предстояла встреча с сокровенной тайной древнейших эпох: прочно укоренившись в темноте вечности, она проросла сквозь столетия, забывая их лики и сохраняя одну лишь непрерывную нить древности, что хранит память о непостижимом прошлом и питает загадочные верования, о которых редко заходит речь среди живущих на земле.

Время от времени на солнце сверкали голубые воды реки Коннектикут, а после Нортфилда поезд пересек реку по длинному мосту, и впереди замаячили таинственные зеленые холмы. От заглянувшего в купе проводника я узнал, что мы наконец добрались до Вермонта. Он также посоветовал мне перевести стрелки на час назад, потому что в этих северных горных районах новомодное летнее время не действует. Я последовал его совету, повернув время вспять, казалось, не на час, а на век.

Дорога тянулась вдоль реки, на другом, нью-гемпширском берегу которой вскоре замаячил приближающийся склон горы Вантастикет, часто упоминаемой в весьма любопытных древних преданиях. По левую сторону поезда потянулись улицы города, а по правую показался расположенный посередине реки зеленый островок. Пассажиры поднялись и цепочкой двинулись к выходу; я направился вслед за ними. Поезд остановился, и я вышел под своды вокзала Братлборо.

Я обвел взглядом шеренгу выстроившихся у вокзала «фордов», прикидывая, который из них мог принадлежать Эйкли, но меня опознали прежде, чем я сделал свой выбор. Однако вышедший мне навстречу человек был явно не Эйкли: приветственно протянув руку, он весьма деликатно осведомился, действительно ли я являюсь мистером Альбертом Н. Уилмартом из Аркхема. Встречавший был совсем не похож на бородатого, седовласого Эйкли, каким я его знал по фотографиям: это был молодой, щеголевато одетый человек с темными усиками. Его внешность выдавала в нем скорее горожанина, чем сельского жителя. В его приятном голосе угадывалась какая-то ускользающая и, можно сказать, тревожащая нотка – я был готов поклясться, что уже слышал его, но никак не мог точно вспомнить, где и когда.

Я разглядывал незнакомца, а он тем временем объяснял, что приехал из Таунсенда, чтобы по просьбе своего друга Эйкли встретить ожидаемого им гостя. У Эйкли внезапно случился приступ астмы, сообщил незнакомец, и потому он не в состоянии выйти из дома – и уж тем более куда-то ехать. Впрочем, ничего опасного нет, так что все, о чем мы договорились, остается в силе. Что именно знал этот мистер Нойз – так он представился – об исследованиях Эйкли и его удивительных открытиях? Скорее всего, ничего – судя по его беспечному виду, он не принадлежал к числу посвященных. Вспомнив, что Эйкли слыл неисправимым отшельником, я немного удивился той быстроте, с какой ему удалось найти себе помощника. Тем временем Нойз жестом пригласил меня сесть в машину, и я на время забыл о своих подозрениях. Я ожидал увидеть маленький старый автомобиль, фигурировавший в письмах Эйкли, но машина, к которой подвел меня Нойз (очевидно, его собственная) оказалась огромным и роскошным лимузином с массачусетскими номерными знаками и новомодными противотуманными фарами. Скорее всего, мой проводник принадлежит к числу летних отпускников и в этих краях находится проездом, решил я.