Михаил Гершензон - Робин Гуд

– Так бери их себе, если они нужны, – вдруг сказал Мук.

Виллан разинул рот и захлопал глазами. Он весь подался назад, испуганно глядя на стрелка.

– Мне? И кур? И свинью? А эти что скажут?

Он кивнул на монахов, которые продолжали стоять на коленях, тесно прижавшись друг к другу, с руками, сложенными на груди. Мук рассмеялся.

– Они свое получили. Да шевелись попроворнее! Забирай свое добро и тащи домой. Жена-то есть у тебя?

– Есть.

– Так скажи ей, что это – подарок от Робин Гуда.

Только тут все поняли, что стрелок не шутит.

Первый крестьянин топтался еще на месте, не зная, каких угодников благодарить за свое счастье, а уж другой, косясь на Мука, принялся отвязывать от повозки корову.

– Ну, ну, смелее! – подбодрил погонщиков стрелок.

Вилланы везли свой оброк на своих же волах. И едва Мук кивнул головой, как упряжки были повернуты, опрокинутые повозки поставлены на колеса, и ремни звонко защелкали по спинам волов. И хотя волы на подъем ленивы, обоз тронулся с места и скрылся с глаз так быстро, точно его подхватило вихрем.

Посреди взрытой дороги осталась колода меду, пузатая бочка эля и несколько мешков с пшеницей и рожью. Когда скрипучий обоз скрылся вдали, Мук, сын мельника, обернулся к монахам. Святые отцы все еще стояли на коленях, побелевшими губами шепча молитвы.

Вилль Белоручка и Скарлет давно опустили луки, но стрелы держали на тетиве. Стражник, неподвижный, как каменное изваяние, смотрел в ту сторону, где еще клубилась пыль, поднятая колесами повозок.

– Ты, парень, ступай, откуда пришел, – сказал Мук стражнику. – Да прихвати с собой эту падаль, пока ее не склевали вороны.

Взвалив раненого товарища на седло, стражник взял под уздцы свою белую кобылу, взглянул исподлобья на монахов и побрел прочь.

– Ну, вилланы, не каждый день посылает Господь такое утешение! – воскликнул Скарлет. – Как жеребята, как жеребята! Волы-то скакали, как жеребята! Вставайте, вставайте, святые отцы! Помолились – и хватит. Все равно не замолить вам своих грехов. И какой толк по сто раз повторять «Ave», если Пречистая слышит вас с первого слова? Подымайтесь живее да помогите нам нагрузить лошадей.

Взгромоздив мед и эль, пшеницу и рожь на свои же седла, монахи старательно увязали кладь и повели лошадей в поводу вслед за Скарлетом к Бернисдэльским пещерам. Вспоминая, с каким проворством вилланы скрылись с глаз со своим добром, Скарлет то и дело принимался хохотать, трясясь всем своим поджарым телом.

Мук, сын мельника, и Вилль Белоручка шли позади.

– Ого-го! – окликнул кто-то стрелков, когда они вышли на широкую лесную поляну, и эхо трижды повторило веселый крик.

Знакомый свист прорезал воздух, и навстречу стрелкам, обгоняя друг друга, понеслись, – заливаясь приветственным лаем, псы фриара Тука.

– Эге! И ты ведешь добрых гостей, фриар Тук? – крикнул Мук, сын мельника, и эхо снова принялось перебрасывать слова, как игральные кости. – Ну и славный же выдался денек! А в мешках у вас что за добыча?

– Подарок Робину от лорда шерифа. Маленький Джон вернулся. Этого парня он сманил с шерифова двора, а мальчика они нашли по дороге. Как тебя звать? Я запамятовал, молодец.

– Эльфер! – воскликнули в один голос Скарлет и Вилль Белоручка.

А юноша ничего не ответил, потому что его слишком крепко стиснули старые друзья, добрые вилланы. Так крепко, что он едва не скатился с коня.

Опустив к земле мокрые носы, задевая стрелков упругими хвостами, псы фриара Тука вбежали в пещеру, деловито обрыскали все углы и, найдя все в порядке, улеглись вокруг медвежьей шкуры, на которой сидел Робин, обхватив руками колени.

«Сейчас придут!» – говорили их веселые морды, а глаза, скошенные ко входу в пещеру, и хвосты, нетерпеливо постукивающие по земле, говорили другое: «Куда ж они запропастились? Почему их не видно?»

Наконец в дальнем конце просеки, освещенной ясным холодным солнцем, показался караван: фриар Тук рядом с парнем в плаще, расшитом крестами; нагруженный двумя мешками конь; стройный всадник в кольчуге, с перевязкой на руке; трое монахов вели тяжело навьюченных лошадей, а позади всех с горделивым видом шагали Мук, сын мельника, Вилль Белоручка и востроносый маленький Скарлет.

– Привет Робин Гуду от лорда шерифа! – сказал повар, бросая к ногам Робина мешки с серебром. – Маленький Джон просил приготовиться к встрече знатного гостя: не дальше как к вечеру он приведет сюда моего господина.

– А ты кто же будешь?

– Шерифов слуга, – ответил повар. – И если ты хочешь, Робин, чтобы шериф остался доволен обедом, я зажарю оленя в точности так, как это делал всегда в Ноттингеме.

Отец Тук подтолкнул вперед Эльфера.

– Вот молодой волчонок, из которого вырастет добрый волк! Он привез нам весточку из Сайлса.

– Выпей вина и ложись, – заботливо сказал Робин, взглянув на бледное лицо юноши. – Цела ли кость? Снимите, ребята, с него эти тряпки и перевяжите рану получше. Мир вам, святые отцы!

Монахи жались друг к другу, с тревогой осматриваясь по сторонам. Стрелки окружили их тесным зеленым кольцом.

– Что-то знакомо мне твое лицо, – обратился Робин к одному из святых отцов. – А ну, подними капюшон немного повыше! Голову ставлю, что мы когда-то встречались! Только, помнится, на плаще у тебя тогда был крест. Не с тобой ли мы однажды молились Господу Богу, чтобы он подарил нам от своих щедрот десяток золотых? А этот уж, верно, тогдашний твой спутник, не так ли?

Маленький толстый монах при этих словах попятился, стараясь спрятаться за спину долговязого крестоносца; но и тот сделал шаг назад, промямлив что-то невнятное в ответ.

– Вот хорошо, что нам снова привелось встретиться! – сказал Робин вставая. – Скорей же за стол – вы, наверно, устали с дороги.

Серебряные блюда и золотые кубки шерифа заблестели на широком столе. Монахи покорно жевали, не решаясь поднять глаза на стрелков, угрюмые и молчаливые, точно летучие мыши, укутавшиеся в свои перепонки. Стрелки наперебой угощали и потчевали безмолвных гостей.

– Выбирайте куски пожирнее, ведь сегодня не пост. Поглядите, как управляется с ветчиной отец Тук, а ведь он тоже духовного звания и с юных лет привык к воздержанию в пище! А вот это вино – из монастырских подвалов. Брат крестоносец уж, верно, знает в нем толк?

Когда же гости, покушав, ополоснули руки, Робин спросил их:

– Скажите, святые отцы, далеко ли ваш монастырь?

Монахи переглянулись.

Толстенький с отчаянием в глазах посмотрел на крестоносца; тот заморгал, но рта не раскрыл. Ответил третий монах, у которого голова была узкая и голая, как утиное яйцо, а нос походил на утиный клюв.

– Мы из аббатства Святой Марии, – сказал он тонким птичьим голосом. – Я главный эконом аббатства и не потерплю никакой обиды!

– Святой отец, – улыбнулся Робин, – зачем бы я стал тебя обижать? Большая честь для меня, что Пречистая Дева избрала своего главного эконома, чтобы возвратить мне долг!

Монах откинул голову назад, как делают утки, когда пьют.

– О каком долге ты говоришь, мой сын?

Робин Гуд переглянулся со своими стрелками; веселые искорки бегали у него в глазах, когда он снова обернулся к монахам.

– Однажды был такой случай, что Дева Мария поручилась своим словом за рыцаря, которому я отсчитал четыреста марок.

– Вы слыхали что-нибудь об этом, приор? Я ничего не знаю об этом долге.

– Полно шутить, монах! – воскликнул Робин. – Кто поверит тебе, чтобы Святая Дева забывала свои обещания? Ты – эконом аббатства Святой Марии, кому же знать, как не тебе? Она, конечно, прислала с тобой червонцы, потому что сегодня срок.

Эконом даже взвизгнул, во все стороны тыча своим утиным клювом, точь-в-точь как утка, когда подавится коркой.

– Но я клянусь, – прошипел он, – что у нас нет ни фартинга.

– И переметные сумы пусты?

Глаза монаха на миг закрылись веками, по его сухому горлу пробежал бугорок, будто он проглотил наконец свою корку.

– Там есть только двадцать марок, которые мы собрали в Вотерсе с наших вилланов. Клянусь, у нас больше нет ничего!

– Клянусь и я! – сказал Робин. – Если так бедна Дева Мария, я ни фартинга не возьму из этих денег и даже прибавлю к ее добру! Но если там найдется больше двадцати, это значит, что Пречистая Дева прислала свой долг. Пойди сосчитай, Скарлет! Я знаю, что ты не собьешься в счете.

Скарлет выскочил из пещеры, как заяц, ловким прыжком и раскинул свой плащ на траве. Он отвязал кошели, притороченные к седлам монахов, и вытряс из них на сукно холмик золота и горсть серебра.