друзей, станешь ты так скитаться, пока не предстанешь наконец перед судилищем и не выслушаешь с понуренной головой суровый приговор, который никогда не будет отменен. Дочь Мудрости, неужто ты пала так низко, что забудешь свои клятвы и нарушишь веру ради того, чтобы отобрать у другой женщины ее любовника?»
Под впечатлением от этих видений я отступилась. Нет, я не сделаю роковой шаг. Я проживу земную жизнь, а потом умру — и, быть может, совсем скоро, — чтобы удалиться в некий уготованный нам загробный мир или кануть в бездонную пропасть беспробудного сна без сновидений.
Да! Отказываясь от радости, лишенная надежды, я уже повернулась, чтобы уйти, и сделала шаг к тропе, возвращавшей меня в унылый и горький мир.
И вдруг откуда-то издалека донеслась едва слышная песнь приближающегося бога огня. Негромкий голос его, нежный и мелодичный, сначала напомнил мне колыбельную матери и дни счастливого детства. Песнь становилась все громче и ближе, и вот я уже переступила порог женской зрелости, и тотчас удивительные, непостижимые желания охватили меня. А песнь взвивалась все выше и становилась все горячей, и мне припомнился стук копыт, когда я верхом на гривастом коне вихрем неслась по пустыне. Громче, еще громче! И вновь я в битве рядом с отцом; позади меня ликуют дикие соплеменники, а передо мною — поверженные враги. Ах, как ярко сверкнул мой дротик! Свободно развеваются за спиной мои волосы, и трепещут совсем рядом стяги. «Да здравствует дочь Яраба! Вперед, за дочерью Яраба!» — кричат тысячи кровников, и мы летим на выстроившееся внизу вражеское войско, словно подтопленные солнцем лавины несутся с горных склонов. Мы сломили их, ибо кто мог устоять перед дочерью Яраба и ее племенем? Мы растоптали их всех: и египтян, и сирийцев, и мидян, и наемников из земли Китийской; и бросились они вниз, не выдержав столь сумасшедшего натиска, и — смотрите! — мой блестящий дротик окрасился кровью.
Вот напев музыки стал более торжественным. Я одна в пустыне под яркими звездами, и со звезд тех знания и красота, словно слезинки росы, слетаются мне на сердце. И вот я уже правительница своего племени, и цари, добивающиеся моей любви, склоняются передо мною до земли — они словно куклы в моих руках! Я отвергала их всех и разбивала им сердца; я видела, как пылает Сидон, и душа моя вновь исполнилась ненависти. Чу! Это шаги богини! Небесная Царица осеняет мой лоб поцелуем, она называет меня своей Дочерью, своей Избранницей. Я обладаю величайшим знанием, с уст моих слетают пророчества, дух мой направляет мои стопы. Все прочие трусливо бежали, но я одна не отступаю перед коварным персом и сбрасываю его с трона. Я предаю его величие и роскошь языкам огня. О, я слышу, как кричат эти нечестивцы, что насмехались над богами Египта, и смотрю, как корчатся они от нестерпимого жара и гибнут.
Я одинока. Где же любовь моя? Я иду по жизни к последней черте, и теперь уже никто не родится от меня. Я ищу свою любовь. «Вот же она, твоя любовь, — и вовсе не где-то далеко, но стоит подле тебя. Бери же его, бери, бери его!» — говорит огонь.
Теперь его голос — это голос труб. Трубы оглушительно ревут, и эхо летит вокруг гор. Трубы зовут: «Где полководец наших войск? Где наша Царица? Приди, о Царица, коронованная мудростью, венчанная властью, держащая в своей руке дар вечной жизни! Мы больше не останемся без руки направляющей — мы, кто, отправившись в поход, одержит победу и поработит весь мир!»
А царь-огонь уже близко. Он распахивает ворота тьмы. За ним маршируют легионы: он явился в ослепительном блеске славы, он пришел за своей невестой. «Разденься! Долой одежды! Приготовься же, новобрачная! Царь-огонь зовет тебя!»
Я освободила завязки одежд и распустила волосы — они покрыли меня, словно мантия из соболиной шкуры.
— Да ты никак ума лишилась, Пророчица?! — вскричал грек Калликрат, в ужасе заламывая руки.
— Что творит эта безумная? — вторила ему Аменарта, с неторопливой улыбкой дожидаясь моей смерти.
— Не тревожьтесь, я в здравом уме, — ответила я обоим. — Я просто устала от пресных дней и будничных забот, а потому ищу смерти или триумфа.
И я побежала. Я стала на пути огня. Он увидел, он протянул ко мне свои руки. И вот свершилось! Он окутал меня, и слух мой наполнили приветствия звезд.
О, что же это было? Нет, я не сгорела. Кровь богов заструилась по моим жилам. Душа моя зажглась ярким светочем. Огонь овладел мною, я принадлежала огню, и в благоговейном причащении огонь принадлежал мне. В свете пылающего факела моего сердца мне открылось множество видений; перед глазами моими пали покровы, раскрывая неземные блаженства и невиданные красоты, описать которые я не в силах. Смерть бежала прочь, бессильная и посрамленная. Боль и слабость покинули меня. Осталась лишь я — Царица всего сущего и рода человеческого.
И вот, отраженная в том огне, словно в воде, я увидела себя — образ неземной красоты. Может ли этот образ принадлежать женщине? Могут ли эти божественные очи быть глазами женщины?
И тут пала великая тишина, и в тишине вдруг разнесся звук, похожий на тонкий перезвон колокольчиков: то был так хорошо мне знакомый серебристый смех Афродиты!
Столп огня укатился прочь, унося с собой сверкание тысячи ослепительных молний. Я осталась одна, исполненная ликования, торжествующая, навеки непобедимая. И я пошла и заговорила, и голос мой заструился нежной музыкой — я знала, что обрела новую душу. Что теперь для меня Исида или любая другая богиня, для меня — купающейся в славе, ставшей ровней божествам? О, теперь я видела, что Исида — всего лишь Природа, а Природа отныне — моя раба. Я больше не думала о грехе или раскаянии — с этого дня и впредь я буду творить свои собственные законы и стану сама себе судьей. О чем я мечтала, то и получу. Что ненавидела, от того избавлюсь. О да! Я стала самой Природой! Я чувствовала, как бушует в моей крови ее весна, как ее лето распускается во мне своим теплом. Я сделалась щедра всей благостью ее урожайных дней осени и страшна яростью всех ее ледяных зим.
И вот передо мной он — мужчина, о котором я мечтала. В чем-то примитивным и жалким показался мне в тот миг Калликрат — я чуяла витавшую над ним смерть. Мой спутник должен
