Сестра Амброджиа, появившаяся на следующий день в гостинице, не вполне соответствовала этим представлениям Кейти. Это была толстенькая маленькая особа с румяными щеками, серьезными черными глазами, упрямо сжатым ртом и решительно выдвинутым подбородком. Вскоре выяснилось, что природные склонности в сочетании с правилами, установленными в монастыре, весьма ограничивают круг тех обязанностей, которые, по ее представлению, имеет сиделка. Если миссис Эш просила ее спуститься в контору гостиницы с каким-либо поручением, она отвечала: «Мы, сестры, ухаживаем за больными; нам не разрешается разговаривать с гостиничным персоналом». Если Кейти предлагала ей на пути в монастырь заехать в аптеку и оставить там рецепт на лекарство для Эми, ответом было: «Мы, сестры, лишь сиделки, мы не ходим по магазинам». А когда ее спросили, может ли она приготовить бульон, она ответила спокойно, но твердо: «Мы, сестры, не кухарки».
Фактически, все, что была способна или соглашалась делать сестра Амброджиа (помимо умывания лица Эми и расчесывания ее волос, что, надо признать, она делала очень ловко), – это сидеть возле постели больной и читать молитвы, перебирая четки, или плести маленьким эбеновым челноком длинную полосу кружев. Но принести даже ту пользу, какую от нее все же можно было ожидать, ей помешало то обстоятельство, что Эми, к тому времени уже находившаяся в полубредовом состоянии, с первого взгляда прониклась отвращением к монахине и не желала ни на минуту остаться наедине с ней.
– Я не хочу оставаться здесь одна с сестрой Амброзией! – кричала Эми, если мать и Кейти выходили в соседнюю комнату, чтобы минутку отдохнуть или что-то обсудить. – Я терпеть ее не могу! Вернись, мама, вернись сейчас же! Она строит мне рожи и трещит, как старый попугай, – я ни слова не понимаю! Мама, убери сестру Амброзию, слышишь? Вернись, я говорю!
Голосок Эми поднимался до пронзительного визга, и миссис Эш и Кейти, торопливо вернувшись, заставали девочку сидящей на подушках с мокрыми от слез, пылающими щеками и лихорадочно горящими глазами, готовую выброситься из постели, в то время как не слишком хорошо разбирающаяся в тонкостях английского языка сестра Амброджиа, не менее спокойная, чем Мейбл, чья кудрявая голова лежала на подушке рядом с ее маленькой хозяйкой, невозмутимо перебирала четки и вполголоса бормотала молитвы. Некоторые из этих молитв, я не сомневаюсь, имели отношение к выздоровлению Эми, если не к обращению ее в католическую веру, и произносились из самых лучших побуждений, но в существовавших обстоятельствах вызывали немалое раздражение!
Глава 10
Ясное солнце после дождя
Когда проходит первое потрясение и те, кому предстоит долго ухаживать за больным, осознают неизбежное и смиряются с ним, погружение в рутину жизни помогает им не чувствовать, как томительно тянутся дни. Механизм ухода налажен. Каждый день необходимо делать одно и то же в одни и те же часы одним и тем же способом. Каждую нужную мелочь держат под рукой; и, как бы печальны и усталы ни были дежурящие у постели больного, само однообразие и размеренность их занятий дают им возможность на чем-то остановиться мыслями.
Но в том, чем приходилось заниматься миссис Эш и Кейти, было слишком мало этой монотонности, чтобы помочь им пережить время болезни Эми. О какой размеренности и методичности могла идти речь, если постоянно случалось что-то непредвиденное, а самых необходимых вещей часто просто не было в наличии? Обыкновенные удобные приспособления для комнаты больного – точнее, те, которые считаются обыкновенными в Америке, – было невероятно трудно достать, и у Кейти уходило немало времени на то, чтобы придумать, чем можно их заменить.
Требовался лед? Приносили ведро грязного снега, в котором было полно соломинок, палочек и прочего мусора и который, очевидно, соскребли с мостовой после ночных заморозков. Ни крошки этого льда нельзя было положить в молоко или воду; все, что оставалось, – это использовать ведро в качестве холодильника и опускать в него для охлаждения чашки и стаканы.
Нужен был поильник? Он появился, громоздкий и старомодный – вероятно, им пользовался в детстве Геркулес, – но современная Эми ужасалась и отказывалась пить из него. Такую вещь, как стеклянная трубочка, невозможно было найти во всем Риме. Резиновую грелку Кейти тоже так и не удалось найти.
Но труднее всего пришлось с крепким бульоном. Это была единственная пища Эми и почти единственное ее лекарство, поскольку доктор Хилари считал, что в случаях лихорадки лучше всего предоставлять природе действовать почти самостоятельно. Однако из гостиничной кухни им присылали под названием бульона смесь растопленного жира и горячей воды – смесь, которую вообще нельзя было давать Эми. Напрасно Кейти протестовала и объясняла, как нужно готовить бульон. Напрасно она сама спустилась в кухню, чтобы перевести повару подробный рецепт приготовления бульона и сунуть ему в руку блестящую пятифранковую монету, которая, как надеялась Кейти, пробудит его энергию и смягчит его сердце. Напрасно она заказывала отдельный запас лучшего мяса с рынка. Повара крали мясо, не обращали внимания на рецепт и изо дня в день присылали наверх бутыль все с той же жирной жидкостью, которую Эми не желала даже взять в рот и которая не принесла бы ей никакой пользы, даже если бы она выпила ее до последней капли. Наконец, доведенная до крайности, Кейти купила несколько бутылок из прочного толстого стекла и каждое утро медленно и аккуратно резала на мелкие кусочки два фунта мяса, раскладывала его по бутылкам с водой, запечатывала их с помощью собственного кольца-печатки и отправляла вниз, в кухню, с указанием кипятить в течение определенного времени. Дело пошло лучше, так как вороватый повар не осмеливался подделать ее печать; но это был долгий и трудоемкий процесс, отнимавший у Кейти куда больше времени, чем она могла ему уделить, – ведь постоянно были поручения, которые не мог выполнить никто, кроме нее, и бесконечная утомительная беготня по лестнице, казавшейся с каждым днем все длиннее.
Наконец явилась добрая самаритянка в образе некоей американской дамы, которая жила в Риме в собственном доме и которая, услышав об их злоключениях от миссис Сэндс, взялась обеспечивать Эми ежедневно великолепным крепким бульоном из своей кухни. Это принесло Кейти неописуемое облегчение, и казалось, что, избавившись от этой заботы, стало легче справляться с остальными.
Еще легче стало, когда спустя некоторое время доктору Хилари удалось найти английскую сиделку вместо приносивших мало пользы монахинь – сестры Амброджии и ее заместительницы, сестры Агаты, которую Эми в своем полубредовом состоянии упорно называла «сестрой Рогатой». Новая сиделка, миссис Свифт, была высокой, жилистой, угловатой особой, сделанной, как казалось, наполовину из железа, наполовину из пластинок китового уса. Она никогда не уставала; она могла поднять кого угодно и сделать что угодно; и было похоже на то, что она испытывает нечто вроде отвращения к регулярному ночному отдыху в постели, предпочитая сидеть в кресле и задремывать ненадолго, когда это удобно.
Миссис Свифт прекрасно справлялась с Эми, которой сразу пришлась по душе. Никто другой не мог так хорошо успокоить больную, когда та была в бреду. До приезда новой сиделки пронзительный голосок, казалось, не умолкал, и днем и ночью звучали бессвязные исступленные крики или, что было еще печальнее, глухие жалостные стоны. Заглушить эти звуки было невозможно. Постояльцы гостиницы, занимавшие комнаты внизу и за стеной, были вынуждены переехать, так как крики Эми не давали им заснуть, а бедная миссис Эш не могла ни на миг покинуть свою дорогую девочку, пока звучал этот отчаянный плач. Но неторопливая, сдержанная англичанка, похоже, оказывала гипнотическое действие на Эми, которая с момента появления новой сиделки никогда не впадала в неистовство. Кейти была несказанно рада этому, так как ее главным тайным опасением – опасением, в котором она не смела откровенно признаться даже себе самой, – было то, что здоровье «дорогой Полли» может пошатнуться, прежде чем Эми начнет поправляться, и тогда – что будут делать они тогда?
Она заботилась о своей подруге как только могла. Она заставляла ее есть, ложиться отдыхать, глотать ежедневную порцию хинина и портвейна и старалась избавить от каждого лишнего шага. Но никто, каким бы любящим и услужливым он ни был, не мог снять с плеч миссис Эш груз горя и забот, превративший ее румянец в тусклую бледность и положивший темные круги под красивыми серыми глазами. Она мало думала о том, как она выглядит, с тех пор как Эми заболела. Мелочи, которые прежде делали ее туалеты привлекательными, завитки и локоны – все исчезло, и тем не менее почему-то никогда еще она не казалась Кейти такой прелестной, как теперь – в простом черном платье, которое носила весь день, с волосами, стянутыми в узел на затылке. Строгая простота наряда лишь подчеркивала подлинную красоту ее черт, которым непритворное выражение чувств придавало особое очарование. Никогда еще Кейти так не восхищалась своей подругой, как в эти дни усталости и томительной неопределенности, никогда так глубоко не осознавала, насколько ценны те качества, которыми обладала миссис Эш, – мягкость характера, самоотверженность, способность посвятить себя другим.
