мужа полноправной хозяйкой еще не вошла, ее и подкараулил Кощей.
— Что же ты, Ланушка-лапушка меня, Хозяина Нави, на бесталанного огненного змея променяла? — обратился он к ней с почти ласковым упреком.
— Люб он мне! — решительно отозвалась Лана. — а тебя, постылого, видеть не желаю.
— Ишь, как заговорила! — хмыкнул Кощей, расставляя ледяную сеть. — Про батюшку с матушкой не вспоминаешь.
— А чего мне вспоминать? — осмелев, отозвалась Лана. — С ними уже все обговорено. И не тебе, стервятнику беззубому, их решения оспаривать, просватанную невесту в сети свои сманивать!
Чувствуя прилив сил, который давала ей любовь к Яромиру, она поднялась в небо, выныривая из тлетворного тумана.
— Кого ты, глупая русалка, называешь беззубым? — обратившись смерчем, разъярился Кощей. — Ты моих стальных челюстей еще не видела. Раз сомкнутся, уже не разожмешь!
— Смотри, как бы не подвиться! — вставая на крыло и что было сил устремляясь туда, откуда веяло свежими ароматами весны и жизни, отозвалась Лана. — Твою ледяную сталь расплавит огонь любви! И в праздник последнего снопа на наши с Яромиром головы наденут златые венцы!
— Твоя любовь также призрачна, как приверженность старейшин Змейгорода Правде, — погрозил ей вслед Кощей. — На праздник Последнего снопа твой Яромир станет моим слугой! А воевода Велибор еще раньше!
Он обернулся смерчем, норовя затянуть в свою воронку, изломать, уничтожить, утащить в холодную Навь, но Лана, собрав все силы отчаянно летела на голос любимого, который кликал ее сквозь туман:
— Ланушка, лапушка! Лебедушка моя ненаглядная, проснись-пробудись, голосом нежным отзовись!
Задохнувшись, совсем без сил она с трудом разомкнула губы, впуская в легкие воздух, словно выныривала с большой глубины, и с немалым трудом разлепила тяжелые, залипшие слезами веки.
В окна лился золотой свет позднего утра. Сестры в лекарской готовили снадобья и перевязки, раненые в лечебнице негромко переговаривались, кто-то метался в бреду и стонал. За окном гомонил готовящийся к решающему сражению город. А на Лану, тормоша ее за плечо, взволнованно смотрел встрепанный больше, нежели обычно, Яромир.
Хотя окружающая обстановка выглядела обыденной и привычной, Лана не могла пока разобраться, где сон, где явь. Уж больно грозным и реальным выглядело жуткое видение, а в ушах страшным предостережением звучали исполненные ненависти слова Кощея.
— Яромир, любимый! — прошептала Лана, прижимаясь к широкой груди ящера, ища опору и поддержку. — Обещай, что меня не покинешь!
— Да что-то такое говоришь, Ланушка-лапушка! — рассмеялся Яромир, целуя ее в макушку, потом отыскивая наливные губы. — Да нас и смерть не сможет разлучить!
Как хотелось верить в его слова.
Меж тем привычный гомон недавно пробудившегося к трудам и заботам города сменился возбужденными, встревоженными голосами. Хотя в набат никто не бил и к оружию не призывал. Кощеевы слуги со вчерашнего дня не предпринимали попыток штурма, словно затаились в ожидании ответа. Меж тем, к святилищу шли обеспокоенные ящеры и отчаянно голосил боярин Змеедар, требуя возмездия.
Русалки-целительницы и раненые, которые могли подняться, потянулись к выходу, возбужденно переговариваясь и спрашивая, что еще стряслось. Лана и Яромир вышли за ними следом.
К святилищу медленно двигалась скорбная процессия. Впереди несколько ящеров несли на носилках прикрытое холстиной окровавленное тело, следом, разрывая одежды и посыпая голову прахом, земным брел утративший всю свою величавость боярин Змеедар, за которым живой рекой двигался почти весь город, не считая дозорных на стенах. Возле святилища их ожидали жрецы.
Единственного сына Змеедара, его надежу и опору Землемысла, нашли поутру возле городских стен с перерезанным горлом. Целители бессильно разводили руками. К тому времени, когда они прибыли к месту преступления, тело молодого ящера успело остыть. Оставалось предать его огню, чтобы не восстал отринутой навью.
Боярин Змеедар ревел, точно раненый дракон, запертый в ущелье. Завидев Яромира, он бросился на него с кулаками.
— Убийца!!
— Да при чем тут я? — возмутился ящер. — Я из лечебницы не выходил!
— Это все могут подтвердить! — поспешила вступиться за ящера Веда. — Он провел ночь у нас, охраняя покой невесты, целительниц и раненых.
— А Велибор? — вспомнил еще одного противника в спорах немного обескураженный, но по-прежнему жаждущий возмездия Змеедар.
— Нес дозор на стенах, — хором отозвались воины.
— Опомнись! — положив морщинистую длань на плечо боярина, проговорил Мудрейший. — Огульно обвиняя всех и каждого, сына ты не вернешь. Тебя, кажется, предупреждали, что лиходеи, которые хотели похитить дочерей Водяного, побежали к твоей усадьбе. Похоже, твой сын стал жертвой одного из них.
Накануне Перунова дня вершины гор закрыли мохнатые шапки пришедших с Восхода грозовых туч. Весь предыдущий день томил удушливым зноем, делая доносящийся со стороны стана Кощеевых слуг запах разложения и скверны почти невыносимым. Однако уже к вечеру подул свежий ветер, небо пронзили зарницы и набухшие ожиданием облака излилось дождем.
В горах грохотало и громыхало так, словно там уже шла битва. Хотя кто сказал, что могучий тучегонитель вместе с праведной ратью ушедших в светлый Ирий воинов не громил полчища обитающих искони в междумирье древних врагов. Смертные радовались грозе, считая ее добрым знаком. Ящеры, особенно старики, по привычке ворчали:
— И как мы, спрашивается, полетим? — качали они головами, глядя на извергавшиеся с небес потоки воды. — В такую погоду только погибели себе искать. Дождь промочит крылья, и мы не то что петли наматывать и бочки крутить, взлететь не сможем!
— Выйдем на битву пешими! — упрямо отзывались те из ящеров, кто устал сидеть за стенами, наблюдая за бесчинствами Кощеевых данников.
— И увязнем по уши в грязи вместе со смертными, — возражали те из старейшин, которые открыто сомневались в том, что Мудрейший правильно истолковал волю Велеса. — К утру дождь превратит поле в непроходимое болото, в котором увязнет конница, а пехота просто утонет.
— Нешто наши разумницы-русалки не могут усмирить бурь-погодушку? — дивились смертные ратники.
— Когда в небо на своей огненной колеснице выезжает сам тучегонитель Перун, бабам и девкам там делать нечего, — с чувством легкого превосходства отвечали ящеры.
Вообще-то, Лана и сестры дождя почти не боялись и в другой ситуации обязательно поднялись бы в небо, сберегая от гнева разбушевавшейся стихии лес. Благо русалки с их лебяжьим опереньем почти не страшились дождя. Хотя сильным порывам ветра сопротивляться не могли, поэтому грозы избегали. К тому же у них с сестрами существовало сейчас занятие куда более важное. Собирая дождевые струи в бесконечную кудель, сплетая из нее сети, они под аккомпанемент игравшего на гуслях Мудрейшего, взявшись за руки, вели бесконечный хоровод, на едином дыхании прославляя жизнь, защищая тех, кто утром выйдет за стены.
Все предыдущие дни при лунном свете они плели из наговорных трав
