– Очень рад, – начал он, едва переминая язык, – прошу познакомиться, – прибавил он, указывая на огромного господина: – мой приятель, Сергей Николаич, а они учитель Марьи Виссарионовны, очень рад… извините, пожалуйста, я не ожидал вас: недавно проснулся, будьте великодушны, извините… Сделайте милость, господа, пожалуйте в гостиную. Сергей Николаич! Что ж ты церемонишься? Мы с тобою не сегодня знакомы; ты свинтус после этого… Сделайте милость, простите великодушно; мы с ним по-приятельски, – болтал хозяин и, наконец, пошел в гостиную, шатаясь из стороны в сторону. Не оставалось никакого сомнения, что он был мертвецки пьян. Мы пошли за ним, громадный господин был тоже сильно выпивши, только ему было это ничего: у него все выходило испариною, которая крупными каплями выступила на лбу и которую он беспрестанно обтирал, но она снова появлялась.
В так названной гостиной, в которой был какой-то деревянный диван и несколько стульев, сидел молодой офицер и курил трубку. Он мне особенно бросился в глаза тем, что имел чрезвычайно худощавое лицо, покрытое всплошь желчными пятнами.
Иван Кузьмич опять принялся за рекомендацию.
– Позвольте вас познакомить: поручик Данович – учитель Марьи Виссарионовны; прошу полюбить друг друга.
Зачем он нас просил, чтобы мы полюбили друг друга, неизвестно.
Я потупился, поручик усмехнулся, однако мы раскланялись.
– Очень, право, рад, ко мне вот сегодня приехал Сергей Николаич, потом господин Данович пришел… потом вы пожаловали: благодарю… только извините, пожалуйста; я такой человек, что всем рад, извините… – проговорил Иван Кузьмич и потупил голову. Поручик качал головою; толстый господин не спускал с меня глаз. Мне сделалось неприятно и неловко.
– Вы кого у Марьи Виссарионовны учите? Леонида или маленьких девочек? – спросил он меня необыкновенно густым басом.
– Леонида, – отвечал я.
Сергей Николаич откашлялся.
– Славный малый Леонид, – продолжал он, – только ко мне не ездит, да и сам я давно не бывал у них: с год!.. Все нездоровится.
«Ему нездоровится», – подумал я и внутренне рассмеялся; скорее в молодом слоне можно было предположить какую-нибудь болезнь, чем в нем.
– Жена моя часто у них бывает; видали там мою жену? – отнесся опять ко мне Сергей Николаич.
– Вашу супругу? – спросил я, не отгадывая еще, кто этот господин.
– Да, Пионову; я имею честь быть господином Пионовым, а госпожа Пионова – моя нежнейшая супруга, верная жена и подруга дней моих печальных.
– Видал-с, – отвечал я.
Так вот кто был супруг Пионовой; недаром она не возит его к Ваньковским и говорит, что он домосед.
– Хорошо, что я вспомнил об жене, – продолжал Пионов, обращаясь к хозяину. – Она меня поедом ест за твоего бурку; говорит: зачем купил, не нравится. Да полно, что ты нахмурился?
– Бурку?.. – отозвался Иван Кузьмич. – Бурка, брат, славная лошадь; если бы мне такая попалась, я сейчас дам тысячу целковых.
– Возьми назад, я за полтысячи уступлю.
– Давай, возьму!.. Что ж, разве не возьму?
– Бери, мне самому жаль. Как бы не барыня, я бы с ней не расстался.
Поручик взглянул на меня и усмехнулся.
– Барыня… барыня, – говорил Иван Кузьмич, – твоя барыня, брат, милая; я у ней ручку поцелую, а ты в лошадях ничего не смыслишь; ты что говорил про белогривого жеребца?
– Что говорил?
– Что говорил! Не помнишь? Ты говорил, выкормок, вот он тебе и показал себя! Зачем же ты его на завод ладил? Выкормки, брат, на завод нейдут; что ты мне говоришь!
Пионов ничего не возражал. Я встал с тем, чтобы уехать.
– Прощайте, Иван Кузьмич, – сказал я, раскланиваясь.
– Сделайте милость, прошу вас покорнейше, посидите, – возразил он, разведя руками, – извините меня великодушно, вам, может быть, скучно у меня, а я душевно рад. Позвольте мне хоть трубку вам предложить; будьте так добры, выкурите хоть трубку.
– Позвольте, – отвечал я и сел.
– Фомка! – крикнул Иван Кузьмич. – Трубку подай!
– Очень рад, что вы пожаловали, только извините меня; я сегодня нездоров что-то: насморк, что ли?
Между тем Пионов встал, как-то особенно кашлянул и вышел в другую комнату, впрочем, он не совсем ушел, как видел я в зеркале, а остановился в дверях и начал делать Ивану Кузьмичу знаки и манить его рукою, но тот не замечал.
– Вас зовут, Иван Кузьмич, – сказал поручик.
Иван Кузьмич поднял голову и, заметив приятеля, встал и едва попал в дверь; тот начал ему шептать что-то на ухо, а он только мотал головою, и, наконец, оба ушли.
– Как наклюкались, – проговорил им вслед поручик, обращаясь ко мне.
– Что такое у них сегодня? – спросил я.
– Не знаю-с, я пришел, они уж были готовы; у них, впрочем, часто это бывает. Вы давно знакомы с Иваном Кузьмичом?
– Нет, я у него сегодня только в первый раз; скажите, пожалуйста, хороший он человек?
– Человек он добрый, только слаб ужасно. В одном полку со мной служил; полковник прямо ему предложил, чтобы он по своей слабости оставил службу. Товарищи стали обижаться, ремарку делает на весь полк.
Холодный пот выступил у меня, слушая поручика; хотя по желчному лицу его и можно было подозревать, что он о себе подобных не любит отзываться с хорошей стороны, но в этом случае говорил, видимо, правду.
– Что же он здесь делает в Москве? – спросил я.
– Да ничего не делает, кутит. Говорят: жениться хочет. Не знаю, какая идет за него девушка, а большой рыск с ее стороны.
– Если он добрый человек и будет любить жену, то, может быть, и перестанет кутить, – заметил я.
– Вряд ли-с! Привычку сделал большую, – возразил поручик.
– Но еще скажите мне, сделайте милость, богат он или нет?
– Состояние есть; ему после брата много досталось, безалаберно только живет очень. Один этот толстый Пионов его лошадьми да картами в год тысячи на две серебром надует.
– А они приятели?
– Как же-с, друзья по графину.
Вот почему Пионова так хлопочет за Ивана Кузьмича. Боже мой! Неужели мы с Леонидом не успеем разбить их козней? Я было хотел еще расспросить поручика, но Иван Кузьмич и Пионов возвратились. Они, вероятно, еще клюкнули. Сил моих не было оставаться долее. Я опять начал прощаться, Иван Кузьмич не отпускал.
– Обяжите меня, сделайте милость, посидите; я вас, кажется, ничем не обидел, а что если… извините меня, выкушайте по крайней мере шампанского, что же такое; я имел честь познакомиться с вами у Марьи Виссарионовны, которую люблю и уважаю. Вот Сергей Николаич знает, как я ее уважаю, а что если… так виноват. Кто богу не грешен, царю не виноват.
– Мне надобно, Иван Кузьмич, ехать на лекции.
– Вы и поезжайте, Христос с вами, дай вам бог доброго здоровья, а шампанского выпьем: извините, это уже нельзя.
– Благодарю вас, я не пью. Позвольте мне уехать, – сказал я решительно.
Иван Кузьмич обиделся.
– Бог с вами, поезжайте, что ж! Вы человек ученый, а мы люди простые, что ж? Бог с вами, а что если… – Я не дождался конца его речи и пошел.
– Позвольте хотя проводить, что же такое?.. – говорил он и пошел за мною.
Как я ни торопился надеть шинель, он, однакож, успел меня на крыльце нагнать и, желая подать мне руку, пошатнулся и, конечно, хлопнулся бы в грязь, если бы не подхватил его под руку лакей.
Я возвратился домой, возмущенный донельзя. Леонид прав! Говорят, он добр; но что же из этого, когда он пьяница, и пьяница безобразный и глупый. Вечером я поехал к Леониду, чтобы передать ему все, что видел, и застал его в любимом положении, то есть лежащим на кушетке.
– Я сегодня был у Ивана Кузьмича, – начал я.
– Зачем?
– Так, мне хотелось узнать его хорошенько.
– Что же вы узнали?
Я рассказал ему, чему был свидетелем и что говорил мне поручик.
Леонид слушал молча, и только выступившие на лице его красные пятна заставляли догадываться, каково ему было все это слышать. Мне сделалось даже жаль, зачем я ему рассказал.
– Во всяком случае, – заключил я, – мы все это должны передать вашей матушке и Лидии Николаевне.
– Теперь уж поздно, вчера дали слово ему, Лида согласилась.
– Леонид Николаич! – воскликнул я. – Это будет с нашей стороны жестоко и бесчестно скрыть подобные вещи.
– Лиде нечего теперь говорить, а матери, пожалуй, скажем.
– Когда же?
– Да хоть теперь пойдемте.
– Мне говорить?
– Нет, я буду от себя.
В передней нам сказали, что приехала Пионова.
– Ловко ли будет? – заметил я.
– Ничего, еще лучше, – решил Леонид.
Мы вошли. Марья Виссарионовна, должно быть, о чем-нибудь совещалась с своею приятельницею. При нашем входе они обе замолчали. Пионова, увидев Леонида, закатила глаза и бросила на него такой взгляд, что мне сделалось стыдно за нее.
– Вот он сейчас был у Ивана Кузьмича, – начал тот прямо, показывая на меня.
Обе дамы переглянулись с удивлением, не понимая, к чему он это говорит.
– Ваш муж был тоже там, – прибавил он Пионовой.
– Вы видели мужа? – отнеслась она ко мне.
