Ознакомительная версия.
– А давай вместе! – предложил худенький. И действительно, тут же истошно заорал: – Ми-ли-ци-я! Гра-бю-ют! Ну чего же ты мне не помогаешь? – обратился он к Саньке. – Ору в одиночку, как придурок!
Санька огляделась. Двое прохожих обернулись на крик, но, убедившись, что это просто балуются подростки, продолжили свой путь. Санька поняла, что может со своим диктофоном попрощаться. Ей стало ужасно обидно. Если бы могла, она убила бы на месте этих наглых пацанов. Но что она была в силах сделать – маленькая, щуплая, одинокая девятиклассница?.. И Авилкина от бессильной ярости просто взяла и заревела. Заревела впервые за последние, пожалуй, лет восемь своей жизни.
Но, оказывается, крик малолетнего негодяя услышал и еще кое-кто. Случилось так, что по бульвару в это время неспешно прогуливался с сигареткой в зубах не кто иной, как Шурик Лысый. Услышав дурашливый возглас юного мерзавца, он подошел поближе, надеясь встретить здесь кого-нибудь из знакомых. И он увидел: Санька Авилкина сидит на скамейке с мокрыми глазами, а два каких-то незнакомых пацана явно над ней издеваются.
Шурик Лысый мыслил всегда очень просто. Мир делился для него на своих и чужих. Причем, кто – свой, а кто – чужой, Шурик решал в каждой ситуации отдельно, согласуясь со своими довольно туманными понятиями на этот счет.
И сейчас, когда глаза Шурика передали информацию об увиденном в его основательный, неторопливый мозг, шестерни в нем сдвинулись со скрипом с места, и скоро – буквально через полминуты – мозг выдал ответ: Авилкина – своя. Ну хотя бы потому, что Шурик ее знал. И даже учился с ней водной школе. А до начала этого учебного года так и вообще водном классе. Следовательно, те двое парней были чужие. А с чужими у Шурика Лысого обычно был разговор короткий.
Шурик выплюнул окурок и, подойдя к месту действия вплотную, сказал очень спокойно:
– А, Авилкина! Привет!
Заметив Лысого, Авилкина сразу перестала рыдать. Видимо интуитивно что-то поняв, она тут же Шурику подыграла:
– Сашка, ты? Здравствуй!
– Гуляешь?.. – сложив руки на груди и устремив безмятежный взгляд в небо, поинтересовался Шурик.
Сидящих рядом с Санькой ребят он как бы даже не замечал.
– Ага, г-гуляю! – кивнула Авилкина.
– А это твои дружбаны, что ли? – Лысый наконец-то удостоил Санькиных обидчиков взглядом.
– Д-да… То есть нет! Я их вообще в первый раз вижу!
– В первый раз видишь… – задумчиво повторил Шурик. – Интересно…
Во время этого странного диалога Толян и его приятель молчали, явно пытаясь осмыслить ситуацию. Первым сообразил тот, что был постарше, то есть Толян. Услышав это не сулящее ему ничего хорошего «интересно» и бросив взгляд на внушительный разворот плеч Лысого, на его бритую наголо, устрашающую «тыкву», он негромко сказал, обращаясь к своему подельнику:
– Слышь, Теша…
Больше ему говорить ничего не пришлось. Худенький Теша, сразу все поняв, вскочил со скамейки. К нему тут же присоединился и сам Толян. Когда они, сопровождаемые пристальным взглядом Шурика, уже было собрались с достоинством удалиться, Авилкина спохватилась:
– Эй, парни, а диктофон?
– Какой диктофон? – живо среагировал Шурик Лысый. – Они что, взяли у тебя что-то? – обратился он к Саньке.
– Мы просто смотрели! – торопливо объяснил Толян, возвращая аппарат его законной владелице.
– Да мы просто смотрели! – подтвердил худенький Теша. – Прикольный диктофончик! – заискивающе добавил он.
И после этого хулиганов как ветром сдуло.
На Саньку Авилкину напал смех. Сначала она смеялась тихо. Но потом смех начал разрастаться в ней, как растет в кастрюле дрожжевое тесто. Тогда Санька стала смеяться громче, потом еще громче. Она смеялась, смеялась, смеялась и никак не могла остановиться.
– Авилкина, ты чего? – с недоумением поинтересовался Лысый. – Спятила?
Но Санька не могла ему ответить. Она уже просто всхлипывала, не в силах вымолвить ни слова. На глазах ее снова показались слезы. Маленькое личико Саньки сморщилось и покраснело, глаза выпучились. Она пыталась подавить приступы смеха. Но чем больше она старалась, тем эти приступы становились мучительней.
– Ты чего, а? – уже с явной тревогой повторил вопрос Шурик.
– Ис-ис-ис-те-терика! – сумела выдавить из себя несчастная Санька.
– А-а! – понял Шурик. И, не размышляя больше, он влепил Авилкиной звонкую оплеуху.
Санька тут же замолчала. Зато скоро начала икать. Она молча сидела на скамейке и икала как дурочка.
– Водички бы надо! – среагировал на новую напасть Шурик. – Ты сиди, я сейчас принесу!
Шурик скоро вернулся. В руках он бережно нес начатую бутылку пепси. Где он ее взял, Санька интересоваться не стала. Выпив воды, она немного пришла в себя. Икать, по крайней мере, перестала. Она сказала:
– Лысый! То есть Саша! Это… Знаешь что…
Тут Санька запнулась. Это был чуть ли не первый случай в Санькиной жизни, когда она представления не имела, что сказать. Нет, что хоть что-то сказать надо, Авилкина понимала. Но что именно? С этим вышла почему-то заминка.
Но Шурик Авилкину выручил. Он вдруг произнес:
– Да, кстати… Давно хотел с тобой побазарить. Короче. Если ты еще вздумаешь в своей газетенке всякие гадости про нас с Вованом писать… Ну, в общем, ты поняла!
– Я все поняла, Шурик! – с готовностью ответила Авилкина.
В ее душе происходило не пойми что.
– Ну тогда пока! – Шурик помахал рукой. – Будь здорова, тезка, блин!
И он ушел своей хулиганской, нахальной походкой. А Санька осталась сидеть на скамеечке.
…Люда, родная! Мне так не хватает тебя! Если б ты только знала, как я скучаю по твоим рукам, губам, голосу… Я вспоминаю те дни, когда мы постоянно могли быть вместе. Эти воспоминания помогают мне жить, позволяют не сломаться в тех ужасных условиях, в которых я вынужден находиться. Я люблю тебя. Я буду любить тебя всегда, что бы ни случилось, помни это. Я очень верю, что и над нашими головами распахнется звездное небо, такое же бездонное, как твои глаза. Целую их. Целую тебя. Всегда твой Пашка-промокашка.
Запершись в своей комнате, Жуль уже в четвертый раз перечитывал скопированное им письмо. Что-то тут было не так. Ну не мог, не мог Терминатор написать такое вот! Тем не менее письмо существовало. Вовка понимал, что теперь ему ничего другого не остается, как начать шантажировать Терминатора. Потому что обнаружить такое – это невероятная удача. Вовка был бы полным идиотом, если бы упустил эту редкую возможность сквитаться с Пал Санычем. Но что-то тем не менее было тут не так. Вовка метнулся к школьной сумке. Снова открыл дневник – там, где замечание. Теперь он стал сличать почерки более тщательно. Он стал сравнивать буквы – одну за другой. И очень скоро обнаружил некоторые различия в их написании. Например, в замечании, подписанном директорской рукой, буква «в» была выведена во всех случаях одной непрерывной линией. Тогда как в любовной записке верхняя петля «в» как бы висела над нижней и не была с ней соединена. Еще Вовка насчитал восемь мелких отличий в написании разных букв. Он убрал записку в сумку, даже не удосужившись ее аккуратно сложить. Теперь он был уверен – письмо писал не Терминатор. Но кто же? И почему почерк автора письма так похож на директорский? Простое совпадение? А имя? Тоже совпадение? Не слишком ли много совпадений?
Вовка почувствовал, что у него ум заходит за разум. И подумал вдруг: «А не подсунуть ли это письмо Авилкиной?» Эта мысль неожиданно понравилась ему: «Во, точно! Она же любит всякие журналистские расследования. Вот пусть и расследует! Такой в школе шум подымется! И тогда Терминатору точно станет не до меня. А Терминатор тоже этого так не оставит, он обязательно постарается Авилкиной рот заткнуть! Во, пусть они и воюют, пока друг дружку не сожрут. А я на все на это полюбуюсь со стороны!» – Вовка представил, какая буча поднимется в школе, если Санька решится опубликовать письмо в газете. «Только все надо сделать по-умному! – решил Жуль. – Так, словно я к этому вообще никакого отношения не имею!..»
А Саня Авилкина, ничего не подозревая о коварных планах своего одноклассника, сидела дома возле компьютера. Нужно было писать передовую статью для очередного номера «Большой перемены», но ничего путного Саньке в голову не шло. Перед ее мысленным взором снова и снова прокручивалось недавнее происшествие на бульваре: наглые рожи Геши и Толяна, их издевательское хихиканье, собственные страх и злость, позорные слезы… И конечно же снова и снова Санька вспоминала чудесное спасительное появление Шурика Лысого. Того самого Шурика, над которым Санька в числе прочих школьных двоечников так нещадно издевалась в своих статьях. И не то чтобы Саньке было сейчас стыдно за те статьи. Пне то чтобы ее мнение по поводу двоечников вдруг переменилось. Но Авилкина неожиданно смутно ощутила, что ее черно-белый мир дал небольшую, но очевидную трещину. Раньше в этом ее мире все было ясным и определенным. Санька не сомневалась, что двоечник и второгодник ну никак не может быть хорошим человеком. Что учитель, даже изредка позволяющий себе кричать на учеников, – это плохой учитель, которого нельзя подпускать к детям даже на пушечный выстрел. Что хороший человек хорош всегда. А если хороший с виду человек совершает что-то плохое, значит, он никогда и не был хорошим. Он просто раньше ловко притворялся, а, по сути, всегда был плохим. Короче, Авилкина не давала людям права на ошибки. И, если уж говорить честно, она никому никогда до конца не верила. Даже, возможно, собственным родителям.
Ознакомительная версия.
