Михаил Гершензон - Робин Гуд

– Вот это удар так удар! – сказал бродяга, роняя дубинку. – За этот удар я, пожалуй, прощу тебе рясу.

Вскочив на ноги, он пустился к ручью, где лежал его лук. Не больше мгновения ему потребовалось, чтобы выхватить из колчана стрелу и натянуть тетиву. А когда он обернулся, святого отца уже не было на месте.

– Никак, он провалился сквозь землю! – промолвил парень.

Но тут из-за старого дуба показался отшельник – в железном колпаке, с мечом при бедре и со щитом в руках.

– А я уж думал, что ты за святость свою вознесен в небеса, – сказал парень, вскидывая лук. – Давно не бил я в такую большую мишень!

Но мишень оказалась на удивленье проворной: щит сверкнул на солнце, стрела скользнула по нему и воткнулась в землю, дрожа от злости.

– Ты зря перепортишь все свои стрелы, дружище, – сказал монах, отбивая с таким же проворством вторую и третью стрелы. – А пожалуй, они пригодятся еще тебе на этом свете.

– За такое искусство я, пожалуй, прощу тебе и тонзуру, – сказал бродяга. – Но имей в виду, святой отец: стоит мне затрубить в этот рог – и четыре десятка моих молодцов будут тут раньше, чем ты успеешь прочесть отходную своей грешной душе.

– Не спеши трубить, Робин Гуд, – рассмеялся монах, – стоит мне свистнуть вот в эти два пальца – и десяток добрых псов будут тут, чтобы встретить твоих молодцов.

– Дай же мне обнять тебя, фриар Тук! Я обшарил весь Пломптон-парк, чтобы найти причетника из Аббатова Риптона! Да свистни же скорей своих псов, чтобы я увидел, правда ли это, что собаки умеют на лету ловить пастью стрелы!

Тут Робин Гуд дунул в свой рог и протрубил в него трижды. И отец Тук вложил в рот два пальца, и оглушительный свист прорезал лесную чащу.

– Поглядим, поглядим, кто будет тут раньше, – промолвил монах, проверяя, целы ли железные кольца на дубине после хорошей драки.

И сразу с двух концов затрещали ветки в лесу.

Тридцать девять стрелков в зеленом линкольнском сукне вынырнули из густолесья. А навстречу им с лаем и воем, перепрыгивая друг через дружку, вырвались на лужайку к ручью дюжие рыжие псы.

Отец Тук одним словом смирил их ярость, и они улеглись, скрестив передние лапы, вывалив мокрые языки из зубастых пастей.

– Здравствуйте, молодцы! – сказал отец Тук, отирая со лба пот широким рукавом своей кожаной куртки. – Ради веселой встречи первым долгом закон велит промочить горлышко кружкой доброго эля. В трех полетах стрелы отсюда стоит моя скромная обитель. Олений бок, верно, ужарился в печи, если только не сгорел, пока мы с Робином тут разминали кости. Это, конечно, скромная трапеза для сорока молодцов! Но, клянусь святым Дунстаном, не всех оленей я перебил в королевских лесах.

Псы, сшибая друг друга с ног, понеслись вперед по узкой тропке. Робин Гуд, обнявшись с отцом Туком, шел впереди всех молодцов. В трех полетах стрелы, там, где чаща казалась всего непроглядней, тропка вывела молодцов на просеку, к скромной обители отшельника.

Сложенная из вековых стволов изба окружена была широким рвом, наполненным водой. Толстые цепи поддерживали узенький подъемный мост.

– Клянусь святым Дунстаном, видно, как она растет! – воскликнул Мук, сын мельника, обращаясь к своему соседу. Парень лежал на животе, подперев руками подбородок, и разглядывал пучок молодой травы, пробившейся на свет сквозь толстый слой прелого листа. – Кабы не обед, который урчит еще у меня в брюхе, ей-ей, я принялся бы за свежую травку, как добрый конь!

– Вот ведь обжора! – рассмеялся Клем из Клю. – А я так и думать не могу о еде. Право, служи я по-прежнему своему приору, мне хватило бы такого обеда до самого Михайлова дня.

– Охотно верю. Небось ты привык у него поститься и до Михайлова дня и после.

Стрелки лежали на самом припеке у ручья, неподалеку от той лужайки, по которой недавно кружились Робин и отец Тук, стараясь пересчитать друг у друга кости своими дубинками. Темными заплатами по молодой траве разбросаны были зеленые плащи лесных молодцов.

Кое-где еще курились костры и потрескивало на угольях недоеденное мясо. Многие спали, осоловев от вина и сочной оленины.

Из избушки отшельника донеслись веселые звуки лютни. К тонкому звону струн присоединился густой голос отца Тука:

– Пойдем-ка послушаем, как поет святой отец, – предложил Клем. – Сдается мне, что он ладит с лютней не хуже, чем с дубиной и чаркой.

Псы, лежавшие на дороге, не шелохнулись при приближении стрелков. Перешагнув через псов, стрелки вошли в обитель отшельника.

Посреди грубого дубового стола стоял пузатый бочонок, окруженный недопитыми ковшами из воловьего рога. Почерневший деревянный Христос терпеливо смотрел со своего креста на отца Тука, перебиравшего струны лютни.

Робин Гуд, Маленький Джон и Вилль Статли смотрели на святого отца с удивлением и восторгом, потому что толстые пальцы причетника с необыкновенной легкостью порхали по струнам, а песен в его зычной глотке был неистощимый запас.

– Сколько монахов видал на своем веку, а такого не видывал, – сказал Вилль Статли, когда отец Тук кончил петь. – Скажи-ка, отец, ты какого монастыря? Если в твоем монастыре все монахи вроде тебя, я охотно выложу последний шиллинг за тонзуру и, клянусь Девой Марией, до конца дней не нарушу устава вашей обители!

Отец Тук повесил лютню на колышек, вбитый в стену. Он лукаво усмехнулся.

– Что ж, – сказал он, – коли хочешь повидать мой монастырь, отправляйся прямой дорогой в Рамзей, в графство Гентингдоншир. Оттуда рукой подать до нашего монастыря. Ты спроси, как пройти в Аббатов Риптон, – тебе всякий мальчишка укажет. Только ежели случилось бы тебе добраться до Риптона, избави тебя Господь назвать там имя фриара Тука. Ибо в Священном Писании сказано: что посеешь, то и пожнешь. А я посеял там хорошие колотушки.

– Вилль, Вилль! – укоризненно покачал головой Робин Гуд. – И не жаль тебе добрых товарищей, что собрался в монастырь? Если так не хватает тебе духовных наставлений, у нас будет отныне свой духовник, капеллан и келарь. Не так ли, святой отец?

– Уж больно легко принимаешь ты людей в свою дружину, – заметил отец Тук. – А ну как я вовсе не Агнец Божий, а наемник Гая Гисборна или лесничий шерифа ноттингемского?

– Не тревожься, фриар Тук, у тебя найдутся поручители, – раздался голос Маленького Джона. – Если доброе вино не отшибло у тебя памяти, может быть, ты вспомнишь виллана Рамзейского монастыря Джона Литтля?

– Еще бы не помнить! Из-за него-то мне и пришлось попрощаться с Аббатовым Риптоном. Помню, конечно, помню! Парень был видный, на голову выше тебя, стрелок.

– Неужто повыше? – Робин Гуд бросил быстрый взгляд на своего товарища. – А я-то думал, что не родился еще на свет человек выше нашего Маленького Джона!

– Повыше, повыше, – повторил монах, – да, пожалуй, и в плечах пошире. Даром, что ли, случилась у нас потасовка? Когда взгромоздил он на себя целый стог сена и сказал: «Благодарствуйте, сэр сенешал», я думал, старик наш тут и протянет ноги.

– Да ты расскажи толком, святой отец, – вмешался в разговор Клем из Клю. – А то наплел – ничего не понять. Что за сенешал такой и при чем тут сено?

– А сенешал – это управляющий в нашем маноре, в Аббатовом Риптоне. Я приставлен к нему был писарем и сумку носил с писульками. – Отец Тук кивнул на большую кожаную сумку, подвешенную к потолочине. – Пришли мы с ним на заливной луг в Готоне – принять работу у косарей. Этот самый Джон Литтль отбывал в тот день барщину и принес с собой косу длиною в добрых семь футов, а окосье – с хорошую оглоблю. Сенешал мой было обрадовался, потому что Джон Литтль одним взмахом скашивал больше, чем трое других. Надо вам знать, что у нас испокон веку такое правило: в сенокос получает виллан за день работы столько сена, сколько подымет на рукоятке своей косы. А если окосье сломается или коснется земли, он теряет сено и уходит ни с чем. Так вот, этот самый Джон Литтль, как кончил работу, поднял на своей оглобле целый стог сена, и коса не сломалась и не коснулась земли. «Благодарствуйте, сэр сенешал». И пошел прочь. А мой сенешал кричит: «Стой! Нет правила, чтобы такая была коса». Он кликнул людей, и началась тут драка. Сенешал на меня накинулся: «Ты что стоишь, как дубина?» Я говорю: «Не могу, мне надо сумку беречь». Он у меня хочет взять сумку, а мне не понравилась его повадка – вижу я, Литтль прав. Стукнул я сенешала сумкой по голове. Он обмер, я одного, другого сшиб с ног и распрощался с проклятым Риптоном. Всего и осталось на память, что сумка да десяток пергаментных свитков.