Он поправил одеяло – и вдруг вспомнил тоннель, скрежет дверцы о кирпичи, бег, пустой коридор и спасительную улицу.
…Он обрадовался потоку людей, и сразу смешался с ним, и, дойдя до первой остановки, вскочил в автобус и стал смотреть в заднее окно, как удаляется тот дом.
А если бы улица внезапно вымерла, и он заметался бы по ней, привлекая внимание, не зная, куда кинуться?
Страх явно остался где-то там, в коридоре, теперь надо перевести дыхание, прийти в себя и улыбнуться…
Кто-то неловко толкнул его в бок. Он привычно развернулся, чтобы огрызнуться, – и вдруг прямо перед собой увидел милиционера. Сначала кокарду, строгое лицо, блестящие пуговицы и ремень, немного съехавший в сторону.
– Извините, – сказал милиционер и отвернулся…
Наши забросили еще одну шайбу. На этот раз на пол ничего не упало, и лишь глухое сопение и возня за стеной, как будто обнимали телевизор.
Ленчик что-то прошептала во сне, причмокнула губами. Он погладил ее по щеке.
…Он выскочил из автобуса через остановку после милиционера, сделав озабоченное лицо, быстро зашагал по улице – и вдруг спохватился, что возвращается туда, откуда только что приехал.
Повернув, сбавил темп, потому что казалось: все на него оглядываются.
Зашел в мебельный магазин, потолкался среди кресел и шкафов, вышел из других дверей.
Он знал, что надо как можно скорей попасть домой, закрыться и не выходить на улицу месяц, полгода, год. Пока не перестанут его искать…
Матч благополучно кончился. Хозяин сходил в туалет, погасил свет в коридоре.
На кухне шебуршились попугайчики. Казалось, они пробуют клювами стальные прутья на прочность.
…Из мебельного он зашел в гастроном. После гастронома сел в автобус, потом пересел на трамвай. Если пустят собаку по следу, то она наверняка собъется.
Для страховки он раскрошил в кармане две сигареты и незаметно посыпал тротуар табаком.
Теперь он думал о женщине с бидоном, которую вдернул в ту проклятую квартиру. А вдруг она ударилась виском об угол, или ее хватил сердечный приступ, или…
Он остановился и начал озираться, куда бы броситься: на него надвигалась та женщина, в том же зеленом пальто, с тем же голубым бидоном.
Через мгновение он понял, что это другая, похожая… Но ведь можно случайно напороться действительно на ту, и если она узнает, закричит, а еще хуже, проследит его до дома и позвонит… Наверное, лучше, если она ударилась об угол…
Ленчик разметалась, прижав его к стене. Он лежал, вдыхая плесенный запах обоев, и даже не старался уснуть, зная, что до утра пролежит с открытыми глазами, чутко вслушиваясь в каждый шорох.
Вор увидел Серегу возле почтового ящика. Серега пытался просунуть палец в щель между дверцей и нижним краем. Внутри что-то белело.
– Ага, попался на месте преступления!
Серега покачнулся на согнутых ногах и чуть не сел на площадку, но удержался и повернулся на знакомый голос.
– Попался!
– Ты же, дружочек, вроде в Москву намылился со своей вновь обретенной?
– Спохватился… Вчера изволили вернуться, нагруженные, как верблюды…
– Усы-то какие нарастил – позавидуешь. Что, лавры Тараса Бульбы покоя не дают?
– Для солидности.
– А чего мы с тобой на лестнице торчим? Может, зайдешь?
– Значит, в тебе потухло желание узнать, что же в твоем собственном ящике так трогательно белеет. Вдруг послание давно брошенной любовницы или, чего хуже, повестка в суд?
– Ключ вчера посеял, а супруга, как назло, к теще перебралась на неделю и говорит – не вернусь, хоть режь, пока всех клопов и тараканов до единого не кончишь, – а попробуй их, злыдней, вытрави, они от соседей когортами прут, без ордера…
– Дай-ка попробую, – вор поставил раздутый портфель под батарею и резко дернул на себя.
Язычок выскочил из паза, и на пол шлепнулась открытка.
– «Верните, пожалуйста, книги, четыре штуки», – прочитал Серега и сунул открытку в карман. – Надоели… Я, может, их еще не прочитал. Они все равно у них без пользы на полках пылятся – кому такая муть нужна?
Вор ловко вдавил дверцу обратно и выправил двумя ударами кулака.
Серега потрогал ногой портфель.
– Тяжелый!
– Для вашей светлости старались… Пара бутылок чешского пива, финский сыр, конфеты ассорти и прочая мелочь…
– Вот это друг – я понимаю! Не поленился такую уйму припереть аж из самой Москвы… Если бы еще на честно заработанные деньги…
– Не из Москвы, а из Ленинграда… И не бери меня за жабры…
– Ничего не пойму – или это влияние жены, или…
– Расскажу – поймешь… А рассказывать, наверное, придется долго…
На кухне вор торопливо разгрузил портфель.
– Жратва, конечно, вещь прекрасная, но вот тебе подарок на память обо мне, – вор протянул Сереге калькулятор.
– Это из Москвы или Ленинграда?
– Не гадай… Машинка что надо. Я ею достаточно попользовался. Дивиденды, знаешь, подсчитывал вечерами, душу рублями ублажал… Теперь подсчитывать нечего. Все спустили до копейки. Все! И на банях крест!
– А чего это ты вдруг в столицу махнул? Проветриться? Звонил твоей мамаше, а она ядовито так сообщает, мол, в предсвадебное путешествие укатил, и добавляет с легким прононсом, что эта особа, то есть будущая законная жена, из тебя все соки по капельке высосет.
– Сдрейфил я, потому и удрал… Запаниковал, задергался… Усы вот эти, думаешь, от хорошей жизни?.. Одежду, и ту всю сменил, чтобы в прежней на улице не показываться. Прошелся, значит, я по самому что ни на есть краешку, глянул обоими глазами на самое донышко – и так мне тошнехонько стало…
А с ерунды все началось, с мелочовки… Спрыгнул с первого этажа – понравилось, спрыгнул со второго – малость ушибся, но зато гордость приобрел, самоуважение, – и тут же, не задумываясь, сигаешь с третьего, для полного самоутверждения, и если, не дай бог, повезло, – карабкаешься выше, чтобы прекрасно шмякнуться лягушкой безмозглой, и только лапки дрыг-дрыг…
– Я тебе всегда говорил, что банное дело не для тебя, – Серега разлил пиво по стаканам. – Хочешь – иди ко мне работать. С начальством поговорю. Пусть себе пенсионеры сторожат.
– Нет, из сторожей я уйти не имею права. Ленчику дал клятвенное обещание за три месяца повесть накатать… Представляешь, говорю ей в Москве, мол, найду себе после возвращения приличную работу, мол, Толика к себе возьмем, и прочее в том же духе – а она мне заявляет: брось дурить, я уже давно все решила, Толик пока поживет у мамы, я пойду на работу, хватит, насиделась, – а ты, друг любезный, будь добр, все свободное время пиши.
– Верит, значит, – Серега долил себе пива. – Дело-то нешуточное: повесть… Это тебе не рассказ, не новеллы… Здесь одного таланта мало.
– С завтрашнего дня сажусь. Мыслишка есть интересная. Тема, конечно, старовата, даже затасканная малость, но какой лихой поворот в сюжете – пальчики оближешь… Пока трепаться не буду, но что-то среднее между Кортасаром и Стивенсоном. Подростково-интеллектуальное. С такой вещью легче вылезти, сейчас же страшный дефицит на юношескую литературу… Романтика без флера, любовь без секса, философия без зубов…
– Попишешь недельку да бросишь. Дыхалки не хватит.
– Чокнусь, но сделаю! Все ахнут!.. И пусть только попробуют не напечатать! Лбом прошибу!..
– Давненько я тебя таким горячим не видел – есть еще порох в пороховнице, – Серега откупорил вторую бутылку, и пробка, дребезжа, метнулась по столу. – Значит, с банным делом окончательно и бесповоротно завязал? Или все-таки чуть-чуть тянет к прежнему, хотя бы во сне?
– Сложно. Вроде правильно все делал, когда решил, но вот принялся деньги скопленные фуговать направо и налево – а что-то во мне нашептывает: не жалей, надо будет – снова раздобудешь, в десять раз больше… Въелась в меня банная надежда… Но сам посуди: если я пропихну свою повестушку, то какой смысл мне будет браться за старое? Надеюсь, гонорара хватит.
– Осталось сесть и написать.
– Будь спокоен…
Прошло три месяца, потом еще три, но повесть не продвинулась дальше середины.
За это время Ленчик ни разу не упрекнула его. Возвращаясь, замотанная, с работы, терпеливо ладила ужин и только улыбалась ободряюще, когда он садился за машинку, чтобы промучиться всю ночь, а под утро вышвырнуть сделанное.
Заходил Серега, приносил чемоданы книг, бодро толкал речи в защиту реализма, призывал читать Бунина и Чехова, убеждал бросить конъюнктуру, а взяться по-настоящему за серьезную вещь.
Вор и сам скоро убедился, что его попытка смехотворна и бессмысленна. Много раз начинал по новой, а все лезла сплошная «манная каша».
Теперь было все равно – напечатают его или нет. Осталось одно желание: хоть что-нибудь написать, хоть одну-единственную страницу, похожую на те, что лихорадочно перелистывал, отчаявшись, в поисках сокровенного секрета мастерства.
В конце концов он совсем перестал читать и стал без дела слоняться по улицам.
