Ознакомительная версия.
– Здесь кое-кто тоже жаждет ее… Майор Марбах твердит, что этим надо кончить. Но я не хочу войны.
– Это почему?
– Говорят, что я похож на своего предка, принца Эрнста. Он отлично сражался в Семилетнюю войну и все-таки ненавидел войны. Он любил искусство и философию. Он мечтал сделать из Штейнаха, в те времена связанного с Ротбергом, второй Веймарский двор… А теперь Штейнах – прусский раб, навсегда оторванный от Ротберга. Ротберг стал просто мужицкой деревушкой, в которой имеется несколько летних вилл и замков. Ведь мы обязаны исключительной милости, что имеем свои почтовые марки, освобождены от прусского гарнизона: мы так же независимы, как саксонский король или принц-регент баварский. Но я отлично понимаю, что нашу независимость нам оставляют просто как курьез. Да и что такое независимость, раз ее даже нельзя защищать?
Грета пробормотала:
– Как вы серьезны!
Макс улыбнулся.
– Уверяю вас, я – большой охотник и до забав тоже… Только у меня здесь нет сверстников. Когда я был маленьким, при мне был по крайней мере молочный брат Ганс, он играл со мной… Ну, а теперь он кучером у господина Грауса, и я вижу его только случайно… Хорошо бы, если бы вы побывали у нас в замке! Я скажу маме, чтобы она пригласила вас. Вы увидите, как мама добра и красива. Она очень любит вашего брата.
Последняя фраза, произнесенная невинным детским ртом, сильно смутила меня, и я собирался войти в грот, чтобы оборвать разговор; но в этот момент Макс резко встал и вытянулся во фронт. В то же время я услыхал скрип тяжелых шагов и увидал несимпатичную фигуру графа Марбаха. Он быстро подскочил к принцу и сухо сказал, багровый от волнения:
– Одиннадцать часов! Вы должны были уже быть в замке! А вам-то что здесь нужно? – обратился он к Грете.
Марбах говорил по-немецки. Грета не понимала этого языка, но тон, которым обратился к ней граф, оскорбил ее. Она окинула его надменным и в то же время школьнически-проказливым взглядом и сказала, обращаясь к Максу:
– Что нужно этому субъекту?
Но Макс имел вид ребенка, ожидающего, что его будут сечь, и не пришел на помощь Грете. Граф продолжал по-французски;
– А, француженка? Ну вы там, маленькая француженка! Здесь не общественное место!.. Вон! Вон! Здесь дворцовый сад! Вон!
– Мсье! – ответила Грета, вставая, – вы очень дурно воспитаны. И вы ужасно уродливы! Вас можно принять за конюха из цирка с этими желтыми ботфортами. Поэтому я ухожу: ведь в обществе такого дурно воспитанного человека, как вы, девушка не может считать себя в безопасности.
Она собиралась взять свой букет роз, но майор заметил их и вскрикнул:
– Цветы! Вы нарвали роз в саду принцессы! Вы рвали цветы без позволения! Потрудитесь сейчас же оставить эти цветы здесь, воровка вы этакая!
Маленький принц робко возразил:
– Это я позволил.
– Вы не можете ничего позволять! Вы будете под арестом сегодня и завтра… Ну, живо, в замок!
Принц колебался. Майор, находя, должно быть, что ему повинуются не так быстро, как следует, схватил Макса за плечи и повернул его к выходу. Макс побледнел; в первый момент мне показалось, что он бросится на гувернера, но вспышка энергии принца тут же погасла. Грета пожала плечами и хладнокровно взяла со скамейки свой букет роз.
Это окончательно вывело майора из себя.
– Оставить цветы! Оставить цветы! – ломаным французским языком закричал он. – Запрещаю! Я запрещаю уносить их с собой!
– Ах, вот как? – крикнула Грета, легко перескакивая на другую сторону скамейки. – Вы мне надоели наконец, конюх! Попробуйте взять у меня цветы! Ну-с!
Она медленно двинулась в путь с букетом в руках. При этом она наклонилась вперед, готовая ринуться бегом, словно девочка, играющая в горелки.
Я решил, что мне пора выйти на сцену, чтобы мирно ликвидировать эту маленькую трагедию. Увидев меня, Грета бросилась ко мне. Но я оставил ее в стороне и направился прямо к графу Марбаху.
– Господин майор, – сказал я, – эта девочка – моя сестра. Она вошла в парк потому, что не знала, что это запрещено. Она приняла цветы, которые предложил ей принц. Мне кажется, я могу уверить вас, что принцесса не будет сердиться на это, а потому прошу вас отменить ваш приказ об аресте принца!
– Господин профессор, – ответил Марбах, – наследный принц поручен моему руководительству. Может быть, вы очень хорошо осведомлены относительно взглядов и намерений принцессы, но зато я-то знаю, что принц желает, чтобы его сын был воспитан в немецкой дисциплине. Отправляйтесь в замок, ваше высочество!
– Нет, ваше высочество, оставайтесь здесь! – сказал я. – Позволю себе заметить вам, господин майор, что теперь одиннадцать часов, а это – время моего урока. Мне нравится сегодня заниматься в парке. Разумеется, окончив урок, наследный принц отправится под арест.
По лицу майора было видно, что он раздумывает, уж не броситься ли ему на меня. Но он сдержался, пожал плечами и ушел, буркнув на ходу что-то неразборчивое, в чем я разобрал слово «француз», связанное с весьма нелестным эпитетом.
Грета казалась сконфуженной донельзя.
– Пожалуйста, не строй таких сердитых гримас, Волк, – сказала она мне. – Конечно, ясно, что мне лучше было бы не входить сюда. Но я увидела вот его, – она подбородком показала на принца, – и у него был такой скучающий вид, что я поздоровалась с ним.
– И я пригласил барышню войти, – договорил принц, который с уходом майора вернул себе всю свою уверенность.
Я учинил сестре порядочный разнос, и Грета одна отправилась обратно на виллу, причем в ее глазах виднелось удивление.
Наш урок начался на каменной скамейке перед язвительно улыбавшимся фавном. Мне показалось, что принцесса была совершенно права, когда говорила, что ум ее сына заснул в эти три дня. Три дня исключительного пребывания в руках майора вновь погрузили его в то пугливое остолбенение, в котором я застал Макса по прибытии в Ротберг. Очевидно, Марбах бил его по прусскому обычаю, а ребенок, отчасти из самолюбия, отчасти со страха не смел жаловаться, Но видно было, что он с затаенным возмущением относился к этому зверскому режиму и что в его детской душе таилась страшная ненависть к графу Марбаху.
Но понемножку он оттаял, опять стал веселым и оживленным и омрачился только в момент нашего расставанья.
– Я иду в свою темницу, – сказал он. – Ах, как вы счастливы, господин Дюбер!.. Вы-то никогда не будете узником!
– Полно! – возразил я, – Сутки ареста скоро пройдут!
– Да, но и не будучи под арестом, я одинаково остаюсь узником! – ответил он, покачивая головой, а затем, после минутного размышления, сказал мне, причем я видел в его взоре огоньки ненависти: – Не могли ли бы вы быть таким любезным и сказать Гансу, моему молочному брату, чтобы завтра около двух часов он пришел ко входу в парк? Мне надо поговорить с ним.
– Нет, ваше высочество, – ответил я, – я предпочел бы не иметь поручений от вас к Гансу.
– Хорошо, простите меня. Я найду возможность дать ему знать! – И принц убежал со слезами на глазах.
«Странный мальчуган, – думал я. – Какого черта надо ему от Ганса?»
Пробило двенадцать часов, когда я вернулся на виллу «Эльза». Грета встретила меня на пороге.
– Ты все еще сердишься? – немного боязливо спросила она.
– Абсолютно нет. Твой проступок был слишком незначителен.
– Тем лучше, – ответила она, – потому что…
– Потому что?
– Потому что боюсь, что я совершила новую глупость.
– Так! Какую глупость?
– Ты знаешь, что эти господа Молох – наши соседи?
– Ну-ну. Дальше.
– Мы обедаем одновременно с ними. Ты понимаешь, старуха подошла ко мне на балконе и стала очень любезно расспрашивать… Спросила о тебе… Ну, а о тебе я всегда говорю с удовольствием… Я разболталась с ней. Вот она и пригласила нас обедать за их столом.
Я на одно мгновение задумался.
«Молох не пользуется симпатиями в замке. Принц выкажет мне свое неудовольствие… Ну так что же? Прежде всего, я совершенно свободен. Вне своих обязанностей к наследному принцу я не завишу ни от кого!» Я поцеловал Грету и сказал:
– Ты отлично сделала, что приняла их предложение, милочка!
Второй удар колокола сзывал обедающих. Мы отправились в столовую.
Граус с гордостью показывал архитектурный чертеж, изображавший будущую столовую будущего отеля. Этот зал будет весь белый, колонный, украшенный орнаментами по стенам и меблированный столами и стульями в англо-бельгийском духе. К счастью, реализация этого роскошного проекта была отложена на неопределенный срок, и мы, то есть супруги Молох, Грета и я, обедали в старинной столовой гостиницы за массивным столом из тюрингской сосны, сидя на плетеных стульях кустарной работы.
Сам Молох деятельно занимался едой, не переставая разговаривать и отчаянно жестикулируя при этом. Он говорил по-немецки очень громко, не боясь быть услышанным, тогда как его жена беседовала с Гретой по-французски, не теряя из виду своего «большого ученого ребеночка». Рассеянный, как Ампер, профессор терял то вилку, то ножик, совал соляную ложку в горчичницу и наливал себе в стакан уксуса. На нем по-прежнему были черный редингот, маленький черный галстук и рубашка безукоризненной чистоты. Белые; волосы прядями реяли вокруг его выпуклого, шишковатого лба. И вся его фигура сверхчеловеческой обезьяны сгибалась под двойным усилием жевать и говорить в одно и тоже время, причем зрачки, бегавшие туда и сюда в глазных орбитах, казались из-под желтоватых ресниц быстро вращающимися колесами.
Ознакомительная версия.
