А тут и мама вернулась. В пузатой колбе было что-то похожее на молоко.
Лёнька обрадовался, но мама сказала, что это не молоко, а дрожжевой суп.
Лёнька никогда не ел суп из дрожжей. Пока мама грела суп на спиртовке, Лёнька не удержался и спросил про дыру в соседней комнате. Мама вздохнула и сказала, что дыра в соседней комнате – это ее выговор. Причем строгий. Однажды, когда немцы обстреливали город, у мамы шла реакция, и она, нарушив приказ, не пошла в бомбоубежище. Как нарочно, немецкий снаряд попал в здание. Он пробил крышу, пробил потолок, застрял в полу и не взорвался. Снаряд обезвредили, а маме объявили выговор за нарушение приказа по институту.
Мама разлила горячий суп в пробирки, достала кусочек хлеба и разделила его пополам.
Лёнька пил дрожжевой суп маленькими глотками и говорил маме, что когда кончится война и фашистов расколошматят, а в магазинах можно будет покупать хлеб без карточек и сколько хочешь, они с мамой купят много-много буханок хлеба, принесут их сюда, перевернут стол вверх ножками, уложат буханки в стол до верха ножек и станут есть хлеб, пока не съедят весь.
Мама слушала Лёньку и грустно улыбалась.
А потом через Смоленское кладбище они шли домой, той же тропой. Но дойти до дома не успели. Начался налет. Лёнька и мама стояли под козырьком дома, что напротив армянской церкви. Лёнька смотрел, как прожектора режут черное небо, отыскивая фашистские самолеты.
И вдруг он вспомннл о снаряде. А если бы он взорвался?! Лёнька схватил рукав маминой шубы и не выпускал его до самого дома. Теперь Лёнька ложился спать не раздеваясь. Он закрывал глаза и представлял, будто он и Гошка, лучший друг на всю жизнь, садятся в самолет и летят бомбить Гитлера.
Полетели они и в этот раз. Они бомбили Гитлера, пока не кончились бомбы.
– А что у нас есть еще? – спросил Лёнька своего друга.
– Осталась только колба с дрожжевым супом, – ответил Гошка.
– Бросай! – приказал Лёнька.
Колба полетела вниз и разбилась прямо о голову Гитлера. Гитлер был весь в дрожжевом супе, а Лёнька тихо смеялся во сне. Тихо, чтобы не разбудить маму.
Теперь Лёнька ходил только до ларька и обратно. Приносил хлеб домой. Разрезал его на маленькие кусочки, надеясь продлить радость общения с хлебом. Но хлеб почему-то, несмотря на все его старания, быстро кончался. И тогда Лёнька начинал искать что-нибудь съедобное. В столе, в шкафу, в комоде и даже под кроватями. В этот день Лёнька нашел под своей кроватью портфель, заброшенный туда в последний школьный день.
Он вытряхнул все из портфеля, и оттуда высыпались желуди.
«Вот это да! – подумал Лёнька. – Как же я про них забыл?» Лёнька съел несколько штук, спохватился и решил оставить желуди до прихода мамы. А еще он вспомнил, что обещал принести их тете Мане.
Когда пришла мама, Лёнька велел ей закрыть глаза и подставить ладошки.
Он насыпал в мамины ладошки оставшиеся желуди и разрешил открыть глаза. Мама увидела желуди и удивилась: «Откуда?» Лёнька рассказал маме историю сбора желудей и про Вовку. В конце он сказал, что тетя Маня хотела из этих желудей сварить кофе.
Мама высыпала желуди на стол и ничуть не расстроилась, а даже, наоборот, вроде обрадовалась.
– Вот и хорошо, – сказала она и достала из сумки кулек, – желуди – тете Мане, а мы будем варить кокосовую кашу.
Мама развернула кулек и показала Лёньке что-то похожее на манку, только другого цвета. Лёнька убрал желуди в портфель и принес снега со двора.
Мама поставила кастрюльку со снегом на керосинку и, когда снег растаял, бросила туда две столовые ложки кокосовой крупы, а может, муки. Мама точно не знала. Они заглядывали в кастрюльку и ждали, когда же начнет свариваться каша. Вода закипела, крупинки плавали в воде, и все. Никакой каши не получалось. Тогда Лёнька предложил добавить еще ложку: может, хоть кое-какой супчик получится.
Мама бросила еще одну ложку в кипящую воду – и вдруг в кастрюльке загустело варево, и получилась каша серого цвета. Мама и Лёнька ели это «кокосовое счастье» (так назвала мама муку) и ужасно жалели о пропавших зря первых двух ложках муки.
В этот вечер передали по радио, что товарищ Сталин дал обед в честь какого-то посла. Лёнька лег в кровать и представил, как товарищ Сталин и посол едят солянку. Товарищ Сталин съел солянку и сказал послу папиным голосом: «Надо съедать все, до последней крошки, а то повар обидится».
После этого Лёнька полетел с лучшим другом Гошкой бомбить Гитлера.
СНАРЯД, КОТОРЫЙ ВЗОРВАЛСЯ
Незаметно прошел Новый год. Прошел без елки, мандаринов и игрушек. Вроде был Новый год, а вроде и не было. Потом прошел январь. Это был морозный, но хороший месяц, потому что увеличили норму хлеба.
Но для Лёньки ничего не изменилось. Он каждый день ходил в ларек, приносил хлеб, разрезал его на маленькие кусочки. Медленно ел, стараясь растянуть общение с хлебом до прихода мамы. Но ничего не получалось. Хлеб съедался раньше.
В этот февральский день Лёнька услышал в очереди за хлебом, что скоро весна, а весной появится крапива и другая трава. Можно суп сварить.
Лёнька нес за пазухой свой кусок хлеба и думал о крапиве. Как же можно варить из нее суп, если она жжется?
Когда Лёнька подошел к своей парадной, он увидел женщину. Она сидела на сугробе напротив Гошкиной парадной. Лёнька сразу догадался, что это Гошкина бабушка. Он подошел и сел рядом.
Гошкина бабушка посмотрела на Лёньку и тихо сказала:
– Это ты, Лёня? Видишь, сижу и не могу встать. Ноги как ватные.
Лёнька встал, чтобы помочь.
– Нет, давай посидим чуток, а потом попробуем.
Гошкина бабушка сняла варежку, заправила волосы под платок и вдруг заплакала:
– Георгий-то в госпитале. Собирал на пляже щепки и палки на растопку. И, представь, какой-то шальной снаряд грохнул около вашей школы. Георгия ранило. Два осколка. В ноги. Хорошо, откуда-то там оказались матросы. Они и доставили его в госпиталь. Туда работать ушла его мама. Говорят, ничего, поправится Георгий. Ну, давай попробуем.
И они попробовали. Гошкина бабушка опиралась на Лёнькино плечо. Маленькими шажками они дошли до парадной, потом долго поднимались на второй этаж. Гошкина бабушка села на последнюю ступеньку и сказала:
– Ну, теперь-то я доберусь. А ты, Лёня, хороший мальчик. Спасибо за помощь. А то осталась я одна. Ну, иди домой. И живи долго. Обещаешь?
Гошкина бабушка перекрестила Лёньку, и он пошел домой.
Он ждал маму, чтобы узнать, где находится госпиталь, куда доставляют раненых. А еще спросить, можно ли варить суп из крапивы, потому что весна скоро.
Но ничего спросить не успел. Мама вошла и сразу потребовала:
– Собирайся, Лёня, мы уезжаем.
– Куда уезжаем? – удивился Лёнька. – Зачем уезжаем?
– Кто у нас самый главный в семье? – спросила мама.
– Папа, – честно ответил Лёнька.
– Правильно, – сказала мама. – Папа считает, что нас надо спасать, а то у тебя один нос остался.
– А куда спасать? – спросил Лёнька.
– В тыл. Где нет войны.
Мама везла Лёньку на санках. Он сидел на чемодане. В зимнем пальто, в ушанке, поверх ушанки мама повязала свой платок. На ногах – валенки.
Мама везла Лёньку мимо запорошенных трамваев, мимо братской могилы, мимо мертвых людей, завернутых в одеяла и простыни. Около папиного завода стояли три машины с крытыми кузовами, выкрашенными в белый цвет. Папа стоял возле второй машины.
– Опаздываете! – сказал он строго. – А это что за кулек? Разве так должен выглядеть боец Ленинградского фронта?
Папа достал из-за пазухи свою буденовку, откинул с ушанки мамин платок, отдал ее маме и надел на Лёнькину голову буденовку. Потом он снял свои краги-перчатки и надел их прямо на Лёнькины варежки. Он отошел, осмотрел Лёньку и остался доволен.
– Вот так должен выглядеть боец Ленинградского фронта! – сказал папа и помог Лёньке забраться внутрь машины.
Следом за ним последовал чемодан. Потом мама. Папа убрал лестницу, заглянул в машину и тихо пожелал Лёньке и маме безопасной дороги через Ладожское озеро.
– А как же ты? – спросил Лёнька.
– Должен же кто-то защищать Ленинград, – ответил папа и добавил: – Дверь пусть будет открытой.
И машина поехала. Папа стоял с поднятой рукой. Потом машина свернула, и папа остался у заводских ворот. Лёнька чуть не начал плакать, но вспомнил папины слова: «Сила воли – это когда хочется, но нельзя».
По льду Ладожского озера машины ехали ночью. В каждой машине – по несколько человек. Мама объяснила Лёньке, что машины – это фронтовые радиостанции. Они отправляются на фронт.
Лёнька хотел спросить маму, как же радиостанции попадут на фронт, если они едут в тыл. Хотел, но передумал. Зато он спросил:
– А почему дверь открыта?
– На всякий случай, – сказала мама, – мало ли что. До другого берега Ладожского озера машины доехали под утро.
