Ознакомительная версия.
Сложность понимания веры связана, в первую очередь, с тем, что она предельно эфемерна. Даже мысли и эмоции куда более «материальны», поскольку регистрируются и измеряются доступными (ангелам) средствами. Тем более любовь: активное излучение этого состояния легко воспринимается даже смертными, если, конечно, они не окончательно зачерствели и не засохли в своей материальности. Что же касается веры, то при всей ее огромной силе – а на этот счет никаких разногласий между ангелами нет – она неуловима, неподвластна какому-либо изучению и анализу. Хорошее сравнение – «черный» ящик: знаем, что на входе, и знаем, что на выходе, а вот что внутри – не знаем и знать не можем. Так же проявляется и таинственность веры: мы видим состояние (выражение веры), мы видим результат (преобразование человека или ангела), но мы не видим и не можем видеть того, как всё это происходит.
И тем более поразителен эффект веры. Даже слабый, неуверенный сигнал, поступающий на «вход» этого волшебного ящика, преобразуется на «выходе» в мощный и благотворный поток. Нужно лишь одно: чтобы этот слабый сигнал был настоящим. То есть ни слова (пусть самые изысканные), ни ритуалы (пусть самые изощренные), ни окружение (путь самое возвышенное) – ничего, по сути, не нужно, кроме искреннего, подлинного состояния души, стремящейся соприкоснуться со своим высшим, небесным началом…
Я понимал слова, но их смысл оставался для меня закрытым. Видя, что я в полной прострации, ангел зашел с другой стороны.
– Давай возьмем камень. Он предельно материален – в нём нет ничего, кроме материи. Может ли он служить орудием? Да, но орудием примитивным. В свое время камень сильно помог вам стать людьми, но как орудие он, вместе с пещерным человеком, остался в далеком прошлом. В теперь возьмем другую противоположность: веру. В ней нет ничего материального. Ее не пощупать, не рассмотреть, не упаковать в красивую упаковку.
– По-моему, именно этим и занимаются наши проповедники.
– Ты абсолютно прав. Это я специально так сказал: хотел проверить – отреагируешь или нет. В общем, вера предельно, абсолютно нематериальна. Вера не имеет никакого отношения к чему-либо материальному: обрядам, ритуалам, храмам, благовониям и прочей атрибутике. Даже вероисповедным словом нужно пользоваться осторожно и ни в коем случае не подменять им того особого состояния, которое является признаком веры.
– Но можно ли ставить в один ряд камень и веру?
– Конечно, если говорить о ней именно как об орудии. И как орудие, она не имеет равных. Вера – это единственный в природе perpetuum mobile. Она надувает паруса твоей лодки, плывущей в вечность. Она дает тебе силы подниматься после падений, когда другие остаются лежать; игнорировать смерть, когда другие боятся ее; любить, когда другие ненавидят. Она действительно сдвигает горы.
– Ну, это, положим, аллегория.
– Сам ты аллегория! Загляни чуть дальше сиюминутности – и ты поймешь, что это так. Для вечности гора – это мираж, который рассыпается под пристальным взором. А вера устремлена к вечности и Вечному.
– Хорошо. Но пока что ты упомянул только крайние противоположности – камень и веру. А что посредине?
– Не пропадет мой скорбный труд, – театрально воскликнул Билл. – Посредине, конечно же, слово. В нем есть и от материи, и от духа. От материи в нём – форма, от духа – энергия, которую не измерить известными вам приборами. Тут начинаются интересные вещи: с одной стороны, удобная форма позволяет пользоваться словами – вот, мы сейчас с тобой этим и занимаемся. Но одновременно с этим мы – ты в большей степени, я в меньшей – не представляем себе всей силы слова, потому что очень мало знаем о его духовной энергии.
– Ну, тут я не согласен: многие люди отдают себе отчет в силе слов и стараются аккуратнее ими пользоваться.
– Правда здесь только в том, что порой люди видят разрушающее последствие слов, но редко задумываются об их созидательных возможностях.
– «Редко»? Значит, кому-то все-таки удается?
– Да имя им – легион! Слово заключает в себе огромную энергию. Духовный учитель, обращающийся к ученикам, убежденный проповедник, взывающий к пастве, нравственный философ, выступающий с трибуны, – все они наполняют позитивной энергией, заключенной в слове.
Есть еще одна категория людей, использующих энергию слова. Это писатели. А среди них бо-ольшую фору другим дают сказочники.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду удивительные возможности слова в этом жанре. Например, в одной сказке слово создает новый мир. Правда, там это слово еще и поется.
– Ну, сказка на то и сказка, что в ней всё возможно.
– O-о, как ты заблуждаешься! В сказках тоже нет круглых квадратов или мокрого огня. И существует сказка вовсе не для того, чтобы сделать всё возможным.
– А для чего?
– Сказка – это предельно доступное раскрытие истины.
– А как же «сказка – ложь…»
– … да в ней намек! Уж если цитировать, то полностью. Этот «намек» и является самым главным.
Билл разволновался. Я видел его таким впервые: щеки раскраснелись, глаза блестели и часто моргали. Ангел ускорил шаг и, несмотря на его небольшой рост (он был на полголовы ниже меня), я едва поспевал за ним. Лишь через пару кругов Билл восстановил свое обычное состояние.
– Ладно. Мы несколько уклонились от начатой темы, но наткнулись на оч-чень интересное продолжение. Вот скажи мне: как ты думаешь, почему дети верят в сказки?
Зная, что вопрос непростой и очевидных ответов предлагать не стоит, я молчал. Зная, что я знаю, Билл не стал дожидаться ответа.
– Ты ведь помнишь, что ребенок – это человек в своем уникальном, неиспорченном состоянии. Он еще ничего не знает, но о многом догадывается. То есть, догадывается интуитивно, не отдавая себе в этом отчета. Именно поэтому говорить о сознании ребенка как о «чистой доске» – значит грешить против истины. Действительно, детское сознание не обременено знанием, но обрати внимание: знанием фактическим, а не интуитивным. А интуиция – если конечно не перекрывать ей кислород демагогическими построениями – всегда выведет к чистой воде живого знания. (При этом Билл вытащил руку из кармана и ткнул пальцем куда-то вверх).
– Я назвал это состояние уникальным и неиспорченным. Уникально оно потому, что дается раз в жизни и больше не повторяется. Даже если человек, путем продолжительной работы над собой, восстанавливает «детскую» непосредственность и очищает свою душу и сознание от плесени ненужных фактов, он добивается этого на ином уровне; детство неповторимо. Чистота ребенка – это незнание всего того, что уводит его от непосредственности и подменяет ее отвлеченными знаниями и умениями.
Но это было не всё.
– Нормальный, неиспорченный ребенок обязательно доверчив. Обрати внимание на это слово: доверчивость, способность легко верить.
– Но ведь сказки – это сказки! Небылицы! – не выдержал я. – Где же тут непогрешимость интуиции?
Ангел резко остановился.
– Сказка – не есть небылица, – многозначительно изрек Билл. – Сказка есть художественное выражение истины в наиболее емком, доступном и образном виде.
– Погоди, погоди, – запротестовал я. – Давай сначала определим, что такое истина.
– Пожалуйста. – Мы снова тронулись с места, но теперь ангел уже не летел, как угорелый, а шел неторопливым шагом, больше соответствовавшим неторопливой беседе. – Только имей в виду, что тебе придется принять на веру несколько допущений; ваш язык не обладает теми средствами, которые могли бы определить истину, не нарушая ее целостности. Поэтому нам придется поневоле определять один из компонентов этого понятия через другие.
«Ну, конечно, – подумал я про себя, – как только дело доходит до высоких материй, так мы упираемся в нашу, то бишь – человеческую ущербность. То зрение у нас не такое, то язык ограниченный, то не слышим мы толком ничего. Зачем, простите, тогда…
– А говорю я это затем, – продолжал между тем Билл, – чтобы приучить тебя задумываться. Над тем, что не всё можно увидеть, не всё можно услышать и да-а-леко не всё можно понять. Но вернемся, дружище, к нашим баранам. Я готов предложить тебе отнюдь не совершенную, но весьма простую схему: истина – это соединение прекрасного и вечного.
Давай посмотрим на это определение. Как видишь, оно столь же емко, сколь и целостно; здесь нет дробления, разложения его на составные части.
– Но разве прекрасное и вечное не являются составными компонентами истины?
– Дело в том, что истина, точнее – ее отличительное качество, рождается именно на соединении, слиянии прекрасного и вечного. И то, и другое необходимо для образования истины, но ни то, ни другое не является ее частью. Слившись воедино, прекрасное и вечное начинают определять истину: мы говорим, что истина прекрасна и вечна.
Ознакомительная версия.
