Ваш Г. А.
30. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову
Paris
28/IX-57
Дорогая моя Madame и Жорж
Пишу из Парижа. Увы, увы! Я никак не мог к Вам приехать, и мне это ужасно жаль, но что поделаешь. Во-первых, не было денег, совсем, ибо, как Хлестаков, «издержался в дороге», а во-вторых, я в Париж ехал с Таней автокаром, через Гренобль. Ну, объяснять нечего, а результат печальный. Сейчас сижу здесь тоже «на бобах» или вроде, а надо ехать в Англию, где к тому же азиатский грипп. Видел еще мало кого, Эльканшу и M-me Бунину, да еще Червинскую, которая в таких мизерах всяческих, что не знаю, что с ней и делать. При этом она на весь свет озлоблена, что до всего света доходит и ей сильно мешает. Дорогие душки, пожалуйста, напишите мне в Манчестер (104, Ladybarn Road, Manchester 14 или еще лучше на университет: The University, Russian Department, лучше потому, что моя хозяйка читает мои письма, но это ничего, если все там благопристойно).
Если Жорж может прислать какую-нибудь «документацию» насчет себя, было бы очень хорошо. И какие-нибудь suggestions [253]. Карпович был в Париже и еще, говорят, вернется, но я едва ли его застану здесь, т. к. должен ехать дня через 3–4. Жаль мне, что кончилось лето, так что и сказать не имею слов. Ибо лето было романтическое, и у меня все чувства, что оно последнее. Впрочем, так каждый год, так что будем надеяться на продолжение. Как Ваше здоровье, Madame? Пожалуйста, напишите подробно. И вообще все. Целую Вас обоих со всей силой страсти и нежности. Буду ждать письмеца.
Ваш Г. А.
31. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой
104, Ladybarn Road Manchester 14 21/Х-57
Chere petite amie Madame, получил сегодня Ваше письмо и, как заведено, отвечаю сейчас же. Как маршал Петэн, «je tires mes promesses» [254] и статью о Ж<орже> напишу непременно. Я думал, что увижу Карповича в Париже, но не видел и ни ему, ни Гулю о статье не писал. Но едва ли это нужно, на печатают и так! Сейчас у меня голова забита всякой чепухой (здешней: начало года). Но в ноябре — декабре напишу, во всяком случае — до каникул Рождества.
Но вот в чем я уверен заранее. Что бы я ни написал, как бы ни написал, Вы — а Ж<орж> тем более — скажете, что это Шарантон [255] и не то! Душка моя, каждый имеет свою манеру, и писать «точно и просто», как Вы требуете, что Ж<орж> — первый поэт после Пушкина, я не могу. Не в том дело, что он не первый, а в том, что у меня перо извилистое и не такое, чтобы ударить по всем струнам, а затем поставить точку. Сами знаете. Обещаю твердо, наверно, лишь то, что буду писать с лучшими чувствами и лучшими намерениямии, но без рассуждений, отступлений, сомнений, сравнений (Эллиота [256], кстати, здесь считают кривлякой) не обойдусь. Впрочем, м. б., и без сравнений будет, не знаю еще. Уверяю Вас, что так будет лучше, глубокомысленнее. Ne me forcez pas la main [257] в этом смысле, пожалуйста. Ни одного слова в статье «против» не будет, все будет «за», и иначе никто ее не поймет, т. к. все поймут как хвалу и прославление.
Насчет же того, что это нужно Вам по каким-то высшим соображениям, простите, сударыня, плохо мне в это верится. Я Вас обоих слишком хорошо знаю, чтобы не чувствовать, что Вы все это писали мне немножко а contre-coeur [258], по внушению Жоржа. Практически от моей статьи не будет ничего, м. б., 5 долларов лишних от какого-нибудь мецената, да и то едва ли. Не может ничего быть. А что у Жоржа какой-то зуд, мало мне понятный, я знаю давно, и отчасти мне даже лестно, что он непременно желает моей статейки (Чекверша мне писала как-то: «поставьте на мне Вашу печать»). Но я устарел, отстал и сдал свои позиции Терапиане, Маковскому и прочим юношам. Правда. А кроме того — зачем?? Я никому себя в пример не ставлю, но если бы Вы знали, до чего мне все равно то, что я иногда о себе читаю! Большей частью читаю, что «дурак и болван», но если бы прочел, что «сверх-гений», тоже все равно. О душе пора подумать! Но это я все пишу в дружеском удивлении насчет Жоржа, но без осуждения. «Это что же говорить, всяка жисть быват», как говорил мне мужик в Новоржеве [259], посмотрев на холливудские фильмы.
Ну, хорошо — точка. Напишу, постараюсь, сделаю все, на что способен, честное слово. Только хорошо бы Ж<орж> сделал, если бы прислал свои книжки: я их верну аккуратно, но тут у меня ничего нет. Надо бы вспомнить кое-что. Кстати, Ж<орж> не столько первый поэт в эмиграции, сколько единственный, ибо, читая то, что сочиняют другие, я прихожу в уныние и недоумение. Ну, вот, passons.
Чувствуя в Вашем письме всякие преувеличения и все такое, я утешаюсь, что и насчет здоровья Вашего Вы преувеличили. Да или нет? Дорогая Madamotchka, пожалуйста, не болейте, будьте здоровы на радость мне и всей мыслящей России. Ну, шарики, белые или красные, и у кого же они в порядке? То много, то мало у всех. Главное, хотите жить, быть веселой, любить (c’est tres important [260]), а остальное будет само собой. Я бы еще посоветовал: молитесь Богу, но это как знаете, и говорить об этом трудно. Но попробуйте. St. Therese [261] очень хорошо говорила: «ne craignez pas de dire a Jesus que vous l’aimez meme sans le sentir» [262]. Т. e. тогда-то это само собой придет, и придет еще многое. Ну, простите за эту мудрость и не примите ее за старческое расслабление.
До развлечений я еще падок, и очень оценил то, что Вы написали о Вашем прокуроре и Спутнике. Но, знаете, Водов способен напечатать, как он напечатал в прошлом году статью из Астрологии, что небесный свод окружен зеркалом и все звезды — это только отражение земли. Я дал это прочесть в переводе здешним астрономам, и они долго ахали и хохотали. А на днях была статья Злобина [263] (не на днях, в сентябре), с такой фразой: «К сожалению, о первородном грехе никто толком ничего не знает…» Действительно, до слез обидно, что никто не присутствовал, когда Ева надгрызла свое яблоко! Впрочем, Вы, кажется, Злобина весьма уважаете, как второго поэта эмиграции. Ах, Madame, Madame, до чего все в жизни глупо и пусто, но, пожалуйста, живите подольше и получше, ибо je vous aime, и целую от лучших чувств Вас и Жоржа. Не сердитесь за возражения насчет статейки. Все будет. А про «ангела моей души» писать долго, но ангел он правда, хотя и дубина. Пожалуйста, ответьте и вообще пишите.
Ваш Г. А.
32. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой
104, Ladybarn Road Manchester 14
22/Х-57
Дорогая Мадам
«Что думает старуха, когда ей не спится» [264]. Вчера я писал Вам, весьма длинно, а ночью мне пришло в голову: не затеяли ли Вы все это в надежде на Нобел<евскую> премию? [265] Ведь о каких-то шагах Жоржа в этом смысле я слышал уже давно. И вот что хочу рассказать Вам, — тоже вспомнил это.
Было это сразу после известной Вам статейки [266] Ж<оржа> обо мне и всего прочего. Или почти сразу. Я был еще на rue de Ponthieu [267], это помню наверно. Я получил от какого-то неизвестного мне француза письмо с приложением переписки, начавшейся в Стокгольме. Было письмо директора «Figaro», потом еще что-то, а на письме «Фигаро» была пометка, насколько я мог разобрать — Андре Мальро: «Demandez l’amis de Georges Adamovitch» [268]. Речь шла о Зайцеве, Гребенщикове [269] и Жорже, т. е. что они такое и какая их valeur [270]. Из-за этого всей попало ко мне. Я, хотя был в праведном гневе, превозмог себя и о Ж<орже> написал все самое лучшее, даже с указанием, что «первый» (кажется, указал, и очень хотел бы, чтобы эта бумажка Вам когда-нибудь на глаза попалась!). О Зайцеве тоже написал лестно, а о Гребенщикове, не желая ему гадить, написал, что мало его читал и мнения не имею. Потом я об этом говорил Алданову, с удивлением, что он упомянут не был. Он сказал: «Они обо мне все хорошо знают», и сказал еще, что после Бунина (котор<ый> в Стокгольме не понравился) никогда русск<ому> эмигранту премии не дадут. И вообще много рассказывал «закулисного»: интриги, просьбы и все такое [271].
