29 V.
* * *
Дикий душистый горошек,
Сиреневый клевер,
И простая ромашка
У меня на столе.
Я всегда любил цветы,
Полевые, садовые, всякие.
И какою детскою радостью,
И каким простодушным восторгом
Наполняли они меня.
На подоконнике кошка
Настороженно смотрит в ночь,
В ночной таинственный сад,
Что в весенней мгле.
Я всегда любил зверей
И они мне платили тем же:
— Преданность, ласка, доверие —
И какою детскою радостью,
И какой теплотой радушной,
И нежностью
Наполняли меня.
***
А на юге взошёл «Антарес».
Он меняет цвета:
Зелёный, рубиновый, синий.
Я всегда любил звёзды.
На всю жизнь я запомнил
Чудесную радость:
Амбразура стены
Тамплиеров древнего замка,
И над чёрным хребтом Пиреней
Синею ночью
Для меня впервые взошла
Южная «Фомальгаут» (?).
Я всегда любил звёзды.
И какою детскою радостью,
И каким простодушным восторгом
Наполняли они меня.
***
Я всегда любил жить.
И все, что любил,
Согревало и наполняло меня
Живым человеческим Темплом.
Я всегда любил людей.
Цветы, звезды, звери, люди…
А Юрий Гагарин?
А корабль на Венеру?
А пытки в Алжире?
И французская падаль «para»?
А горячее солнце свободы над Африкой?
А мир, мир, мир
И проклятье войне и оружию?
Всякой войне и всегда!
А свобода и человечность?
Нет, это тоже всю жизнь наполняло меня
Надеждой и гневом (восторгом и яростью),
Верой и верностью.
27/V 61 г. ночь.
И все-таки,
Вопреки всему,
Никогда я не был фанатиком
И не был борцом.
Сколько в этом вопросе полуправды и противоречий…
* * *
Из письма Виктору (Мамченко в Париж — Н.Ч.).
Нелепа и дика мысль, в наши дни ставшая до тошнотворности банальной, но, увы, не утратившая своей актуальности: — кучка безумцев с бешенными сердцами, но с дьявольским холодным разумом, по своей прихоти, в некий день, может сжечь в атомном пламени все, что природа создавала миллиарды лет, а человек — непомерным трудом.
С давних лет, среди обычной будничной суеты, вдруг, меня охватывал порыв бессильной ярости, когда я «внезапно вспоминал», что в нашем человеческом обществе существуют и благоденствуют весьма высокочтимые джентльмены в штатских мундирах, которые спокойно, со всей серьезностью, научно разрабатывают способы массового уничтожения людей. А на досуге слушают Баха, Бетховена, Моцарта; любят живопись или стихи.
Эта неразумная наивная ярость против всякой войны дороже мне разумной и серьезной аргументации вертлявого порядка
Вопреки всему.
Казалось бы — опыта много
И жизненный путь немал.
Казалось — к концу дороги
Не плохо людей узнал.
А веришь почти что так же,
Как в двадцать иль в тридцать лет.
Только еще гаже
Полуправда, и да, и нет.
***
«Мира восторг беспредельный»
Сквозь беды и годы пронес.
В общем — от колыбели
И до седых, волос.
Снились в скитаньях номаду —
Песни любви трубадуров,
Шелест листвы и прохлада
В зеленом саду Эпикура.
***
На простой некрашеной полке
Стоят они рядом:
«Historia calamitatum mearum»
И добавим — бессмертной любви — Абеляра,
«Исповедь» Руссо
И
«Житие Аввакума».
Почему же лучшим
Дарована бездна бедствий,
А падали
Благополучие?
***
Глубокая ночная тишина.
Вдали огни мерцающие —
Город.
Жизнь выпита почти до дна,
Так неожиданно и скоро!
А жажды я совсем не утолил.
И все стою, с бадьею у колодца.
Так молодо, так сильно сердце бьётся.
И, кажется: ещё совсем не жил.
Июнь, 20
***
Опять цветы и грозы,
«И звезд ночных, полет».
Но жизнь, уже без позы,
Как ручеек течет.
И лето сушит влагу
И обнажает дно,
Но словом сжечь бумагу
Поэту не дано.
***
Кажутся очень близкими
Снежные эти вершины.
Неужели боишься риска?
Или путь слишком трудный и длинный?
Альпинисты напружили спины.
Трепещут осины в логу…
Дошел же и я, Ирина,
До твоего «не могу!».
27/VI
Из письма Раисе Николаевне (Миллер — Н.Ч.).
… Между прочим, в Москве Ник. Ник. (Кнорринг— Н.Ч.), через Наталью Ивановну Столярову передал три Ирининых книги Анне Ахматовой. Она сейчас в Москве. Очень больна. Все же захотела принять Ник. Ник. Сказала ему: «Если бы стихи Вашей дочери не произвели бы на меня глубокого впечатления, я бы не стала тревожить Вас своим приглашением».