Осенью 1971 года пьеса была готова. Естественно, понес к Андрееву. Он был как-то усиленно радушен и отводил глаза. Ничего хорошего в этом не было. Но и о плохом думать не хотелось. Интуиция моя тогда еще не изощрилась на распознании измен. С годами опыт накопился.
Кто из драматургов не испытал этих тревожных минут подползающего режиссерского предательства! Еще вчера выпивали, почти влюблено смотрели в глаза друг другу, перебирали имена актеров и актрис — подойдет-не подойдет, что актеров — композиторов прикидывали! И вдруг что-то переставлялось где-то там — в мерцании режиссерского подсознания и — будто свет вырубали в танцевальном зале, будто и не было ничего — не пили, не выбирали, не прикидывали! И в одно мгновение уже нет рядом режиссера, словно смахнулся мухой с коврижки, и никакой от него информации не приходит — все на нуле. А встретились: зачем паникуешь?! Все нормально. Заставляют меня за другой проект браться, но я упираюсь. Потерпи еще немного! Победа будет за нами!
И навек выпадает он из твоей жизни.
Не сразу научился я понимать, что в такие моменты надо уже не ждать, не терять время, храня верность человеку, который, как тебе казалось, полностью на тебя рассчитывал, а срочно показывать свой опус другим.
Чтобы лучше представить, о чем речь, — два примера из практики. Они не трагические, они не сломали авторскую судьбу, они лишь относительно сказались на конечной судьбе произведений, в связи с которыми случились, но горькое послевкусие осталось.
Пока в Чили свирепствовал Пиночет, являя одновременно свое экономическое чудо, в Москве в эту тяжкую для его Родины годину обретался сравнительно молодой выпускник ВГИКа чилиец Себастьян Аларкон. Он обрусел настолько, что счастливо женился на дочке секретаря парторганизации Агентства Печати «Новости». Эта грандиозная контора, как известно, была крышей для многих славных и не очень дел. В конце концов парень у нас, как говорится, упаковался изрядно. Ему даже вне очереди давали ставить картины на «Мосфильме».
В один из моих сценариев он буквально вцепился — хочу ставить! Ну, я не возражал. Даже кое-что по его просьбе в сценарии изменил. И стал ждать, когда начнутся съемки. Ждал ровно год! Не начинает. Наконец, появился — потупился весь, ломает пальцы. Оказывается, сообщает он, сам генеральный секретарь чилийской компартии Луис Корвалан велел ему, Себастьяну, снимать другой фильм! Если бы не воля Корвалана, он бы снимал этот. А теперь ничего изменить нельзя. Против Корвалана, периодически, как оказалось, от дел революции отвлекавшегося на дела киношников, даже я понимал, — не попрешь.
— Но почему ты целый год водил меня за нос?! Почему сразу не сказал, что изменились планы. Я же год потерял!
Нет ответа.
В другом случае по просьбе на этот раз соотечественника — режиссера Андрея Малюкова (вы будете смеяться — он тоже был женат, но на дочке Клары Лучко) я вообще весь сценарий переписал заново! Ему мой сценарий тоже очень понравился, он тоже страстно захотел его поставить, но у меня действие происходило на латино-американской почве, а режиссер пожелал, чтобы оно развернулось на юго-восточно-азиатской, так ему было почему-то сподручнее. Титаническую пришлось проделать работу! Режиссер регулярно приезжал ко мне в мастерскую и с удовольствием выслушивал новые куски текста, при этом он обеспечивал меня необходимой литературой, то «Махабхарату» принесет их библиотеки киносоюза, то еще что-нибудь специфическое. Видимо, перелицовка прошла удачно, потому что и режиссер одобрил («То, что надо!»), и соответствующий департамент МИДа прислал положительное заключение, и «Мосфильм» сценарий принял и даже оплатил. Когда же все это важное для автора случилось, Малюков тихо, даже не позвонив, занялся другим фильмом. Четверть века прошло, а я так и не знаю, что тогда случилось в его сознании и подсознании. Понятно, планы имеют свойство меняться — кино есть кино, но почему у некоторых они меняются в такой коварной и беспардонной форме? Вот в чем вопрос…
А тот мой сценарий был поставлен в конце концов на «Узбекфильме» и опубликован в альманахе «Киносценарии».
По прошествии лет стало очевидно, что большое искусство вообще бы ничего не потеряло, оказавшись без произведений вышеупомянутых творцов. Также, наверное, как и без ленты, коряво потом сработанной по сценарию вашего покорного слуги. Вспомнилось просто как жалкая авторская обида на режиссерскую братию, нравы которой знаешь, а привыкнуть не можешь.
Но вернемся в года более ранние.
«Ясную Поляну» Владимир Андреев назвал в газетном интервью, рассказывая о планах своего театра на новый сезон. Мало того, направил официальную бумагу в министерство с просьбой одобрить пьесу и оплатить. И мне ее оплатили. Но что-то подсказывало — не спеши в двери радости. Но видел, видел я его изменившийся взгляд, улавливал легкую досаду в разговорах…
И потянулись недели. Иногда звонил режиссеру: скоро ли читка на труппе, распределение ролей? Все идет нормально, слышал в ответ, еще немного, еще чуть-чуть, надо подождать… Ну, какой ты неверующий! Видно, много тебя обманывали…
Обманывали меня не много, но почему-то обманы хорошо запоминаются.
Кто выигрывает, кто проигрывает: лгущий или обманутый? По-моему, униженными оказываются оба.
И хуже нет вдруг ощутить себя навязывающимся со своими услугами. Звонить Андрееву я перестал.
То ли потеря Лекарева, то ли что другое, что непременно сопровождает любого главного режиссера, а тем более начинающего, стало причиной отказа Ермоловского театра от пьесы «Ясная Поляна» — мне так и не известно до сих пор. Тогда не спросил, позже стало не нужно. Сами они объяснить не пожелали. О режиссерсеких нравах мы только что поговорили…
Предполагаю, что режиссер Владимир Андреев все-таки упустил шанс отличиться в режиссуре. А возможно, вовремя понял, что материал не по плечу. Если так, тогда понятно даже то, почему не решился сказать вслух об этой причине.
Попавшая в Министерство культуры пьеса не остается без присмотра. За ней следят. Памятуя, с каким неудовольствием со мной заключали договор («Кому нужен твой Толстой с его заморочками!»), можно вообразить и такую незамысловатую интригу: министерство сообщает Андрееву, что пьесу формально примает и оплачивает, но тут же намекает, что лучше ее не ставить — не злободневно. «Зачем вам, Володя, — говорят ему, — начинать с этой рискованной затеи? Мы же вас только что назначили главным …» При таком раскладе все становится на места.
Поскольку, как я сказал, реальные причины срыва в Ермоловском театре мне не известны, вольно предполагать любые версии.
Но хватит накручивать подозрения. Не захотел и не за хотел режиссер: актера под рукой не оказалось, пьеса разонравилась, посчитал, что конъюнктура требует другого — мало ли что! За все сделанное Владимиром Андреевым для моей пьесы — искреннее ему спасибо. И на этом поставим точку. И пойдем дальше — ведь Лев Толстой еще не вышел впервые на русскую сцену. Но выйдет обязательно…
Между тем, оставались еще возможности тормознуть мое дело: направить пьесу столь непростого содержания на отзыв в Институт мировой литературы — вдруг забракуют толстоведы! И обязательно, конечно, пьеса направляется в главлит, то-есть в цензуру.
Все перечисленное и было проделано. Проделано и дало неожиданные результаты. Об этом чуть дальше, а пока скажу только, что в цензуре пьесу продержали целых полгода! Изучили основательно.
Пока указанные формальности пожирали время, времени терять не хотелось. Как не противно навязываться, но назвался драматургом — приходится.
Одному из первых позвонил Олегу Ефремову, мы были немного знакомы. Тут же выяснилось, что более неудачный момент предложить ему поставить спектакль о Льве Толстом выбрать было трудно. Ему во МХАТе только что задробили спектакль об Александре Пушкине, которого замечательно играл Ролан Быков. Называлась пьеса «Медная бабушка» и написал ее один из талантливейших наших драматургов Леонид Зорин. В книге «Авансцена» Зорин вспоминает о первой увиденной им репетиции: «Я захмелел от приступа счастья. Почти чудодейственное слияние артиста и образа — передо мной мыслил, страдал и метался Пушкин». И вот такое чудо власти прихлопнули. Борьба Олега Ефремова сначала за возможность работать над пьесой Зорина — ее запрещали, потом за Быкова в роли Пушкина — и это не разрешали, закончилась его поражением. И тут звоню я.
